Английская наследница - Джеллис Роберта (книги хорошего качества TXT) 📗
Правдивость его слов вскоре подтвердилась. Шестнадцатого октября рассматривался вопрос о судьбе короля, и Бурбот, депутат из Ойксери, призвал казнить королевскую семью. Большинство депутатов заняли выжидательную позицию, но шестого ноября Валазье сделал доклад на основе документов, найденных в секретном сейфе в Тюильри, и обвинил короля в государственной измене. Он требовал суда над свергнутым монархом. Несколько депутатов протестовали, но доклад Валазье воспламенил многих, и якобинцы не упустили свой шанс. Жирондисты, расколотые на непримиримые группировки, еще не решили, на какую сторону переметнуться и кому подыграть. Они пошли на компромисс, предложив назначить сроки для слушания дела.
Пятнадцатого ноября дело было вынесено на обсуждение. Якобинцы хотели без суда, выступления адвокатов и публичного обсуждения вынести смертный приговор, но не могли заставить Конвент зайти так далеко. Многие высказались за помилование. Томас Пэйн, покинувший Соединенные Штаты, считая страну недостаточно республиканской, взволнованно высказался за изгнание, но не за смерть, и был многими поддержан. В конце концов, Якобинской фракции пришлось согласиться на судебный процесс.
Леония с большим вниманием следила за ходом этой дискуссии и была счастлива, когда узнала о решении. Она была удивлена, потом обижена, но Роджер и ухом не повел на все ее попытки поговорить на эту тему, а только поглощал свой обед, не отрывая глаз от тарелки.
— Наверное, тебе не очень интересно, ты ведь англичанин, — сказала она довольно резко.
Казалось, Роджер не обратил на эту колкость никакого внимания. Он знал, как переживает Леония, и не хотел говорить ей то, в чем был уверен. Он понимал, что якобинцы все равно добьются своего. Конец будет один, даже если якобинцы будут действовать по-своему, агония будет короче, и никто не будет обманываться ложными надеждами и уповать на справедливость. Роджер поднял глаза. Обида, которую Леония почувствовала из-за его равнодушия, не уменьшила полного надежд ожидания. Роджер знал на собственном опыте, что надежда — скорее величайшее зло, чем добро в ящике Пандоры, выпущенное на волю.
— Какое это имеет значение, что я англичанин, — сказал он. — Англичане такие же люди, как и все остальные. Дело в том, Леония, и мне очень жаль, что суд может иметь только одно завершение. Возможно, я вижу это яснее, потому что я англичанин.
— Что ты имеешь в виду?
— Свергнутого короля казнят.
— Почему? — заплакала Леония. — Видит бог, я не очень люблю Луи. Он глуп и расточителен, это погубило страну. Он не принял ни одной разумной реформы. Никто, кроме безумца, не подумает, что он может управлять государством. Но нельзя уничтожать его.
— Вот ты и сказала это, — перебил Роджер. — Конституция, которую помогал разрабатывать отец, была разумным компромиссом. Если бы было больше времени… Какой смысл говорить об упущенных возможностях. Как только Луи был свергнут, тут же был подписан его смертный приговор.
— Невозможно поверить в это! Они не приговорили его. Должен быть суд. Ты ведь знаешь, Роджер, что не король виновен во всех этих безумствах. Говорят, он проливал кровь французов. Но это же нелепо! Если бы он не хотел избежать кровопролития, то не был бы там, где сейчас. Если бы он приказал швейцарцам и преданным ему взводам стрелять в толпу, возможно, они бы убежали.
— Да. И это еще одна причина, по которой он должен умереть. — Роджер вздохнул. — Подумай, Леония. Если король невиновен, то свергнувшие его — преступники. Разве признает республика, что не было права свергать и заключать в тюрьму Луи, виновен он или нет?
— Но депутаты согласились на суд. Большинство в Конвенте голосовало за это. Многие выступают против казни и предлагают изгнание. Они могут говорить, что он виновен в заговоре с политическими эмигрантами, чтобы вернуть абсолютную монархию.
— А это государственная измена, — отметил Роджер.
— Глупости, — протестовала Леония. — Если кто-то забирает у меня то, что я всегда считала своим, разве неправильно пытаться это вернуть?
