Карта любви - Арсеньева Елена (книги бесплатно без онлайн .TXT) 📗
Яцек потоптался на месте, потом неловко шагнул в сторону, явно намереваясь обойти Юлию.
— Ну что ж, — проворчал он. — Мне, знаете, недосуг здесь… Да и время позднее! Так что…
Он не договорил, развел руками — и Юлия вдруг поняла, что Яцек и не намерен звать ее в дом. Он хочет уйти, оставив ее…
Господи всеблагий! Яцек, внук Богуславы, этот жалкий горбун, с которым Юлька играла в детстве, как с куклой, этот мальчишка — сколько ему сейчас? пятнадцать? шестнадцать лет? — всю жизнь проживший милостью князя Аргамакова, не пускает ее в свой дом?! Нет, почему же свой! В дом Богуславы! Тоже купленный, между прочим, князем для ее старой няньки! А Юлия терпит это, будто жалкая попрошайка!
Она была так изумлена, что едва не пропустила момент, когда Яцек уже вошел в калитку и даже потянул на себя створку, намереваясь закрыть ее за собой. Но тут вдали из-за угла вывалилось несколько человек. С первого взгляда видно было, что они мрачно, злобно пьяны. Они рассыпались по улице, пронзительно крича, чтобы криком возбудить друг друга на новые бесчинства. Кто знает, может быть, это были те самые мерзавцы, которые ее преследовали? Так ли, нет ли — выяснять сие она не была намерена. И поскольку Яцек все еще загораживал калитку, Юлия бесцеремонно оттолкнула его и вскочила во двор.
Оглянулась. Яцек стоял столбом, ошеломленно глядя на нее. Злость придала Юлии сил.
— Всю ночь будешь торчать здесь? Запирай ворота, пошли в дом! Ну! Я замерзла!
— Слушаюсь, ваше сиятельство, — проворчал Яцек, покорно берясь за засов, и Юлия перевела дух: это совсем другое дело! Она пошла к домику, хрустя заледенелым песком, которым был посыпан двор, не желая сейчас думать ни о чем другом, кроме еды, тепла, сна, — тем паче не желая думать о том, как странно звучал голос Яцека… насмешливо, что ли? Ах, да что ей до него!
Если старая Богуслава была нянькою у маленькой княжны, то дочь ее, Агнешка — горничной княгини.
Вот уж была писаная красавица! Даже изумительная, одухотворенная красота синеглазой и золотоволосой княгини Ангелины меркла рядом с яркой, страстной прелестью Агнешки. Это была поразительная красавица южного типа с продолговатым золотисто-смуглым лицом, с волосами, как вороново крыло, и глазами, в полном смысле слова ясными, как день, и мрачными, как ночь. Даже не верилось, что это — польская деревенщина из Грохова! Она представлялась скорее уроженкой дальнего юга, испанкой из какой-нибудь Андалузии или Севильи. Или француженкой по отцу, какому-нибудь торговцу, ехавшему, допустим, в Ригу и однажды заночевавшему в хате недавно осиротевшей Богуславы, где он бесцеремонно подмял под себя молоденькую одинокую девушку. Вот от кого Агнешка могла унаследовать врожденное изящество манер и редкостное легкомыслие. С виду очаровательная хохотушка, она была великой любострастницей, почему никто и не удивился, когда однажды Агнешка оказалась брюхата.
Юлия об этом мало что помнила по младости лет, однако для ее родителей настали тогда времена тяжелые. По слухам, доходившим до княгини, Агнешка не могла знать, кто отец ее ребенка, ибо не пропускала ни одного идущего мимо мужчины, да и трудно было ее в том винить! И без ее стараний у всякого, кто видел эту жаркую красоту, возникало одно-единственное желание — поскорее свалить ее в постель, на траву ли в саду, на груду мешков в кладовой, усадить ли на край стола, просто к стене прижать — неважно, где и как, только бы заставить ее раздвинуть ноги и излить в нее похоть свою, которая в присутствии Агнешки невыносимо донимала мужскую суть! Ну а коли со всяким Агнешка случалась, то кто может поклясться, что и сам князь в стороне остался?!
