Голос призрака - Карр Филиппа (читаем книги онлайн бесплатно полностью без сокращений .TXT) 📗
Существовало так много интересных вещей, которыми можно было заняться. Нам нравилось бродить по улицам, прогуливаться по рынку, слушая уличных торговцев; мы отправлялись на прогулку вдоль реки до Хэмптона и забирались далеко, до самого Кенсингтона, возвращаясь обратно по мосту через Вестборн в Найтсбридж. Когда мы следовали мимо Кингстон-хауса, Дэвид рассказал мне о недавнем скандале, имевшем отношение к последнему герцогу и его любовнице Элизабет Чедли, которая собиралась стать герцогиней несколько лет назад. Это был нашумевший судебный процесс.
У него было много интересных историй, которые он рассказал мне, и я чувствовала, что вижу Лондон совершенно иным. Мне нравились наши неторопливые прогулки по улицам Сити, когда он указывал на те исторические места, которые были сценой многих событий из истории нашей страны. Это был, например, Паддинг-лейн, где ужасный пожар, возникший в магазине булочника, бушевал с понедельника до четверга. Дэвид мог рассказывать живо, и я видела яростный огонь и людей, в ужасе выбегающих из своих домов, суда на реке и, наконец, эксперимент с черным порохом, который снес дома перед стеной огня и таким образом остановил его продвижение. Мы посетили новый собор Святого Павла, построенный на месте старого, величественный образец работы Кристофера Рена.
Дэвид как бы оживлял историю.
Мы неторопливо прошли мимо Карлтон-хауса и остановились полюбоваться на колоннаду одного из домов принца Уэльского, который раньше был резиденцией Фредерика, принца Уэльского, умершего прежде, чем он сел на трон. Он был связан с Кингстон-хаусом печально известной герцогиней, фрейлиной принцессы Уэльской, которая тоже жила в прекрасном Карлтон-хаусе.
У Дикона было много знакомых в Лондоне, и некоторые из них стремились развлечь его родных во время их пребывания здесь, но, поскольку мы только что поженились, они считали, и кстати совершенно правильно, что мы предпочтем провести несколько дней друг с другом. Итак, несколько первых дней недели мы были предоставлены самим себе, и, думаю, они были самыми счастливыми. Особенно мне доставляло удовольствие то, что я поверила в правильность выбора мужа. Чем больше мы были вместе, тем больше мы находили общего. Конечно, он подстраивал мои вкусы под свои, но в этом была своя прелесть, потому что мне было не трудно подчиняться ему. Я была очень счастлива в эти дни. «Дни моей невинности» назвала я их позже, когда меня охватило желание убежать от себя такой, какой я стала, и вернуться назад, в те дни. Очень немногие люди хотели бы повернуть время назад больше, чем я.
Но вернемся к тем идиллическим дням. Я помню волшебный вечер в Рейнло. Приятные сады, река в сумерках, величественный храм с расписным потолком, ротонда, в которой звучала музыка, исполняемая величайшими музыкантами в мире. Сам Моцарт бывал здесь. Я помню, как моя прабабушка говорила об этом. Мы в восторге слушали оркестровую музыку Генделя и Плейеля, волшебный голос сеньора Ториджани.
Великолепным был и фейерверк. Мы в изумлении смотрели на искрящиеся ракеты, как они взрывались в воздухе, но наибольшее впечатление произвели бомбочки, которые лопались, испуская мириады звезд и комет.
— Никому не придет в голову, что наша страна переживает войну, — сказал Дэвид угрюмо.
Я сжала его руку и сказала:
— Забудь войну и все неприятное. Я так счастлива сегодня!
Мы воспользовались одним из экипажей, которые собирали людей в разных частях Лондона и с удобством доставляли их в сады Рейнло для развлечений. Это было некое подобие французских дилижансов. Удивительно, почему мы перенимаем так много от французов, а они многое копируют от нас, хотя мы должны быть врагами и даже сейчас находимся в состоянии войны?
Дэвид всегда серьезно относился к моим поверхностным замечаниям. Поэтому он обдумывал этот вопрос всю дорогу от Рейнло до Гайд-Парка, где мы вышли из экипажа.
— Между нашими двумя странами существует антипатия, — сказал он. — Я думаю, это из-за того, что мы слишком преклоняемся перед мастерством друг друга как в мирном, так и в военном плане, а в душе боимся друг друга. Но, несмотря на враждебность, и у нас бывают временные вспышки подражания, когда желание быть похожим друг на друга становится непреодолимым. Помни, что подражание — высшая форма лести.
