Имперская графиня Гизела - Марлитт Евгения (лучшие книги TXT) 📗
Министр спокойно и молча выслушал эти слова. Веки его были опущены, ни один мускул не шевельнулся на мраморном лице.
— Беру смелость заявить вашей светлости, что это всемилостивое решение пугает меня чрезвычайно! — вдруг заговорил советник медицины. — Моя священная обязанность, как врача…
— А, ба! Господин советник медицины, — перебил его светлость, и маленькие серые глазки сверкнули довольно немилостиво. — Мне кажется, вы переступаете границу своих обязанностей.. Я отчасти сержусь на вас, что вы не хотите успокоить его превосходительство!
Советник медицины опешил и вдруг притих в глубочайшем сокрушении. Княжеская немилость! Боже избави!..
Госпожа фон Гербек просто оцепенела от этого поражения. Сначала она была готова дать отпор, подметив взгляд на лице его превосходительства, — но это длилось лишь одну минуту, и у нее хватило мужества лишь на то, чтобы проговорить:
— Я только одно могу сказать, ваша светлость: у графини нет ни одного туалета.
— Оставьте это! — перебил министр мрачно. — Его светлость приказывает, и этого достаточно, чтобы оставить в стороне всякие рассуждения… О туалете позаботится баронесса.
Гизела встрепенулась.
— Нет, пап, благодарю! — вскричала она взволнованно. — Ваша светлость, — обратилась она со своей милой улыбкой к князю, — могу я явиться в белом кисейном платье?
— Понятно! Приезжайте так, как вы теперь стоите передо мной! Мы ведь не при дворе в А… И так. aurevoir!
Экипажи в это время остановились перед воротами, там же была и лошадь португальца.
Через несколько минут сад грейнсфельдского замка затих в прежнем безмолвии. Гизела долго еще оставалась под липами и следила за облаком пыли, поднятом уезжавшими.
Душа ее была полна блаженства и страдания… Никогда она не забудет того взгляда, с которым он притянул ее к своей груди… И все же он хочет поднять против нее оружие!
Между тем госпожа фон Гербек, как сумасшедшая, бегала по замку; все ее платья, к ее ужасному отчаянию, были слишком старомодны. Ко всему этому в воздухе чувствовалось приближение бури, которая неминуемо должна была разразиться над ее головой… Лицо министра никогда не наводило на нее такого ужаса.
Глава 25
Было семь часов вечера, когда экипаж молодой графини Штурм показался в аллеях аренсбергского сада. Праздник в лесу должен был начаться после восьми часов, но госпожа фон Гербек получила несколько собственноручных строк от его превосходительства, которыми она приглашалась привести графиню часом раньше.
Строки эти, о которых Гизела ничего не знала, были освежающей росой для лихорадочного настроения гувернантки; они были написаны в прежнем доверчивом тоне и выражали уверенность, что теперь более, чем когда-либо, ее разумный надзор будет полезен своенравной девушке. Записка эта перенесла ее на седьмое небо.
Его превосходительство, стало быть, не обвиняет ее в самовольном поступке безрассудной падчерицы. Требовалось прежде всего повести дела так, чтобы как можно менее выставить напоказ беспечное воспитание молодой девушки, — эту миссию доверительно возлагали на ее плечи…
Очевидно, призвание ее — сопровождать молодую графиню ко двору! Наконец, после столь долгих лет изгнания, она снова будет дышать придворной атмосферой! Какая восхитительная перспектива!
Конечно, некоторая тень падала еще на обетованную землю — это была неподатливость и так называемая нечувствительность ее воспитанницы… Гизела, с таким достоинством и так беззаботно погруженная в свои мысли, сидела рядом с ней в своем простеньком платье, так что ожесточенная гувернантка была совершенно вправе сказать, что молодая девушка думала о чем угодно, но отнюдь не о той важной минуте, которая ей предстояла… Госпожа фон Гербек помышляла о своем собственном первом появлении среди придворного круга, а также о разных молодых дамах, которые ее заметили при ее дебюте, — какой лихорадочный румянец пылал тогда на ее щеках, сколько тревоги было в ее сердце, как застенчиво опускала она глаза! Сознательное спокойствие и уверенность Гизелы возмущали ее как нельзя более.
