Самый короткий путь (СИ) - "Elle D." (книги полностью .txt) 📗
Тэйнхайлом управляли двое старших братьев. Это семейная традиция.
– А вы, значит, решились её нарушить.
– Из меня не получился бы хороший сеньор.
– Почем вы знаете? Вы ведь не пробовали. К слову, вы, как я понимаю, и монахом быть не
пробовали. Вы ведь никогда не жили в монастыре?
– Нет, – смутившись, ответил Уилл. – Но я знаю о тамошних порядках и думаю, что смог
бы к ним притерпеться.
– Это очень похвально для юноши, всю жизнь прожившего в богатом доме. Но почему вы
решили, что, похоронив себя заживо в четырёх стенах, сумеете следовать Руадам лучше,
чем оставаясь среди людей? Вас страшат искушения, Уильям? Вы от них собирались
бежать?
– Нет! Вы… вы совершенно этого не понимаете.
– Да, где уже мне. Но вопрос не в том, понимаю ли я вас, а в том, насколько вы понимаете
сами себя.
– Я прекрасно понимаю сам себя, – отрезал Уилл; он снова чувствовал себя задетым – не
самими словами, а снисходительным тоном разговора. В конце концов, как смеет этот
безбожник поучать его в таких вещах?!
– Да, да, в своём глазу бревна обычно не видят, – будто прочитав его мысли, кивнул
Риверте. – Ко мне это относится в полной мере – не меньше, чем к вам. Ваш брат Эсмонт –
надеюсь, я не переврал его имя? – никогда не говорил вам, что гордыня и надменность
хотя и не входят в число девяти основных пороков, но неизменно ведут к одному из них, а
чаще ко всем разом?
Уилл открыл рот и закрыл его. Он знал, что именно гордыня и чрезмерно развитое
самолюбие были его слабым местом – но не думал, что это так заметно. Он вдруг
почувствовал себя беспомощным, беззащитным перед этим человеком, почти голым.
– Уильям, вы ведь не особенно любили своего отца? – вдруг спросил Риверте тихо, и Уилл
вскинулся так, словно ему влепили пощёчину. Он не мог, не смел ответить на такой
вопрос – тем более этому человеку. Но тот и не ждал, казалось, ответа. Риверте вздохнул,
вертя ножку в бокала в пальцах. Сегодня на них почти не было украшений – только одно
неприметное кольцо на мизинце левой руки.
– На самом деле, – продолжал он тем же негромким тоном, – редко такие люди, как вы или
я, любят своих отцов. Мой родитель также меня не слишком одобрял, если вы понимаете,
о чём я. Как ни смешно, по причине, прямо противоположной вашей. Я тоже был у него
вторым сыном, однако в то время наши владения были майоратными, и традиция
предписывала младшим сыновьям, сколько бы их ни было, посвятить себя богу…
– Вас собирались посвятить богу?! – воскликнул Уилл. Зрелище Риверте в монашеском
одеянии, тут же всплывшее в его воображении, казалось полным абсурдом.
– Мне тоже это не показалось удачной идеей, – кротко сказал Риверте. – Видите ли, я
собирался завоевать мир. Лет с шести, если мне не изменяет память, жило во мне это
твёрдо принятое решение, осуществить которое из монастырской кельи мне
представлялось весьма затруднительным, ибо я никогда не имел пророческого либо
миссионерского дара. Моему отцу моё своеволие нравилось не больше, чем ваше –
вашему. Так что я в самом деле понимаю вас в этом отношении лучше, чем вы думаете.
Они молчали какое-то время. Потом Уилл, снедаемый не совсем достойным
любопытством, всё же решился спросить:
– И вы пошли против его воли?
– Естественно. Губить свою жизнь ради придури старого пердуна? Ещё чего.
– Он был вашим отцом! – резко сказал Уилл.
– Был. И что? Это не давало ему права обращаться со мной, как со своим холопом.
– Однако вы почему-то не осуждаете моего отца, который обращался со мной именно так,
– с горечью сказал Уилл – и прикусил язык, в ужасе осознав, что несёт. И перед кем! Перед
тем самым человеком, который…
– Вы – другое дело. Я с раннего детства знал, каков мой путь. А вы лишь воображаете,
будто знаете это.