Я посмеялась над ним и сказала, что он настолько серьезно отнесся к этому, что превратил все в проблему.
— Действительно, — сказала я, — я верю, что ты мог бы заседать в парламенте вместе с мистером Питтом, мистером Берком, мистером Фоксом и остальными.
— Карьера, для которой я совершенно не подхожу.
— Ерунда. Ты можешь делать все, что пожелаешь, и, так как дела в стране, похоже, находятся в некотором беспорядке, нам нужны умные мужчины, чтобы привести их в порядок.
— Ты переоцениваешь мои способности, — сказал он. — Политики должны быть преданы своему делу. Они не должны только думать, что они правы, а должны быть уверены в этом. Я же постоянно сомневаюсь в себе.
— Это потому, что ты достаточно умен, чтобы понимать, что в каждом вопросе заключены противоречия.
— Что и не позволяет мне стать политиком.
Он рассмеялся и, обнявшись, мы прошли до Альбемарл-стрит.
Оглядываясь назад, я удивляюсь, как много мы сделали в эти несколько дней. Мы посетили площадь в Ковент-Гардене, и Дэвид рассказал мне, как Драйден был здесь подвергнут нападкам из-за некоторых строф в его последней комедии, и как тут был убит солдат. Он знал истории о многих людях. Стил, Драйден, Поуп, Колли Гиббер, доктор Джонсон и известные театральные деятели, такие, как Пег Уоффингтон и Дэвид Гэррик, художники Питер Лели и Годфри Кнеллер — все они в свое время часто посещали эту площадь.
Я поражалась его знаниям и как-то сказала ему:
— Подумать только, сколько в жизни мне предстоит еще узнать!
Мы ходили в Ковент-Гарден слушать восхитительный голос Элизабет Биллингтон, что вызывало восторг, в особенности из-за блестящей публики, вплоть до принца Уэльского с миссис Фитцгерберт. Они особенно привлекали меня, потому что выглядели, как Дэвид и я, страстно влюбленными.
Позже я часто думала о том, как жизнь обошлась со всеми нами. Кажется, что, даже когда мы находимся на вершине нашего счастья, зло подстерегает нас, выжидая, чтобы нанести удар. Это было одно из последних выступлений Элизабет Биллингтон, так как в следующем году она покинула страну и из-за скандальных статей о ней возвратилась на континент. Да, королевские любовницы, как известно, тоже испытывают превратности судьбы.
Что касается меня, то я была молода и достаточно наивна для того, чтобы верить в вечную счастливую жизнь.
Позже, когда друзья приглашали нас к себе, я радовалась встрече с ними, но не так, как в те идиллические первые дни.
Конечно, мы не могли отгородиться от происходящего. Во время обедов на приемах постоянно шли разговоры о том, что произошло во Франции, и не было сомнений, что людям, находящимся в центре событий, приходилось нелегко. Дэвид очень интересовался всеми высказываниями на этот счет. Он слушал с большим вниманием. Я думаю, что именно поэтому он и был таким умным. Он никогда не пропускал мимо ушей никаких сведений, никаких суждений.
Когда мы вернулись домой, он сел на постель и завел разговор, а я, глядя на него, лежала, облокотившись на подушки.
— Что это означает для нас? — сказал он. — Только то, что мы должны понять, как революция во Франции скажется здесь, в Англии.
— Если уже не сказалась, — заметила я. — Она убила мою бабушку, отобрала поместья дедушки, разрушила семью, потому что кто знает, где сейчас находится тетя Софи. А теперь она забрала моего брата Шарло, Луи-Шарля и твоего брата Джонатана.
— Да, — согласился он. — Но это личное… трагедия нашей семьи. Как она повлияет на нашу страну? И это, Клодина, может сильно сказаться на нас в будущем. Заметила ли ты, что никто ни в чем не уверен… даже политики? Кто сейчас наши лидеры?
Я бы назвал Питта, Фокса и Берка, а ты? Хотя все, что они говорят и делают в парламенте, мне кажется противоречивым. Фокс слишком доверчив, он верит в свободу и в то, что страна может управляться большинством, которым, считает он, должны быть революционеры. Я думаю, Берк видит это иначе. Он знает, что французы хотят равенства… но они не хотят свободы. И, конечно же, для своих врагов. Сколько совершенно невинных людей было отправлено на гильотину только потому, что они родились аристократами? Берк сознает, что революция, а значит анархия, может прокатиться по всей Европе. А Питт… он не разделяет симпатий Фокса к воле народа. Он большой сторонник мира и уверен, что во Франции все еще можно уладить. Он не хочет вступать в войну. Три разные точки зрения, куда они приведут нас?
