Вторая жена - Марлитт Евгения (книги полностью TXT) 📗
Было ли сегодня в кухне жарче обыкновенного, или хлопоты утомили ее, но только Лен казалась разгоряченною, и если бы не ее суровая натура, то по ее лихорадочно блестевшим глазам и нахмуренному лбу можно было бы подумать, что она плакала.
— Вы больны, милая Лен? — благосклонно спросила ее герцогиня.
— Нет, ваше высочество! Благодарю покорно за ваше милостивое внимание — весела и здорова, как рыба в воде! — возразила она испуганно, бросив косой взгляд на гофмаршала.
Она принесла несколько белых искусно сплетенных корзиночек, которыми тотчас же завладели маленькие принцы. Вокруг кофейного стола вдруг стало пусто, — дети помчались к фруктовому саду, а садовник замка, стоя на почтительном расстоянии, молча, но с отчаянием смотрел, как маленькие вандалы без разбора и сожаления опустошали так тщательно лелеянные им деревья, наполняя свои корзинки самыми дорогими фруктами.
Гофмаршал тоже приказал подкатить туда свое кресло; но чтобы изгладить впечатление своей беспомощности, ему необходимо было встать и пройтись, хотя бы это стоило ему тысячи пыток. И он поднялся и заковылял вдоль зеленевшего виноградного шпалерника, кончавшегося у проволочной решетки индийского сада. Ему посчастливилось добраться бодро до кофейного стола, за которым уже сидела герцогиня. С блаженной улыбкой подал он ей в корзине несколько веток раннего винограда, срезанных им собственноручно; вдруг улыбка его исчезла, и он побледнел от испуга.
— Мое кольцо! — воскликнул он в волнении, торопливо бросив корзину на стол.
Он стал смотреть на тонкий указательный палец правой руки, на котором несколько минут назад блестел дорогой смарагд.
Все, исключая герцогиню, вскочили и принялись искать его. Кольцо, «всегда так крепко державшееся», как уверял гофмаршал, вероятно, свалилось с похудевшего пальца в то время, когда он срывал виноград, и исчезло в зелени; но, как тщательно ни искали, найти его не могли.
— Прислуга поищет его потом под моим личным надзором, — сказал Майнау, возвращаясь к столу.
Ради этикета пора было прекратить эту неприятную сцену.
— Да, потом, когда оно уже безвозвратно исчезнет в каком-нибудь кармане, — возразил с мрачной улыбкой гофмаршал. — Доверяй прислуге! Она постоянно вертится около виноградного шпалерника; главная дорожка пролегает мимо него… Ваше высочество, простите мое волнение, — обратился он с просьбой к герцогине. — Но кольцо это для меня дорого как редкость, завещанная мне Гизбертом; за несколько дней до смерти он передал его мне при свидетелях, причем написал следующие слова: «Не забывай никогда, что ты получил десятого сентября!» Он завещал его специально мне, и его внимание трогает меня до глубины души… Вашему высочеству известно, что я не ладил с этим братом, напротив, осуждал его безнравственный образ жизни… но, Боже мой, сердце все же сохраняет свои права. Я любил его, несмотря на все его заблуждения, а потому утрата его кольца глубоко огорчила бы меня.
— Невзирая на истинно баснословную ценность самого камня! — сухо заметил Майнау.
Он уже сидел возле герцогини, между тем как остальное общество только еще собиралось.
— Ну, конечно, но это уже на втором плане, кто же это стал бы отвергать? — ответил гофмаршал с притворным равнодушием.
И движением, в котором выразилось все его отчаяние, он разом откатил свое кресло в сторону, откуда можно было видеть всю дорогу вплоть до злополучного шпалерника.
— Смарагд очень дорог, а резьба редкой работы, в своем роде чудо… В ней заключается тайна. Около герба виднеется маленькая точка, как будто крошечная царапина, но под лупою ясно выступает отчетливо вырезанная мужская голова. Приложение этой печати имеет, по-моему, больше значения, чем самая подпись.
— Мы теперь будем пить кофе, а потом и я пойду искать его, — милостиво сказала герцогиня. — Замечательное кольцо должно быть найдено.