Экипаж катился по саду… Чтобы выразить всю свою милость и доверие министру и дать заметить это каждому, князь пригласил на праздник все наиотборное общество А. Праздник этот должен был стать предметом разговора по всей стране.
Госпожа фон Гербек была вне себя от радости, увидав пред собой оживленный сад; она даже забыла о своих горестях. Изящные наряды дам пестрели среди аллей и боскетов; мужчины, расположившись группами около оранжерей, курили и болтали, стараясь как-нибудь сократить время до начала праздника. Где бы ни проезжала коляска, все взоры с каким-то недоумением останавливались на сурово-равнодушном лице белокурой красавицы, а затем скользили и по округлым формам маленькой толстушки. Мужчины высоко приподымали шляпы, дамы махали платками, приветливо кланяясь, — это было триумфальное шествие для госпожи фон Гербек — «добрые старые знакомые», очевидно, радовались встрече с ней.
Согласно полученным инструкциям, она повела молодую графиню в собственные комнаты министра и его супруги.
После шумной суеты, оглашавшей Белый замок, дамы были странно поражены мертвенной тишиной, которая окружила их, когда они стали подходить к кабинету. Ни луч солнца, ни малейшее дуновение ветерка не проникало в комнату сквозь наглухо спущенные темно-синие шторы. Сердце Гизелы сжалось в этой тяжелой, душной атмосфере.
Вот за этой дверью ждет человек, с которым ей предстоит столь тяжелое свидание. В их отношениях произошла страшная перемена — девушка стала в открытую оппозицию и знала, какая ее ожидает сцена. И хотя она и не думала отступать и решилась во что бы то ни стало отстоять свое достоинство, но ее девственная душа невольно содрогалась при одной мысли о том, что ей придется остаться с глазу на глаз с отчимом.
Она хотела проскользнуть мимо роковой двери, но, видно, не миновать ей было этого испытания.
Дверь распахнулась, и на пороге показался министр.
Бледный свет, проникавший сквозь синие занавески, придавал его безжизненному лицу еще более отталкивающее выражение. Он не сказал ни слова привета — словно боялся услышать звук человеческого голоса; тихо, но решительно взял молодую девушку за руку и повлек ее через порог своего кабинета; рука его была холодна, как лед. Гизела содрогнулась, точно на нее вдруг повеяло могильным холодом.
Он сделал знак удивленной гувернантке, что она ему не нужна, и закрыл за собой дверь.
Вступая в небольшую наглухо занавешенную комнату, Гизела подумала, что она задохнется, а министр еще закрыл единственное полузатворенное окно, и в воздухе остался только одуряющий запах духов, которые всегда и в избытке употреблял министр. Гизела ненавидела этот запах.
Пока он тщательно запирал окно, Гизела безмолвно остановилась у самого порога, бессознательно ухватившись за ручку двери, точно ей нужно было обеспечить себе возможность отступления. В этой комнате, которую она ненавидела, с тех пор как помнила себя, был только один предмет, на котором взор ее мог остановиться с любовью, — то был портрет ее покойной матери, висевший над письменным столом министра. Из широкой золотой рамы в полумраке, разлитом по комнате, выделялся светлый образ молодой девушки с золотистыми кудрями. Большие голубые глаза ее смотрели так приветливо и доверчиво на мир Божий, точно она ждала, что путь ее жизни будет усыпан такими же цветами, как те, которые она держала в своих тонких, прекрасных руках.
— Гизела, милое дитя, мне нужно с тобой поговорить, — сказал министр, подходя к ней.
Тон его голоса был мягок, исполнен грусти и даже нежен. Этот зловещий тон был хорошо знаком Гизеле, она всегда слышала его, когда бывала больна и несчастна, когда доктор стоял у ее изголовья, пожимая плечами и глубокомысленно покачивая головой, а госпожа фон Гербек в отчаянии ломала руки, — и теперь он только усилил давящее впечатление, вызванное в ней настоящим ее положением.
