Вторая жена - Марлитт Евгения (книги полностью TXT) 📗
Лео сидел на корточках между обоими принцами и мог прежде всех заметить приближающихся.
— Тише, папа! Мы взорвем колдунью на воздух!.. — выговорил он почти шепотом и не отводя глаз от огня.
Одним прыжком очутился Майнау у веранды; не входя на ступени, он нагнулся и пальцами загасил пламя свечи. И когда поднялся, то был бледен как смерть; герцогиня же истерически рыдала, опустившись на руки фрейлины. Однако она тотчас же оправилась.
— Принцы сегодня лягут спать без ужина, а завтра в наказание не будут кататься верхом, господин Вертер! — приказала она строго, в то время как Майнау сильно журил Лео и тряс его за плечи.
Лиана подошла и обняла плачущего ребенка.
— Неужели, Майнау, ты и в самом деле будешь взыскивать с него за грехи его прежней наставницы? — спросила она кротко, но серьезно. — Мне кажется, это было бы так же несправедливо, как если бы кто вздумал осуждать народ за подобное жестокосердие, тогда как его систематически поддерживают и даже утверждают в его нелепых поверьях.
Она нежно провела дрожащей рукой по чудным глазам мальчика, которые избежали неминуемой опасности — потери зрения — только благодаря своевременному вмешательству отца. Лицо герцогини приняло тот мертвенно-болезненный оттенок, который уже раз испугал Лиану при первой их встрече в лесу; герцогиня забыла, что ее окружали фрейлина, воспитатель ее детей и он сам, на губах которого так часто появлялась насмешливая улыбка торжества; она видела только, как молодая прекрасная женщина прижимала к сердцу мальчика, а это был его ребенок, его портрет, которому эта равнодушная молодая женщина так спокойно заявляла свои материнские права, — это было невыносимо! Тщательно сдерживаемая ревность охватила ее со всею силою… Она лишь настолько овладела собою, чтобы не вырвать у ненавистной ей особы ребенка своими царственными руками, но зато совершенно изменила роли милостивой и благосклонной повелительницы.
— Извините, моя милая, ваши воззрения так странны, что они столько же идут к моему старому милому Шенверту, как трехцветное знамя, выкинутое на одной из его башен, — сказала она резко, указывая на замок. — Вы извините меня, но, слушая вас, я все время думаю, что это говорит простая гувернантка, какая-нибудь Шульце или Миллер, разве вы так мало цените преимущество носить блестящее имя Майнау?..
— Ваше высочество, несколько недель тому на-! зад я была графиней Трахенберг, — прервала ее молодая женщина, с гордым спокойствием произнося свое древнее, высокоаристократическое имя. — Мы обеднели, и на последних представителей нашего имени падает эта ответственность, но, несмотря на это, я унаследовала право гордиться геройскими подвигами и славным, безупречным поведением моих многочисленных предков и твердо убеждена, что не оскорбляю их, думая и чувствуя по-человечески, а потому и Майнау могут быть спокойны.
Герцогиня гневно закусила нижнюю губу своими маленькими, острыми перламутровыми зубками, а по движению складок ее платья видно было, как она нетерпеливо топала маленькими ножками. Фрейлина и воспитатель принцев заметили эти явные признаки высочайшей немилости.
Пока Лиана говорила, Майнау стоял отвернувшись, как бы собираясь уйти; теперь он оглянулся.
— Ваше высочество, я не виноват, — уверял он, насмешливо прижав обе руки к сердцу. — Я право ни при чем, что вы в старом, милом Шенверте услышали такой ответ, — я сам рассчитывал на безответную голубиную кротость. Эта особа с кротким личиком a la Lavalliere обладает не только знаменитым именем, но получила в наследство и славный меч своих доблестных предков, — он у нее на кончике языка. Я имел уже случай в этом удостовериться.
И иронически улыбаясь, он пожал плечами. Эта маленькая, блиставшая редким остроумием сцена, в которой каждое слово походило на только что потушенный огонь среди кучки пороху, сопровождалась тихим плачем: храброму наследному принцу очень хотелось полакомиться своим любимым морковным соусом за ужином, а брат его плакал о своем пони, которого не увидит завтра. Как красноречиво ни уговаривал их господин Вертер, они были неутешны; когда же он, видя гнев герцогини, хотел скорее увести их, то жалобный дуэт их превратился в громкие рыдания. Почти в то же время послышался шум колес приближающегося кресла гофмаршала, и скоро он подъехал, бледный и встревоженный. Увидя, что все целы и невредимы, он приказал ловчему, который его вез, остановиться; очевидно, он избегал близко подъезжать к индийскому домику. С ним прибыли священник и Лен, оба также взволнованные, и волнение их еще более усилилось при виде плачущих детей.