— По закону, да. Даже из нравственных соображений, если объяснить, что это было не твое и почему не твое… — Роджер покачал головой. — Нет, это не имеет значения. Даже если бы он не вступал в заговор и всегда старался поступать по конституции, это бы ничего не изменило. Как только его свергли, оставалось одно — либо вернуть трон, либо казнить.
Леония не была ни слабой, ни глупой, но много раз убеждалась в том, что Роджер всегда знает, о чем говорит. Слезы подступили к глазам. Она не допускала мысли о возвращении монархии, после всего сделанного и сказанного об этом не могло быть и речи. Луи был добрый и милосердный король, но он не смог бы смотреть сквозь пальцы на оскорбления и неуважение, с которым к нему относились. К тому же, ни один член правительства и мысли не допустит о реставрации монархии.
— Но почему смерть? — спросила Леония. — Ведь многие высказались за ссылку. Если бы он был выслан и поклялся, что не вернется…
— Ты, должно быть, знаешь характер Луи и понимаешь, что такой клятвы он никогда бы не дал. Он бы скорее умер, чем…
— Он сам позволил отобрать трон, — перебила Леония. — Моя дорогая, он ничего не мог сделать, чтобы предотвратить это. Кроме того, о нем мы уже говорили, он был и слишком слаб и нерешителен, но на изгнание он бы не согласился. В любом случае, говорю я тебе, это не имеет значения. Даже те, кто голосует за изгнание, проголосуют за смерть. Леония, я, наверное, сам бы проголосовал за смерть, если бы имел хоть чуточку здравого смысла, но боюсь, что его у меня нет.
Он оттолкнул кресло и стал шагать по маленькой комнате. Леония наблюдала за ним. Ужас, который она ощутила, когда он сказал, что сам проголосовал бы за казнь, отступил, когда она увидела, как он возбужден, и вспомнила его последние слова.
— Я ничего не могу сделать! — воскликнул он.
— Нет, конечно, нет! — воскликнула Леония, вскакивая на ноги.
— И даже если бы мог, я знаю, что это не нужно, — продолжал он, как будто не слыша ее. — Это же один человек, только одна жизнь. Разве правильно пытаться сохранить ее ценой тысяч жизней? Я не знаю.
— О чем ты говоришь? — Леония схватила Роджера за руку.
— Свергнутый король не должен жить, — повторил Роджер. — Чарльз I был казнен — это неправильно, несправедливо, хотя он и был глуп, но его смерть положила конец гражданской войне в Англии, и в стране воцарился мир. Возможно, это был не тот мир, которого многие ждали, но кровопролитие закончилось. Потом Джеймс II сбежал из страны и был свергнут. Это сохранило нации одного человека и вместо этого принесло потоки крови — Бойни и Куллоден, резня в Гленкоу, не говоря о многих восстаниях и головах убитых на воротах изменников. Пока живет свергнутый король или его наследники, всегда найдутся желающие восстановить его в правах.
Леония поднесла руку ко рту.
— Подумай об этом, — убеждал Роджер, — и не спеши называть «монстрами» всех, кто проголосует за смерть.
Есть настоящие монстры: Марат, Дантон, возможно, и этот «неподкупный» блок холодного Робеспьера, но большинство — просто люди, разрываемые на части между тем, что они считают справедливым, страхом за себя и свои семьи, и тем, что хорошо для страны. Когда два последних довода отвечают этому решению и перекрывают первый с таким перевесом, делает ли это человека, принявшего решение, чудовищем?
Задрожав, Леония прижалась к Роджеру, он обнял и поцеловал ее.
— Мне так жаль убивать твою надежду, — прошептал он, дотрагиваясь губами до ее волос. — Но когда ты поймешь, будет не так больно.
Все так и случилось. Шли недели, и Леония наблюдала за событиями, напоминавшими стилизованный танец смерти, и все больше соглашалась с тем, что говорил ей Роджер. Одиннадцатого декабря Луи был привлечен к суду, девятнадцатого он и его адвокаты закончили проверять документы, свидетельствующие против него. Однажды он сказал Ломойгнону де Малешербе, старому другу и бывшему министру, который умолял о милосердии к Луи: «Они приговорят меня к смерти: я в этом уверен. Выступим на суде так, как будто я уже выиграл. Я и в самом деле выиграю, потому что справедливость восторжествует в памяти потомков».
