Нищета. Часть первая - Гетрэ Жан (читаем книги .TXT) 📗
А малютка? Ее участь тоже волновала Мадлену. Да и как было не беспокоиться об этой крошке? Ведь привязываешься даже к животному, когда сама вырастишь его… Ну разве можно не полюбить ребенка, столь близкого тебе и к тому же такого очаровательного, как Лизетта?
Был четверг; Софи и Луиза не пошли в школу и, сидя на скамеечке перед окном, с грустью смотрели на гонимые ветром тучи. Не зная, найдется ли в доме кусочек хлеба, они не просили у матери есть: в семьях, познавших нужду, дети рано становятся рассудительными.
Дядюшка Анри, закончив дневную работу, пришел к племяннице и предложил вместе отправиться хлопотать за Жака. Бедный старик был расстроен, но старался делать вид, будто уверен в торжестве справедливости, хотя больше, чем кто-либо другой, имел основания сомневаться в этом. Зато чем дальше, тем сильнее дядюшка Анри негодовал на проклятых хозяев, убежденно повторял: «Все, что основано на насилии, недолговечно». Он любил всякие мудрые изречения и сыпал ими, стремясь доказать, что «жизнь изменится и наступит передышка. Иначе, ей-богу, и быть не может!»
Мадлена слушала эти глубокомысленные речи, но они не приносили ей успокоения.
Неожиданно до нее донесся звук шагов на лестнице: при мысли, что это Анжела, она радостно встрепенулась, но увидев Огюста, едва не упала в обморок. Мать и сын кинулись друг другу в объятия. Их слезы смешались, они не в силах были выговорить ни слова. Девочки, обрадованные возвращением брата, теребили Огюста за старую фуфайку, которую ему дал учитель.
Оба метельщика молча обменялись рукопожатием. Сев рядом со стариком, Леон-Поль, сдерживая слезы, смотрел на трогательную сцену и думал о том, что ее участники ровно ни в чем не виноваты.
Когда первый порыв волнения и радости прошел, Огюст рассказал матери и дядюшке Анри, чем он обязан Леон-Полю. Нужно ли говорить, как горячо мать благодарила человека, спасшего жизнь ее сыну? Нужно ли говорить, как она плакала, слушая рассказ юноши? Отныне бывший учитель стал членом их семьи.
— А где Анжела? — спросил Огюст, заметив отсутствие сестры.
Вместо ответа мать опустила голову.
— Она тоже ушла? Какое несчастье! И все из-за меня… Сколько я причинил ей горя! Ведь я так ее измучил, что…
— Успокойся, она придет.
— Так ты знаешь, где она?
— Да.
— Значит, она ушла не так, как в первый раз?
— Н-нет…
— Так надо за ней сходить!
— Она скоро вернется.
— Понимаешь, мне нужно уйти… Но прежде я хотел бы увидеть ее и проститься.
Мадлена вздрогнула. Она не решалась спросить у Огюста, почему он собирается вновь их покинуть. Ей было ясно, что это неизбежно. И все-таки, желая его удержать, она сказала, что Анжела вот-вот должна прийти. За нею нельзя послать, это очень далеко. Долговязая Олимпия — добрая душа, хоть и не без причуд, — приютила Анжелу и обещала сама привести ее домой.
При имени Олимпии Огюст взглянул на учителя. Тот побледнел. Неужели его несчастная сестра знакома с Бродарами? Как это могло случиться? Но Леон-Поль вспомнил, что когда-то она жила в этом квартале, и совпадение перестало казаться ему невероятным: жизнь куда сложнее любого романа и сталкивает людей по прихоти случая.
Мадлена, заметив, какое тягостное впечатление имя Олимпии произвело на Огюста и на Леон-Поля, поспешила добавить, что хотя Олимпия и проститутка, но она хорошая женщина; ей можно доверять. Она из порядочной овернской семьи, а ведь порядочность передается по наследству…
Чтобы переменить тему, явно тяготившую учителя, Огюст спросил, не получено ли за это время каких-либо известий из Каледонии. Мадлена и дядюшка Анри с тревогой переглянулись. «Ему ничего не известно», — подумали они.
Огюста удивляло долгое молчание отца. Обычно письма приходили по средам, а нынче был уже четверг.
По возможности смягчая выражения и недоговаривая, старик рассказал о приезде Жака, об его аресте, о предъявленном ему обвинении.
