Роковое зелье - Арсеньева Елена (книги онлайн полностью TXT) 📗

Сентябрь 1729 года

Вскоре Алекс ушел из дворца. В соседней зале уже вовсю гремела музыка – там танцевали. Он знал, что чин переводчика посланника и имя Хорхе Монтойя, испанского сеньора, благородного кавалера, если не обеспечивают ему место за императорским обеденным столом, то позволяют присутствовать на одном балу с его величеством и приглашать дам из самых что ни на есть высокородных фамилий. Но его ладони еще горели от воспоминаний о стройном Дашином теле, и казалось нестерпимым, даже кощунственным прикасаться к другой женщине, пусть даже в невинных объятиях аллеманда [26] или мазурки. И он ушел, несмотря на искательно-разочарованные взгляды, которыми провожали его дамы, несмотря на вызывающе надутые губки и прямые просьбы задержаться, пригласить на танец…

Но дамы смотрели если и с тоской, но без злобы. А вот выражение лица де Лириа не обещало ничего доброго. Глаза его метали молнии, рот обиженно кривился, судорогой дергало щеку. Словом, обычно весьма приглядный, даже, на чей-нибудь вкус, красивый, сейчас испанец выглядел просто-таки отталкивающе. Каскос же, стоявший рядом с герцогом, цвел, как розовый куст, лучился, чудилось, десятком улыбок сразу, настолько ослепительно сверкали его очень белые, крупные зубы, искрились большие миндалевидные глаза, затмевая качание крупной серьги с бриллиантом, подвешенным к серьге на тоненькой цепочке.

Каскос пребывал в отличном настроении, в то время как его патрон лопался от злости. Причиной этого могло быть лишь одно: они видели, как Алекс целовался с Дашей. Де Лириа сразу же начал давиться ревностью, ну а Каскос несказанно обрадовался, убедившись, что предполагаемый опасный соперник оказался совсем даже не соперником, а самым обыкновенным бабником. Бабников в испанском посольстве не любили… Значит, герцог продолжал оставаться в полном и нераздельном обладании своего секретаря! Ну разве это не отличная новость? Разве не заслуживает она сияния улыбок? А если милый друг Иаков хмурится – ну что ж, вольно же ему было столь бездумно отдать свое сердце этому смазливому парню! Теперь он поймет свою ошибку, теперь оценит верность и нежную преданность своего секретаря и постоянного друга!

Алекс, мгновенно, буквально с одного взгляда постигнувший все тонкости этих размышлений, почувствовал такое отвращение и к своему патрону, и к его любовнику, что счел за лучшее покинуть их поскорее. Он вышел из Слободского дворца через боковую калитку и отправился к дому де Лириа пешком, хоть это было изрядно далеко. Объясняться с кучером, который был на редкость привередлив и слушался только самого посла, Алекс не имел ни малейшего желания.

Калитку показал ему какой-то услужливый московит. У него был забавный, рассыпчатый, чисто московский говорок с протяжными «а», до невозможности смешивший и в то же время раздражавший Алекса. Так говорили здесь все – от простолюдинов до господ, но этот человек выговаривал звуки особенно противно, крикливо, неряшливо, хотя по виду был не крестьянин, не мужик какой-нибудь, даже не белоземец [27], а выглядел как слуга из богатого дома, дожидавшийся вместе с другими лакеями разъезда своих господ.

Поглядев со стороны на огромное количество карет, собравшихся перед дворцом, представив, как они будут путаться упряжью, цепляться колесами и дверцами, сколько шума и гама учинят тщеславные вельможи, борясь за право уехать с бала первыми и совершенно по старинке считаясь чинами, как будут орать и браниться кучера, выслуживаясь перед господами, Алекс снова порадовался, что ушел пешком. К тому же ему хотелось надышаться свежим воздухом после духоты тесноватых покоев, поглядеть на звездное чистое небо и хорошенько подумать.

