Греховная невинность - Лонг Джулия (читаем полную версию книг бесплатно .txt) 📗
Ева притворилась, будто задумалась.
— По всей вероятности, да. Во всяком случае, некоторые собаки-девочки определенно нравятся некоторым собакам-мальчикам.
— А по-моему, все собаки красивые, — признался мальчуган. — Я всяких люблю.
— Я тоже, — серьезно кивнула Ева. Парнишка притих, смущенный и взволнованный, оттого что вдруг встретил союзницу. — У тебя есть собака? — спросила она.
— Да. Гончая. Ее зовут Среда.
— Прекрасное имя для собаки. И чудесный день недели. А почему ее так назвали?
— В этот день ее отдал мне наш сосед. И разрешил оставить себе.
— О, это явно был особенный день.
— По-о-о-о-ли! Пол! Где тебя черти носят? — послышался совсем близко сердитый женский голос.
— А, так ты, должно быть, Пол, — догадалась Ева.
— Да, это и впрямь был особенный день, — даже не моргнув, отозвался мальчуган, будто не слышал гневного окрика матери.
Женщина, тяжело пыхтя, вскарабкалась на холм и, увидев сына, облегченно вздохнула.
— Поли! Ты опять сбежал? Что я тебе говорила? Твоя чертова собака гоняется за курами, а бабушка ждет нас к…
Заметив Еву, она умолкла. Женщина замерла на полусогнутых ногах, напружинилась, словно охотничья собака, почуявшая дичь. Потом глаза ее подернулись льдом, губы сжались в тонкую прямую линию.
— Видишь, мама? — весело проговорил Поли. — Она вовсе не похожа на паучиху. Она очень красивая. А пауки мерзкие.
О господи. У Евы прервалось дыхание, кровь бросилась в лицо, грудь пронзило болью. Она застыла, чувствуя, как под ребрами разливается мертвящий холод, а щеки пылают. Ее вдруг охватила растерянность, смятение. Боже, как глупо…
Это отвратительное, ненавистное прозвище. Но откуда мальчишке оно известно? Разумеется, он слышал его от матери. Значит, мать, в свою очередь, слышала от кого-то другого. А этот другой от кого-то еще. Выходит, и сюда докатилась молва о Черной вдове.
Вот вам и тихое пристанище в Пеннироял-Грин. Славное начало новой жизни, ничего не скажешь.
— Сколько раз говорить тебе, Пол, не смей приставать к незнакомцам! — Женщина обращалась к сыну, однако по-прежнему, не мигая, смотрела на Еву злым неподвижным взглядом.
— Но она очень милая, мама, и любит собак, а еще она сказала, что собаки-мальчики считают собак-девочек кра…
Женщина схватила сына за руку, резко дернула и потащила за собой. Он было заартачился, но неохотно поплелся за матерью, жалобно бормоча что-то невнятное.
— Потому что я твоя мать, и ты будешь делать так, как я скажу, не задавая вопросов, вот почему, — донеслось до ушей Евы. — Просто она не нашего поля ягода, Пол.
Тоже мне, ходячая добродетель! Какое потрясающее самодовольство! Жалкая лицемерка.
Ева стояла, не в силах пошевелиться. Тело налилось тяжестью, окаменело.
Когда-то подобные шпильки легко и весело отскакивали от нее, точно золотые гинеи, брошенные на игорный стол. Долгие годы ничто не могло ее задеть. Ева перекраивала этот мир по своему образцу, он был для нее податливым воском, на котором она оставляла свой оттиск.
Она вдруг почувствовала, что судорожно прижимает ладонь к груди, к изящной застежке роскошной бархатной накидки — одного из последних подарков графа (он обожал осыпать ее дарами). Пальцы стиснули бархат, будто зажимая рану от стрелы, пробившей грудь.
Ева безвольно уронила руку.
— И не такая уж она красавица, Поли, — послышалось из-за холма.
Ева ожидала услышать нечто подобное, а потому лишь тихонько фыркнула в ответ.
Мгновение спустя она стряхнула с себя унизительное оцепенение. Затем дерзко вскинула голову, скорчила рожицу и показала язык вслед удаляющейся паре.
Круто повернувшись на каблуках, она едва не уткнулась лицом в грудь мужчине, взбиравшемуся на холм позади нее.
Глава 3
Ева сдавленно вскрикнула и отпрыгнула, испуганно прижимая ладонь к сердцу.
— Милосердная Мария, Матерь Божья! Где это видано, подкрадываться тайком, точно кошка! Ах ты здоровенный чертов…
Она осеклась.
Сочный ирландский выговор, долго дремавший, но живой и невредимый, вырвался наконец на свободу, улучив момент, когда Еву застигли врасплох. «Здоровенный чертов…» — прокатилось эхо над холмами.