– Вот как? – огрызнулся Уилл, по непонятной причине сильно задетый этим выводом.
– Именно так, – сказал Риверте спокойно. – Вы прочли слишком много книг, причём все
они говорили одно и то же на разный лад. Обычно юноши ваших лет вообще не умеют
читать, но вы кинулись в другую крайность и вообразили, что книги в равной мере
заменят вам и людей, и мир, и бога. Вы просто не знаете, от чего собираетесь отказаться.
Потому я и говорю, что ваши цели надуманны и мнимы. Скажите, у вас есть друзья?
Уилл, внутренне готовивший гневную отповедь, осёкся, сбитый с толку этим
неожиданным вопросом. Ну почему этот человек так любит резко менять тему посреди
разговора, стоит только Уиллу немного приноровиться к его бешеному напору и
бестактности?!
– Брат Эсмонт был мне другом, – сказал Уилл наконец после долго молчания.
– Что ж, – ответил Риверте после не менее длинной паузы, – в таком случае я, видимо.
должен принести свои извинения за то, что лишил вас единственного друга, выставив его
вон. Но я не верю в искренних и чистых душой монахов как класс материальных
сущностей. Отчасти поэтому вы совершено не видитесь мне монахом.
– Вы меня совсем не знаете.
– Правда? В таком случае, надеюсь, впереди у меня немало увлекательных открытий.
В течение следующей минуты он снова подливал и пил вино, а Уилл стоял, не зная, что
сказать или сделать дальше. Ему хотелось уйти, но и этого он тоже не мог.
– У меня тоже всего один друг, – сказал Риверте вполголоса, не глядя на Уилла. – То есть
один, кто может считать меня своим другом. При этом множество людей считает меня
своими друзьями, в общем-то не без основания, но, увы, я не могу ответить им
взаимностью, как бы того ни хотел.
– Так не бывает, – возразил Уилл. – Дружить без взаимности нельзя, дружба всегда
обоюдна…
– А любовь? – вдруг спросил Риверте, резко повернувшись к нему. – Любовь тоже
обоюдна?
– Н-нет… – Уилл замялся, выдавая свою несведущесть в этом скользком перемете.
– Вижу, вы не слишком уверены в своём ответе, однако он столь же верен, сколь неверно
ваше предыдущее утверждение. И дружба, и любовь без взаимности возможны, и
встречаются куда чаще, чем взаимность. Вот взять юного Освальдо. Он в меня влюблён –
но я в него нет, к сожалению. Или вот досточтимый сир Сантьяро из Рувана – помните
его? Он считает себя моим другом, и это даёт ему некоторые права, однако не столь
всеобъемлющие, как ему хотелось бы верить.
– А кого вы считаете своим другом? – внезапно спросил Уилл и тут же подумал: «Боже,
что я несу?» Но Риверте ответил совершенно спокойно, не моргнув глазом:
– Разумеется, Рикардо Четвёртого, божьей милость короля Вальены и повелителя Асмая,
Шимрана, Сидары, Сидэльи и, смею верить, в скором времени Рувана и Хиллэса. За что и
выпьем, – добавил он и залпом осушил бокал.
Уилл молча смотрел на него. Он, конечно, не мог поддержать такой тост, но что-то в
словах Риверте, как ему почудилось, на миг вышло за рамки его обычной жеманности. Он
казался… да что там, он, похоже, был в этот миг искренен, и имел в виду именно то, что
сказал.
– Король Вальены – ваш друг? – переспросил Уилл.
– Лучший, – ответил Риверте серьёзно. – Самый лучший друг, который у меня когда-либо
был. А я, смею верить – лучший друг, который когда-либо был у него. Что, как следовало
ожидать, порождает определённые толки. Да-да, я знаю, о чём вы думаете, монсир, и
почему сейчас покраснели! Вы так часто и мило краснеете… Но нет, и не просите, я
оставлю ваше любопытство неудовлетворённым. Должны же быть в моей биографии по-
настоящему туманные и таинственные страницы…
– Почему? – спросил Уилл, игнорируя вновь ставший колким и насмешливым тон.
– Почему что?
– Почему вам так нравится это?
– Что нравится, во имя бога?
– Казаться хуже, чем вы есть, – выпалил Уилл – и умолк, донельзя поражённый