А сентябрьская ночь и впрямь выдалась необычайно звездной. Чудилось, небо приблизилось к земле, звезды сидели там, словно самоцветные птицы на ветвях незримого дерева. Только руку протяни – и любая доверчиво слетит тебе на ладонь, заглянет в глаза, пропоет студеным серебряным голоском свою песнь… Такие ночи, вспомнил Алекс, бывают в Испании в горах Сьерра-Морена, когда на смену невыносимо жаркому дню вдруг приходит холод и зуб на зуб не попадает. Даже не верится, что днем воздух над плато дрожит, раскаленный, словно плавится, перетекает, причудливо меняя очертания скал и ущелий. Иногда в чрезмерно перегревшейся голове рождаются такие бредовые картины, такие причудливые миражи, что кажется: прямо вот здесь устроили свои игралища бесы, которым непременно нужно сбить праведника с пути истинного, искусить его… да, особенно часто это бывало после ночи, наполненной нечистыми снами… тогда эти сновидения, мнилось, оживали в нагретом воздухе Сьерра-Морены, и казалось, не отроги скал встречают тебя за поворотом узкой, опасной, ослиной тропы, а фигуры баснословных красавиц, заколдованных джиннами из мавританских сказок, но если ты будешь знать некое колдовское слово, каменные оковы спадут с их тел и они раскроют тебе объятия, те самые объятия, о которых ты грезил во сне, когда метался на кишащей блохами подстилке в конюшне постоялого двора, где вынужден был провести ночь, две, три ночи, поджидая человека, которого тебе предстояло убить. Убить, чтобы забрать его бумаги, его имя, его звание, его судьбу… и стать жертвой насмешливого рока, предсказавшего, что именно в шкуре вот этого самого дона Хорхе Сан-Педро Монтойя тебе придется встретить свою Судьбу…

Вот уж воистину – рок! Фатум, кисмет, а по-русски, на языке этой забытой родины, – планида такая…

Алекс остановился и закинул голову, вглядываясь в небеса и пытаясь угадать, где она там сияет и сверкает, подмигивает холодным, алмазно-голубым глазом, эта самая планида, его звезда, по воле которой он встретился с обстоятельствами, каких не могли предвидеть и предсказать ни верховный мастер ложи «Сверкающего разума» в Лондоне, дававший Алексу основные наставления и напутствовавший его перед дорогой, ни сам Джеймс Кейт, едва не убивший его от злости уже здесь, в Москве, за проваленное поручение, ни духовник испанской королевы Елизаветы, архиепископ Амиде, который воспитывал и обучал истинного дона Хорхе Монтойя. А вот интересно, этот самый дон Хорхе – он тоже был обречен погибнуть в доме Никодима Сажина? Или проехал бы Лужки стороной? И как в дальнейшем сложилась бы его жизнь? Неужели он избегнул бы этой кары Господней – встречи с Дашей? Да, пожалуй, дон Хорхе был верный сын святой католической церкви, убежденный, что всякая женщина – сосуд греха. А может быть, подлинный дон Хорхе был мужеложец? То-то к Алексу так разлетелся герцог де Лириа, встретил его с такими распростертыми объятиями! Не потому ли архиепископ Амиде (тоже любитель содомского греха!) отправил в Москву дона Монтойя, что не сомневался: этот юнец должным образом сможет скрасить существование господина испанского посланника?

Этого они с мастером и Кейтом не учли… ладно, от герцога Алекс как-нибудь отбоярится, выражаясь по-русски, но что делать с Дашей? Что делать с сердцем своим, кое рвется сейчас от этой внезапной, ненужной, невесть с каких небес свалившейся любви? Искушения, мучительные искушения… да все соблазны святого Антония, все мучения святого Себастьяна – ничто в сравнении с теми искушениями и мучениями, кои уготовила Алексу его разнесчастная планида!

Он был настолько погружен в свои размышления, что удар в спину, бросивший его ничком на пыльную дорогу, в первый миг воспринял как одно из этих умозрительных мучений, но в следующее мгновение ощутил острую боль в еще не зажившем плече – и не сдержал стона.

– Ага, крутенько тебе? – злорадно выкрикнул кто-то сзади. – Ну так еще получи!

И начавшего было подниматься на четвереньки Алекса настиг унизительный и от этого показавшийся еще более сильным и болезненным пинок в зад. Он снова плюхнулся, ободрав губу и подбородок о камень, очень вовремя оказавшийся на земле. Отчего-то мелькнуло совершенно никчемушное воспоминание, как де Лириа сегодня, перед тем, как отправляться во дворец, игриво помял наманикюренными, душистыми пальцами подбородок Алекса и сладким голосом промурлыкал, что-де борода бы ему весьма пристала, этакая изящная, обливающая челюсти борода…