Над бурей поднятый маяк (СИ) - Флетчер Бомонт (читать книги бесплатно .txt) 📗
Кит потер лицо ладонью, избавляясь от чепухи, заполонившей его душу, и все-таки пихнул Уилла кулаком в бок — так, чтобы продлить касание поглаживанием:
— Да проснись ты, мать твою, не думал, что ты спишь дольше продажных девок, работавших ночь напролет — и даже дольше меня!
***
Уиллу снился свет. Много, много света и счастья, такого огромного, что Уиллу даже во сне казалось, что он светится, и даже во сне он помнил, почему. Кит был рядом, и они заснули вдвоем, сплетаясь телами, соединяясь душами, как не спали давно — целую вечность, прошедшую от рокового шага за порог на Хог-Лейн, до счастливого воссоединения у задней двери Гейтхауса. Кто бы мог подумать, что этот дом принесет хоть кому-то счастье.
И Уилл не хотел просыпаться, боясь, что все, о чем он помнил и твердо знал во сне, как это часто бывает при пробуждении, окажется лишь грезами. Об этом было страшно даже подумать, и открывать тяжелые от сна и слепящего весеннего солнца веки было тоже страшно.
А потом — отчаянно весело и отчаянно нежно. Уилл лежал, улыбаясь, и все еще не открывая глаз, наполняясь до краев никогда не испытанной еще доселе нежностью, слушал, как рядом ворочается Кит, слушая перекрикивания на улице, звучавшие сейчас сладчайшей музыкой. Кажется, он хотел продлить мгновение вчера, в момент их высшего соединения, в момент, когда они с Китом стали — одно, не дробленое на части целое? А стоило бы продлить — сегодня, сейчас, прямо сейчас, когда Кит тянул с него одеяло, и пихал в бок, а на самом деле — поглаживал. Это и было то, с чем можно смело отправляться назад, к Топклиффу. Большего в жизни и не надо.
И, не к месту вспомнив о Топклиффе, Уилл вспомнил и все остальное.
Кажется, он должен был предупредить Дика о нависшей над ним опасности — и как можно скорее. Кажется, они собирались бежать. Кажется, на все про все у них оставалось самое большее — несколько часов. Кажется, им нужно было торопиться, но Уилл не находил в себе сил. А еще — обязательно нужно было досказать несказанное вчера, и потому Уилл обернулся. Снова обернулся, вопреки требованиям своего Меркурия не оборачиваться никогда, и тут же поймал Кита в объятия, заговорил, прижимаясь к нему, покрывая его лицо поцелуями:
— Я должен тебе еще кое-что сказать, Кит. Слушай, слушай, не перебивай, это важно! Потом забуду, и снова будет не время, а я хочу. — Он снова целовал Кита, гладил его, заглядывал в непривычно расслабленное лицо, в улыбающиеся глаза, целовал с нежностью, наполнявшей его и вот-вот готовой хлынуть горлом, будто кровь из смертельной раны. — Это про то… что было между нами. Про ссору. Я ушел не из-за графа Гарри не потому, что хотел оставить его, — о, нет. Я ушел, потому что думал, что твои слова означают, что ты приютил меня из милости и из милости же терпишь, ну и еще тебе удобно — кто-то постоянно под рукой. Я дурак, я знаю, — он зажимал ладонью и поцелуями рот готового возразить Кита, и снова просил. — Послушай же! Я теперь знаю, что это не так, правда, знаю. Это было умопомрачение, гордыня, следствие того разговора с отцом — он… впрочем, неважно, — Уилл перебивал сам себя. — Теперь я знаю, и хочу, чтоб ты знал: я знаю, что ты любишь меня, так же, как я тебя, что мы любим одинаково, и что это любовь не на один час, день, и даже год. Навсегда. Я понял это сегодня ночью, когда был в тебе… Но еще яснее, когда был под тобой. И это страшно, правда? И так здорово. У меня прямо дух захватывает. — Уилл говорил, и все еще не мог выпустить Кита из объятий, и заглядывал ему в лицо, пытаясь выучить наименьшую его черту. — А теперь я готов с тобой и в огонь, и в воду — хочу быть с тобой всегда рядом, понимаешь. А еще… ведь это я тебя втянул в то, что мы теперь должны бежать… Прости. — И снова Кит хотел возразить, и снова Уилл просил. — Нет-нет, правда, прости.
Я был глупцом, Кит. Я был слепым, но теперь прозрел.
***
Кит подумал было, что ослышался. Уилл открыл глаза — мутные ото сна и от счастья, порожденного явью, и заговорил так, словно продолжал разговор, прерванный минуту назад. Сначала Киту показалось, что речь идет о чем-то, что имеет отношение к сегодняшнему дню — и сегодняшним заботам. Что Уилл обеспокоен тем, что вот-вот ему придется покинуть не только согретую парой тел постель под шпалерой, изображающей фривольные сценки, но и «Театр», и Лондон, и прежнюю, ставшую привычной жизнь. Но и здесь простачок Орфей провел своего хитроумного спутника — ничем иным, как правдой.
