Когда он вернется - Рэнни Карен (читаем книги txt) 📗
Осторожно приоткрыв дверь, она выглянула наружу. Было темно. Рассвет на море наступал быстро, но и ночь тоже.
Ее рука задержалась на влажной щеколде. Потом Изабел медленно прикрыла дверь и, чтобы не поддаться неожиданному импульсу, заперла ее. Слабый звук, когда щеколда встала на место, был словно смертный приговор ее смелости.
Фергус Макрей проснулся, как обычно, перед рассветом. Он ценил время бодрствования гораздо больше, чем сон. Ведь когда-нибудь, считал он, неизбежно наступит вечный покой.
Сидя на краю кровати, он потянулся за своим деревянным протезом и привычными движениями пристегнул его. Боль в ноге, которая все чаще давала о себе знать, навела его на мысль, что еще день-два и ему придется менять протез на костыли.
Когда-то Фергус думал, что лучше умереть, чем остаться калекой, но тогда он был молод и глуп. После битвы при Куллодене времена наступили нелегкие. Он не только чуть было не погиб, получив серьезное ранение, но и потерял ногу. Целый год лечился, а потом несколько месяцев заново учился ходить.
Однако ему повезло больше, чем тем, кто так и не вернулся из боя, и он поминал их каждое утро.
Фергус встал и сделал несколько шагов, чтобы обрести равновесие. Поймав свое отражение в осколке зеркала на стене, он улыбнулся. Работа кузнеца с годами шла сильными и мускулистыми его руки и грудь. Крепкой была и правая нога, на которую приходилась вся тяжесть его тела. Вообще, если не принимать во внимание его увечье, он производил впечатление сильного и мощного мужчины.
Подойдя к окну, Фергус отдернул занавески, которые ему сшила вдова Маккинси. У его квартирной хозяйки была добрая душа и две незамужние дочери. Такое положение было обычным для Шотландии, испытывавшей недостаток в молодых людях, которые либо записывались в шотландские войска, либо, оставив родные пенаты, отправлялись за лучшей долей в чужие страны.
Как и всегда, Фергус немного постоял у окна, наблюдая за тем, как на востоке из-за гряды пологих холмов встает солнце, и вспоминая своих давно умерших отца и брата. А мать и сестра, казалось ему, улыбались и махали ему каждое утро. А еще ему слышалось, будто из-за холмов доносятся звуки невидимых волынок, и его сердце наполнялось радостью.
Он повернул голову в сторону юго-запада, туда, где остался Гилмур. Со времен Куллодена Фергус был там всего один раз, но пустынное и заброшенное место произвело на него тяжелое впечатление. Он так и не узнал, были ли его родные убиты англичанами или их заковали в цепи и увезли в рабство.
Потом он посмотрел в ту сторону, где когда-то жила Ли Макдоналд. Он слышал, что через несколько лет после Куллодена она вышла замуж. Стыдясь своего увечья, Фергус так и не сообщил ей, что он жив. Молчал из гордости. Разве нужен женщине одноногий великан? Он так и не спросил об этом у Ли, хотя каждый день жалел об этом.
Что было бы, если бы он тогда не смалодушничал и предстал бы перед ней таким – без одной ноги, – чтобы понять, смогут ли они быть вместе? Возможно, его увечье вызвало бы у Ли отвращение, а может быть, наоборот, она раскрыла бы ему свои объятия. Но теперь он никогда об этом не узнает.
Интересно, думал он, вспоминает ли она о нем хотя бы изредка? Да что сейчас об этом думать? Он опоздал на тридцать лет.
Через несколько минут морской порт, который стал местом его проживания в течение последних десяти лет, оживет. Здесь было не так многолюдно, как в Эдинбурге, и к тому же ближе к Гилмуру. Фергус мог бы поселиться и в Инвернессе, но война оставила у него неприятные воспоминания об этом городе.
Ему нравилась его работа, нравились маленькие радости. Шимение воды в ведре, когда он бросал в него раскаленные щипцы, чтобы остудить их. Изогнутая подкова, появлявшаяся из-под его молота с дубовой рукояткой. Только одно его беспокоило. Каждые несколько недель он должен был подниматься на какой-нибудь корабль, чтобы заковать в кандалы шотландцев, сидевших в трюме. Он свое дело—молча закреплял цепи на запястьях и щиколотках, радуясь тому, что не надо было разговаривать.