Между тем Лен в это время подавала всем душистый кофе на большом серебряном подносе. Ее лицо не выражало недовольства: среди водворившейся тишины слышно было только, как шуршало ее шелковое платье и как скрипел песок под ногами. Но вдруг посуда загремела на подносе, как будто у нее от страха задрожали руки. Гофмаршал, которому она в эту минуту подавала кофе, с удивлением поднял на нее глаза и посмотрел в направлении ее взгляда: по дорожке, вдоль шпалерника, шел Габриель.
— Что надо здесь этому мальчику? — спросил он, устремив на нее пристальный взгляд.
— Не могу знать, барон, — ответила она, уже совершенно успокоившись.
Габриель подошел прямо к гофмаршалу и с опущенными глазами подал ему потерянное кольцо. Его держали прекрасные тонкие пальчики безукоризненно чистой, нежной ручки, а между тем, почувствовав ее прикосновение, гофмаршал оттолкнул ее с отвращением.
— Мало вам тарелок? — с гневом указал он на стол. — И разве ты не мог, бывая в замке, научиться, как прилично подавать вещь?.. Где ты нашел кольцо?
— Оно лежало у проволочной решетки, я его сейчас узнал, я всегда любовался им на вашей руке, — робко проговорил мальчик, как бы извиняясь в том, что подал кольцо без тарелки.
— В самом деле? Очень лестно! — Гофмаршал насмешливо покачал головой. — Лен, дайте ему кусок торта и спросите, что ему надо.
Она вынула из кармана ключ.
— Ты за ним пришел, да? — спросила она Габриеля. Он ответил утвердительно. — Больная пить хочет, а я заперла малиновый сироп.
— Глупости! В замке и без него много прислуги. Он мог бы прислать кого-нибудь, но этот мальчик избалован и хочет принимать участие во всем, что происходит в замке, и притом сегодня, когда священник только что в моем присутствии строго запретил принимать ему какое-либо участие в удовольствиях! Забыли вы это. Лен?.. Он должен готовиться, — обратился он к герцогине, — сегодня утром мы решили, что через три недели он наконец поступит в семинарию, — уже давно пора.
Лиана с удивлением посмотрела на ключницу. Так вот почему она сегодня все утро бесцельно бродила по кладовой, с трудом отличая тончайшие ткани от толстого полотна, а ведь Лен была авторитетом по части льняных изделий, и в конце концов потеряла связку ключей, чего с ней никогда не случалось!.. Хотя эта женщина казалась такою холодной и сурово и безучастно относившейся к мальчику при других, но Лиана давно подозревала, что она боготворит ребенка… Она и теперь стояла молча, с густою краской в лице; для всех прочих это была женщина глубоко огорченная, рассерженная незаслуженным упреком, в глазах же Лианы — это была мать, любящее сердце которой терзалось от одного ожидания предстоящей разлуки. Герцогиня посмотрела на мальчика в лорнет.
— Вы хотите сделать из него миссионера? — спросила она священника, покачав головою. — На мой взгляд, звание это совершенно для него не годится.
Эти слова точно наэлектризовали Лиану: в первый раз слышала она слова, высказанные против решения священника и гофмаршала, да еще таким лицом, которое несколькими словами могло изменить судьбу человека. Все, сидевшие тут за столом, были или не расположены к ребенку, или просто равнодушны к его судьбе, как холодно, например, смотрел Майнау на «трусливого мальчика», стоявшего, подобно осужденному, неподвижно на месте, которое как бы горело под его ногами! Молодая женщина призвала все свое мужество, разве она взывала не к женскому сердцу?
— Габриель уже имеет миссию в самом себе, ваше высочество; это миссия художника, — сказала она, глядя на прекрасную герцогиню с видимым смущением, но твердо. Глаза всех обратились на нее, не сказавшую до сих пор ни слова. — Без всякой посторонней помощи он так смело и мастерски владеет карандашом, что это меня поражает. Я нашла в комнате у Лео его рисунки, с которыми он мог бы блистательно выдержать всякое академическое испытание и непременно был бы принят в число ее учеников… В этой детской головке таится редкое творческое дарование, пламенное влечение к искусству, присущее только гению… Ваше высочество правы, заметя, что он не годится в миссионеры, — для этого нужно внутреннее стремление, на одном этом пункте должны быть сосредоточены вся энергия и все силы души, для которой не должно существовать другого идеала, — поступить же насильственно было бы жестоко в отношении искусства. Герцогиня с изумлением посмотрела на нее.
