Над бурей поднятый маяк (СИ) - Флетчер Бомонт (читать книги бесплатно .txt) 📗
Хватит и папаши с Катбертом, сыт по горло отеческими наставлениями и братскими увещеваниями, будто им больше делать нечего: Дик то, Ричард се. А что Дик, что Ричард? Посмотрел бы он на них, какие бы они стали, посети они этого мерзкого старикашку хоть раз, увидь ту страшную комнату с волосами. Или вот поцелуй… При мысли о поцелуе Топклиффа к горлу вновь подступила тошнота. Дик испугался не на шутку — не хватало еще опозориться в «Розе», и так смотрят все как на дурачка какого — посреди зимы побриться на лысо, да еще и кому — актеру!
Паша так и орал: «Ума совсем, — говорил, — решился, последние крохи растратил! А все из-за придурковатого твоего Шекспира, из-за Марло, кол ему в глотку, тоже нашел с кем связаться. Я ли, — кричал папаша, — тебя не предупреждал, не говорил тебе по-доброму! А дальше что — сосаться будешь со своим Шекспиром и Марло по подворотням, позорить мои седины? Хватит того, что шлюху в дом привел — на улицу выйти стыдно, в глаза соседям глянуть!» Про шлюху, значит, вспомнил, даром, что Кэт была тут же, бедная девочка, как будто ее вина была, что другого ремесла для хорошей одинокой девушки в Лондоне днем с огнем не сыскать. А про тридцать сребреников, за которые родного сына палачу продал — так про то молчал, как в рот воды набрал. Ну а что говорить, сыновей много, можно одного на ремни для Топклиффа пустить, не жалко.
Дик тогда, конечно, не смолчал, все сказал, что думал: и про то, как папаша сам женился, и про Топклиффа, и про то, что носится со своим театром, как курица с яйцом, а дальше носа не сунет, а кругом такие дела творятся — страшно честному человеку жить на этом свете! Тогда — не смолчал, папашу чуть удар не хватил, перепугались не на шутку все, Кэт вон посреди ночи за водой даже бегала к колодцу — к вискам папаше приложить, да к шее.
Тогда — не смолчал, а вот при Хенслоу приходилось опускать глаза в пол, как девице на выданье. Хотя Хеэнслоу был тот еще пройдоха — такой и за полпенни кого угодно продаст, хоть сына, хоть мать родную, и глазом не моргнет.
— Это для роли, сэр, — пробормотал Дик. — Новая роль в новой пьесе.
И старый лис, конечно же, уцепился, в него, как гончая, даже кустистые брови задвигались, как гусеницы, в предвкушении тайны конкурирующего театра.
— Новая роль?
И Дик врал отчаянно, напропалую, понимая, что пропал, играл такого себе простачка-дурачка, в конце концов, актер он, или нет?
— Да, новая пьеса, знаете ли, планируем ставить после Пасхи, комедия, несколько авторов… — и добавил для вежливости и убедительности, — сэр.
Хэнслоу забарабанил пальцами по столу.
— Комедия, значит… Несколько авторов… Ну, хорошо, мастер Бербедж, подыщем вам какой-то парик…
***
Какая счастливая все-таки подруга, думала Белла, когда по одному только слову, что она-де к невесте мастера Бербиджа, тяжелые двери «Розы» растворились, впуская ее внутрь. Белла с трепетом вступила за расшитый золотым и алым занавес, и замерла в нерешительности, не зная куда идти. Все было такое чудное, такое чарующее — ну прямо в сказку попала! Вот бы и ей так, вот бы тут поселиться и жить — что бы угодно делала, мешала бы краски, шила бы, вышивала бы, убиралась и таскала актерам сидр и пиво, ублажала бы, может, даже — а что, да за такую жизнь ничего не жалко.
Подруга нашла ее сама, обняла порывисто, зачастила:
— Ах, душка, как хорошо, что ты пришла, а я так переживаю за мастера Дика, душка, прям страсть. Сам не свой прямо, с тех самых пор, как первый раз поехал к милорду Топклиффу, а уж со второго — как подменили…
— Неужто бьет тебя? — всплеснула руками Белла, вглядываясь в подругу. Вот и счастье, вот и благородные, все они одинаковые, одни миром мазаны, разве что может, вот мастер Уилл не таков, да мастер Марло. Поэты — они ж как небожители…
— Нет, что ты, что ты, душка Белла, мастер Дик хороший, он же никогда… нежный такой, — Китти даже слегка покраснела. — А только знаешь, так и мечется, так и мечется, ночами не спит, а как спит, так тоже мечется, стонет, кричит, бывает даже!