Да и что он мог сказать этим людям? Его ужасало, что людей сажают в тюрьму целыми семьями. Когда охранник отворачивался, Фергус спрашивал у кого-нибудь из заключенных, кто они. Так он узнал, что эти люди не были преступниками. Их выгоняли из домов и продавали в рабство, чтобы на их земле могли пастись овцы.
Англичане не ожидали, что сумеют так легко завоевать Шотландию. Молодежь не знала гэльского языка; выросло целое поколение, не слыхавшее звуков волынки, а помещиков выгоняли из их домов и с земель.
Фергус Макрей понимал, что нельзя бездействовать. Но он был одинок среди целого города людей, которые не хотели видеть того, что происходит у них под носом. А что может один человек?
Глядя на рассвет, Фергус улыбнулся. Может, судьба сохранила ему жизнь, чтобы он ответил на ее вызов?
Глава 11
Изабел сидела в своем уголке на корме и внимательно рассматривала лежавший перед нею кусок мрамора. Уже несколько дней она упорно трудилась, сглаживая с помощью резца углы камня.
Аласдеру еще никогда не приходилось видеть, чтобы человек был так поглощен своей работой.
Он наблюдал за Изабел, и довольно часто, но она, по-видимому, этого не замечала. Она была для Аласдера загадкой, которую ему очень хотелось разгадать.
Несмотря на то что она явно все еще испытывала боль, Изабел ни разу не пожаловалась. И ни разу не спросила, какая ее ждет участь. Молчание и покорность Изабел должны были бы радовать Аласдера, но он подозревал, что ее чувства часто не совпадали с тем, как она себя вела.
Возможно, ему следовало бы уделить больше внимания тому, как в глазах Изабел внезапно вспыхивает огонек, противоречащий ее внешней безмятежности. Потому что в глубине ее зеленых глаз можно было бы прочитать, что она не была ни покорной, ни безмятежной. Аласдер не раз видел в них раздражение, а порой даже гнев. Но эти эмоции, также как удивлявшая его печаль, никогда не получали словесного выражения.
Аласдер находил в Изабел что-то общее с теми женщинами, которых он знал всю свою жизнь. Но те пережили величайшие трудности. Их семьям пришлось основать колонию далеко от родины, и они стоически превозмогали тяготы, которые преподносила им жизнь. К тому же все эти женщины были старше и опытнее, чем Изабел.
А Изабел такой сделал Драммонд.
Аласдер вдруг вспомнил, как Изабел стояла и униженно молчала, пока ее отец превозносил достоинства дочери, словно она была не более чем бесчувственным куском камня.
Но ведь и он вел себя не слишком-то благородно, подумал Аласдер, и на память ему пришли другие воспоминания. Однако вспомнил он не тот первый вечер, когда Изабел предстала перед ним обнаженной – красивая, невинная, страдающая от боли, – а последующие вечера.
Каждый раз, занимаясь бандажом, он боролся с желанием погладить кожу Изабел, ощутить ее тепло на своих губах. А когда он помогал ей надеть ночную рубашку и его рука нечаянно касалась ее груди, он чувствовал, что и этого мало. Изабел в такие моменты вздрагивала, но не протестовала.
Аласдера мучила совесть. Странное это было ощущение, словно в нем боролись две части его самого. Разум настойчиво твердил, что он абсолютно не готов к браку, и более с незнакомой женщиной. А плоть напрягалась всякий раз, когда он смотрел на нее. Да и во сне он видел ее мягкую улыбку и талантливые пальцы.
Изабел была незнакомкой, к тому же испытывающей боль, и она была ему навязана. Но определенная часть его тела воспринимала ее только как женщину – теплую, благоухающую и в высшей степени привлекательную.
Ему бы следовало думать о ней как о своего рода женщине-монстре с шевелящимися в волосах змеями, а не как о женщине с чувственными розовыми губами, убаюкивающим голосом и длинными волосами, спрятанными сейчас под уродливой косынкой.
Аласдер отвернулся от кормы корабля, твердо решив больше не думать об Изабел. Некоторые из его матросов удовлетворяли свое желание без разбору в каждом порту, но Аласдер никогда не считал себя рабом похоти или человеком, подверженным сексуальным капризам. Тогда почему же ему так трудно заставить себя не смотреть на нее.