— Что вы говорите! — воскликнул Огюст вне себя. — Отец здесь? Он арестован? Какое несчастье, этого еще не хватало! Вы не ошибаетесь? Ведь это ужасно! Я бегу в полицию! Мне уже давно следовало это сделать!
Мать хотела удержать сына, убедить… Господи, он еще успеет! Надо подумать… Она притянула было его к себе, но Огюст оттолкнул ее.
— Пусти меня, пусти! Так нужно! Бедный отец! Он здесь, а я не видел его! И ты даже не смогла его обнять?
— Я ничего не знала. Всю ночь я ждала Анжелу. Меня лихорадило; я задремала на стуле и вдруг услышала какую-то возню на лестнице, потом шум на дворе. Я перепугалась, подумав, что это тебя принесли мертвым, и вся затряслась; открываю окно и вижу, как отец отбивается от жандармов. Это было непостижимо; я решила, что с горя схватила горячку и мне все это привиделось.
— Бедная мама! Бедный отец! И ты хочешь меня удержать! Нет, нет! Это я должен быть в тюрьме, ведь это я убил Руссерана!
— Господин Руссеран жив! — проговорил женский голос, заставив всех участников и зрителей этой тяжелой сцены обернуться.
В дверях стояла какая-то дама. Всеобщее волнение было так велико, что никто не расслышал ее стука.
— Хозяйка! — разом воскликнули Огюст и Мадлена.
Что нужно было здесь Агате Руссеран?
Увидев мужа, залитого кровью, с закрытыми глазами и разбитой головой, она едва не лишилась чувств. Оказавшись жертвой покушения, причины которого были ей неизвестны, этот человек вновь стал для нее тем, кого она когда-то любила, отцом ее дочери. Перед лицом несчастья, в ожидании непоправимой утраты, Агата почувствовала угрызения совести. Ее тяготила мысль, что она сама виновата перед ним, что у нее не хватило покорности, терпения. Может быть, не понимая мужа, она поступала не так, как следовало, и в результате не сумела удержать его на стезе добродетели? Кто знает, другая на ее месте, возможно, была бы с ним счастлива…
Глупые и злые люди не только при жизни причиняют горе людям достойным, но и после своей смерти терзают их души укорами совести…
Благодаря мужу Агата впервые познакомилась с законами общественной жизни. Теперь она с волнением думала об этом. В те времена Этьен с энтузиазмом стремился к общему благу… Воспоминания растрогали ее. С замиранием сердца она ждала приговора хирурга и, узнав, что рана, по-видимому, не смертельна, решила сделать все возможное, лишь бы вернуть мужа на путь добра. Он посмотрел смерти в глаза, и это могло помочь ей осуществить свои намерения.
Как раз в это время г-жу Руссеран вызвал к себе судебный следователь. Его вопросы относительно семьи Бродаров открыли ей глаза. Она еще не знала всего, не имела понятия, до какой степени преступен ее муж, и ей внушило ужас и отвращение, что он злоупотреблял своею властью, дабы обольстить девушку, опекуном и покровителем которой обязан был быть.
Нож с вырезанными на рукоятке инициалами Бродара, мужской башмак, найденный в саду, письмо ссыльного, оказавшееся в кармане Руссерана, все это не оставляло никаких сомнений относительно того, кто на него покушался. Но симпатии Агаты были на стороне отца, решившего отомстить за поруганную честь дочери. Как ей был понятен его гнев, как сочувствовала она горю, постигшему несчастную семью!
Когда врачи окончательно заверили Агату, что ее муж поправится, она предоставила больного заботам сиделки и хирурга, а сама занялась делами завода, твердо решив отныне целиком посвятить себя этой деятельности.
По натуре глубоко честная, г-жа Руссеран не сомневалась, что Бродара оправдают. Если судебное следствие пойдет нормальным путем, то хозяин-соблазнитель будет заклеймен приговором присяжных. Он это вполне заслужил. Но, Боже, ведь он отец Валери! На ее ребенка тоже падет тень позора. Как этого избежать?
Вот почему Агата пришла к Бродарам, решившись на любые жертвы, лишь бы замять дело. Однако в глубине души она понимала, что никакое вознаграждение не может искупить зло, которое ее муж причинил этим людям.
Скромно одетая в темное шерстяное платье, с черной кружевной косынкой на голове, Агата напоминала скорее работницу, живущую в достатке, чем жену богача. Она пришла без церемоний, словно соседка к соседке.