Речь шла совсем не о том.
Речь звучала весенним ключом, и ключом от всех дверей, на которые запирался Кит Марло от полученного оскорбления, проворачивалась в скважине сердца.
— Неужели ты и вправду был так глуп, что думал… — начал Кит, набрав в грудь воздуха, но Уилл бросился к нему, и зажал рот ладонью — совсем как тогда, ночью, и так же, как ночью, вытрахивал из него дух своей ошалелой, обнаглевшей правдивостью.
Уилл был собой — более, чем когда либо. Он был обнажен под наполовину сползшим с бедер одеялом, и — в душе, предложенной Киту на откуп, или же даром. В душе — нараспашку. И в то же время Уилл казался незнакомцем, по странной, но обычной для пресыщенной столицы случайности оказавшимся в постели Кита, и говорящем ему о любви и том, что происходило в этой постели накануне. Он был похож на влюбленную девушку из своих же пьес — озаренную откровением, экстазом, божественным прозрением влюбленности, прошибающей сердце насквозь, оставляющей в нем скважину для ключа.
И Кит смотрел на него, целовал его сквозь ладонь, когда линии меж сомкнутыми пальцами розовато светились против солнца. Целовал — улыбаясь.
— Я прощаю тебя, чертов лопоухий Шейксхрен, — улыбка перешла в россыпь смеха, как только Уилл замолчал, перестал перебивать, перестал целовать и захлестывать попавшего в его цепкие объятия собеседника — и противника по диспуту! — потоками взволнованной, бурлящей речи. — Твоя смазливая рожа создана, чтобы по ней бить лишь из любви, и чтобы тут же прощать… И даже я попался на эту удочку! Я думал, что мне будет противно не то что прикоснуться к тебе вновь, после того, как тебя ласкали те девки — даже пройти мимо, чувствуя тепло твоего тела, биение сердца и запах… И вот — что я делаю? Я препохабно ржу, валяясь с тобой в постели, позволяю целовать себя в губы, в то время, как наш общий дружок Ричард Топклифф уже вострит ножи, чтобы срезать кожу ремнями со спины Дика Бербеджа…
Ни имя Топклиффа, ни ощущение приятной тяжести толстого, тяжелого кнута в руке, ни необходимость бежать, опять бежать быстроногой ртутью — не от себя, не от Уилла, от смерти, притом — не своей, вместе, теперь — вместе… Ничто не могло заставить Кита оторвать взгляд от кажущихся светлее, чем были на самом деле, глаз напротив. И он говорил, перехватив инициативу, как в теннисном турнире, чтобы длить, длить, длить мгновение.
— Сейчас, совсем скоро… Слышишь? Эй, слушай, оторвись от меня хоть на мгновение, я приказываю! Скоро я буду вынужден выползти из постели, хотя с куда большим удовольствием разложил бы тебя в ней еще разок, чтобы отыметь еще ужаснее, чем прежде… Так вот — я уйду. Уйду, чтобы увидеться с нашей с тобой общей подругой леди Эссекс. Мне необходимо перемолвиться с ней кое о чем, прежде чем я покину Лондон…
Под окнами начиналась битва за постную рыбу — достойный разгар Страстной пятницы, во славу рыбного Бога, сына плотника, ловца душ. Кит заметил сажные разводы на животе и груди Уилла, и эти маленькие детали, где крылся никто иной как Дьявол — не Бог, — сотрясли его до основания, до корня.
— Скажи мне, чтобы я катился на все четыре стороны, Орфей… — потребовал он, зачерпывая полные ладони телесного тепла, принадлежащего ему — безраздельно. — Иначе я не смогу осуществить ни один из своих планов, и Топклифф придет, чтобы прирезать нас лично — в этой самой постели…
***
Кит отталкивал его, отрывал от себя, едва ли не с мясом, едва ли не силой, — и никак не мог оторвать, и не мог оторваться. Уилл понимал, что времени, которого у них и без того было мало, с каждой минутой оставалось все меньше и меньше. Понимал, что Топклифф наверняка не оставит никого из них в покое даже в эти пасхальные дни, понимал, что опасность, нависшая над каждым из них — смертельна. Понимал, но все никак не мог оторвать от Кита ни рук, ни губ, и все целовал его и целовал — и не мог остановиться. Словно он был голоден — и, наконец, дорвался до по-настоящему роскошного пиршества. Словно он блуждал посреди холодной зимней ночи — и вдруг вышел прямиком в прекрасное теплое лето.