***
— Ты-то? — горько усмехнулся Нед, и упоительные ночи, проведенные в этом доме, расползлись из его памяти, как туман или наваждение, уступив место другим, совсем другим воспоминаниям. Ему говорили — те немногие, кто сразу узнал об удаче быть представленным одной знатной леди, поклоннице Тамерлана и его завоеваний: берегись, чем больше у бабы денег, которыми она может распоряжаться на свой суд и ряд, тем опаснее становятся ее желания. Оступишься — и она тебя сотрет в порошок, сколько ни гоняй азиатских царей в своей сколоченной из шпона колеснице. Но настоящая опасность, настоящая топь — она была ближе, и понятнее, и страшнее. Нед стоял на одинокой кочке посреди бесконечного болота, так и норовящего затянуть его. На одном берегу была мисс Вудвард, белокурая Джоан, носящая ему свои знаменитые, тающие во рту пироги в накрытой салфеткой корзинке каждый день. На втором — роскошные прелести графини Эссекс и запах ее восточных духов.
А вокруг, куда хватало зрения, носились в безумной пляске зеленоватые огоньки — фонари сумеречных мертвецов. Демоны, самые темные, самые постыдные желания. О них было легко забыть, не видя лица Кита Марло, и пытаясь убедить себя в том, что за въедающимися под кожу, как порох, и такими же горючими строками не стоит человек — а, может, и не человек вовсе. Но как только он сам находил Неда, как только брал его за руку, болото возвращалось — и добраться до его края оказывалось невозможно.
Слишком сильно хотелось утонуть.
— Ты — можешь. Я даже не сомневаюсь, что можешь. Сколько их у тебя, этих, что по первому щелчку пальцев побегут бросаться с крыш, чтобы позабавить тебя в твоей вечной скуке?
Он говорил глупости, молол такое, о чем вскоре собирался пожалеть. Рядом была Френсис, все еще теплая и расслабленная после постели, где она провела ночь с ним, с ним, ни с кем другим, и собиралась, если можно было верить ее воркованиям, провести еще много ночей. Она была прекрасна — предел мечтаний любого мужчины в здравом уме.
В здравом уме!
Разве стала бы она иметь с ним дело, и, что греха таить — давать ему деньги, после того, что созерцала сейчас?
Но Нед говорил, жадно глядя Киту в лицо, пока Кит держал его за руку — и оба не могли остановиться.
— Хватит, Кит. Играй с кем-то другим в эти твои игры. Зачем тебе все это? Потешить самолюбие? Пополнить коллекцию? Показать всем, как ты хорош? Я не хочу больше бегать за тобой, как собачонка, привязанная за шею к телеге. Лошадь понесет, телега рухнет прямо в Темзу с моста — и собачка за ней… Так тебе нравится?
Кит сузил глаза и облизнулся.
— Ты вроде как пытаешься сказать, что я — бессердечное чудовище, использующее таких, как ты, поклонников моего поэтического дара, в собственных низких целях… Понимаю. Но со стороны может прозвучать иначе: Нед Аллен намекает, что его драматург, ненавидимый многими Кит Марло, несмотря на свою репутацию, а то и благодаря ей, был удобным деловым партнером только в дни благоденствия. Когда мы оба гребли деньжата лопатами, и я отдавал тебе всех тех обезумевших шлюх, кого не мог трахать сам. Когда людей давили, когда им ломали кости в драках у ворот «Розы», потому что на «Тамерлана» или «Жида» не хватало билетов… А сейчас этот чертов хуесос тебе уже не нужен. Пригревшись под крылом прекрасной леди, не так удобно иметь дело с тем, на кого вострит зуб сам Топклифф, так?
И тут, посреди напряженного, звенящего, как сталь, молчания, раздались аплодисменты. Леди Френсис, или просто Френсис, или чужая жена, еще чья-нибудь любовница, зрительница, в конце концов, восторженная любительница театра, сидя на краю стола, хлопала в ладоши, глядя на них с Китом горящими глазами.
***
— Браво! — воскликнула Френсис, осознав, что услышанное заставило ее забыть о былых терзаниях. — Браво, господа! Признаться, Кит, я уже бросила надежду увидеть то маленькое представление, с которого началось наше с тобой пренеприятное знакомство… Но сегодня, о чудо, ты снова даровал мне надежду!