Ох, какой позор.
Еве захотелось зажмуриться и провалиться сквозь землю. Как можно глубже. Вместо этого она заставила себя вздернуть подбородок и посмотреть на путника, оказавшегося не кем иным, как преподобным Адамом Силвейном.
Он выглядел невозмутимым. Если не считать глаз, в которых плясали огоньки озорного, откровенно нехристианского веселья.
Одна из лошадей тихонько заржала, разорвав затянувшуюся тишину.
«Будьте джентльменом, — безмолвно взмолилась Ева. — Оставьте все как есть. Притворитесь, будто ничего не слышали».
Брови преподобного поползли вверх.
— Здорове-е-е-нный чертов… — повторил он, ожидая продолжения.
Ева смерила его уничтожающим взглядом. «Мерзавец», — вертелось у нее на языке. Почему бы и нет? Пропадать — так с музыкой.
Священник выжидающе смотрел на нее. Терпеливый, как Иов. Коварный, как Люцифер.
— Священник, — пробурчала она наконец, не найдя ничего лучше.
Преподобный запрокинул голову, будто прикидывал, не слишком ли хорош ответ, чтобы быть правдой, потом коротко кивнул.
— Пожалуй, так и есть, — задумчиво согласился он, хотя голос его подозрительно дрожал. Похоже, пастор с трудом сдерживал смех. — Я действительно здоровенный… священник. Хотя до сих пор никто не обвинял меня в том, что я подкрадываюсь тайком, словно кошка. Может, одно как-то связано с другим, кто знает.
Пастор насмехался над ней (измывался, как говорил ее брат Шеймус), и весьма успешно.
Ева внимательнее вгляделась в его лицо, в глаза, обезоруживающе синие, цвета глубоких спокойных вод озера Лох-Лейн в Килларни, и ее вдруг охватило какое-то смутное беспокойство. Адам Силвейн казался безмятежным, будто в душе его всегда стояла ясная, солнечная погода. «Вот у кого наверняка незапятнанная совесть и чистые помыслы», — язвительно усмехнулась про себя Ева. Складки невзрачного черного шерстяного плаща (сшитого явно не Уэстоном, уж это она могла сказать точно) хлопали на ветру у него за спиной. Налетевший порыв едва не выдернул аккуратно завязанный галстук из-под полосатого серого жилета сомнительного происхождения.
Взгляд Евы, будто притянутый какой-то силой, невольно скользнул вниз по длинным, стройным и крепким ногам преподобного Силвейна (и зачем только священнику такие бедра!) к пыльным, потертым носкам его сапог (определенно не от Хоуби [1]).
Она уставилась в землю, пытаясь подавить волнение, прогнать нелепые мысли о бедрах пастора.
— Я думала, священники носят платье, — едва ли не сварливо произнесла она. Правда, на этот раз ей удалось справиться с предательским ирландским акцентом.
— О, платье вовсе не обязательно.
Ого! Похоже, преподобный перешел в наступление. Его реплика походила на оскорбление.
— Полагаю, под «платьем» вы подразумевали сутану? — любезным тоном добавил он. — Знаете ли, леди Уэррен, в сутане довольно затруднительно подкрадываться тайком, словно кошка. Она обвивает лодыжки и шумно хлопает при малейшем ветерке. А чтобы настигнуть порок, нужна изрядная ловкость.
Порок? Слово прозвучало как пощечина.
Но… может быть, пастор просто пошутил? Ну конечно. Или нет? Неужели этот человек что-то прознал о ней? Выходит, теперь весь этот городок ополчится против нее? И кончится все тем, что ее бросят в котел с кипящим маслом?
— Так вот почему вы появились так внезапно? Почуяли в воздухе запах порока, преподобный Силвейн? И часто вы бродите по просторам Суссекса, вынюхивая грех, точно свинья в поисках трюфелей?
Пастор так долго молчал, что Ева наконец подняла на него глаза.
Он стоял неподвижно, словно прирос к земле.
При виде его застывшего лица Еве невольно пришло в голову, что дразнить преподобного, возможно, опасно. Странная мысль, ведь речь шла о священнике. Однако тот вовсе не казался рассерженным, хоть и не сводил с нее твердого, немигающего взгляда. Он изучал ее, как взломщик разглядывает замок, прежде чем вскрыть его отмычкой. Неподвижность пастора нарушал лишь легкий ветерок, игравший его волосами. Светлые волнистые пряди, кое-где выгоревшие до серебристой белизны, взлетали и опускались, поблескивая в глубине то темным золотом, то бронзой, то медью. В застывшей тишине это зрелище завораживало взгляд.