— Бога ради, Рауль, что за неслыханные дела творятся тут? — воскликнул старик. — Правду ли говорит Лен, что дети играли порохом?
— Игра имела глубокий смысл, дядюшка. «Лотосу» грозила опасность умереть смертью колдуньи: дети хотели взорвать ее, — отвечал Майнау с полуулыбкой.
— Если бы это случилось шестнадцать лет тому назад! — проворчал гофмаршал, причем взгляд его робко скользнул по бамбуковой крыше. — Но я желал бы знать, как попал к детям порох?.. Кто дал его вам, принц? — обратился он к горько плакавшему старшему мальчику.
— Вот он! — проговорил тот, указывая на ловчего, который неподвижно и почтительно стоял за креслом.
У маленького труса не хватило мужества самому отвечать за свой проступок, а потому он и взвалил его на плечи другого.
— Да ведь это вовсе не правда! — вскричал запальчиво Лео, прямодушие и правдивость которого возмутились против такой лжи. — Даммер вовсе не давал нам пороху; он только был ужасно груб, хотел прибить меня, бранил нас негодяями и говорил, что самое лучшее было бы нас всех самих взорвать на воздух.
— Собака! — закричал вне себя гофмаршал на ловчего; злоба душила его: он вскочил, но тотчас же со стоном опустился назад в кресло. — Вот видишь, Рауль, куда ведут твои гуманные идеи! Мы кормим этих воров, по нашей бесконечной доброте они избавлены от голодной смерти; но если не стоишь над ними с арапником, они становятся дерзки, воруют, где только могут, да, наконец, еще и жизнь-то наша не в безопасности с ними!
— Докажите хоть одно мое воровство, барон! — воскликнул взбешенный ловчий. На него страшно было смотреть: глаза его выкатились, а смуглое лицо пылало. — Я вор? Нет! Я тружусь честно!
— Тише, Даммер, уйдите отсюда! — приказал Майнау, указывая на охотничий дом.
— Нет, барон, у меня тоже есть честь, как и у вас, и я дорожу ею, может быть, больше, чем важные господа, потому что, кроме нее, у меня ничего нет! Вы уже раз ударили меня арапником, — обратился он к гофмаршалу, задыхаясь, слова срывались у него с языка, — я смолчал, потому что должен кормить своего старого отца, но забыть этого я не мог! Вы говорите о своей бесконечной доброте? Где только возможно, вы урезываете наше жалованье, вы не стыдитесь обсчитывать нас на какие-нибудь гроши; весь свет знает, как вы скупы и жестоки!.. Так, теперь я высказался и оставляю Шенверт; но берегитесь, берегитесь меня!
Мощными руками схватил он кресло, сильно потряс его и оттолкнул его от себя с такою силою, что оно прокатилось далеко в кусты.
Фрейлина и дети громко вскрикнули, а герцогиня удалилась к индийскому домику. Майнау в ужасном гневе вырвал из земли засохший прут и замахнулся им; нежный, болезненный крик раздался в воздухе.
— Не бей его, Майнау! — воскликнула Лиана. Губы ее нервно дрожали, а правая рука ее бессильно опустилась; она неслышно подбежала к мужу, чтобы отвратить удар, и, в то время как ловчий, удачно избежав его, скрылся со злобным хохотом, удар попал прямо в нее.
Одну секунду Майнау стоял неподвижно, как пораженный громом, потом с проклятием далеко отбросил от себя прут и хотел схватить обеими руками раненую правую руку жены, но невольно отступил, — перед ним стоял придворный священник. Этот священник не выказал бы большей фанатической энергии, защищая от варваров святую дарохранительницу, чем в эту минуту, когда он бросился между Майнау и его молодой женой. Он, видимо, действовал под влиянием необузданного чувства пылкой страсти; иначе как объяснить движение, с которым он, защищая собою молодую женщину, привлек ее к себе и поднял правую руку?