Ангелина, как никто, знала, каким буйным страстям предавался в прежние времена ее муж. До сих пор сны ее тревожила дикая жизнь и страшная смерть черноволосой Варвары, стародавней князевой любовницы. Настроение потом на целый день портилось, если не оказывалось рядом мужа, который представил бы ей сейчас, немедля, самые убедительные и сладостные доказательства своей любви. Ангелина была отчаянно ревнива и не терпела даже поверженных соперниц! Что уж говорить об этой порочной девке, которая при виде князя с умильным намеком переводит глаза на свое выпирающее брюхо?!
Словом, никто в доме не сомневался, что князь не без греха, да только двое, он сам и Агнешка, знали доподлинно, что он чист и безвинен. Изведав бурной молодости, Никита, раз слюбившись с Ангелиною на крутом волжском бережку, уже не мог да и не хотел ее ни на кого променять! К тому же он не терпел шлюх, требующих плату за свои услуги, а Агнешка весьма недвусмысленно намекнула ему, что возьмет недешево. Правда, поскольку князь только хмыкнул в ответ и уткнулся в свои бумаги (дело происходило в его кабинете), Агнешка пошла на новый приступ. Услышав какой-то странный скрип, князь Никита поднял глаза от работы и с изумлением узрел красотку, которая полулежала в большом кресле, задрав юбки и закинув ноги на подлокотники, так, что все ее сокровенное было доступно взору… и всему прочему, чем обладают мужчины! Агнешка же деловито высвободила из корсажа налитую грудь — как изрядный довесок к своим соблазнам, и была немало изумлена, когда князь не только не кинулся к ней прямо через стол, сметая все на пути своем и высвобождая из лосин вздыбившуюся плоть, но с явной скукой отвел глаза от красной, плотоядно разверстой Агнешкиной сути, напоминавшей полуразрушенную щель, в которую лазили слишком многие, и, брезгливо бросив: «Пошла вон, дура!» — вернулся к своим занятиям. Обескураженная Агнешка полежала еще немного, не зная, что делать дальше, потом неуклюже сползла с кресла, вывалилась за дверь — и уже через четверть часа изнасиловала на сундуке младшего лакея.
Проще всего было бы выгнать негодницу из дому, князь Никита уже решился было на сие, да не смог: Богуслава его уплакала; распутницу перевели в судомойки. Ангелину Никита успокоил лишь тем, что повел ее в Божий храм и там на иконах поклялся в своей нерушимой верности, как бы еще раз обвенчавшись с нею. Ну а ночь, последовавшая за этим, была из тех, которые и днем заставляют сладостно трепетать от воспоминаний.
Что же до Агнешки, она родила преждевременно — и в родах тех скончалась, оставив на свете слабое, тщедушное, рахитичное существо, выжившее только благодаря неусыпным заботам его бабки Богуславы. Это и был Яцек.
Разбудили Юлию синицы — синицы Яцека. Он слыл завзятым птицеловом, и даже в комнатке Богуславы, где провела ночь Юлия, оказалась клетка: правда, всего одна, зато с парой птиц.
Юлия задумчиво смотрела на синиц, которые сидели на жердочке нахохлившись и только изредка разражались кличем, разбудившим ее. Она поцарапала ноготком прутья, чуть присвистывая, как это делают птицеловы, но синицы, чуть она тронула клетку, принялись так злобно щипаться и орать, что Юлия еле успела отдернуть руку.
С наслаждением потрогав горячую изразцовую стенку печи, которая топилась из коридора, она отошла к окну, глядевшему в маленький садик. Легкий снежок то выпадал, то таял; сороки прыгали по сырой земле, трещали, забавлялись обломанными прутьями; синицы стаями опускались на мелкий снежок и клевали его. На воле синицы были красивые, сизо-желтые — не то, что эти, сидящие в клетке!.. Которой не было в комнате, когда Юлия вчера ложилась спать!
Она оглядела дверь. Засова на ней не было, да Юлии и в голову не взбрело бы запираться. От кого, от Яцека, что ли? Больно много чести. И не потому, что горбун. Юлия же знает его всю жизнь, он же внук Богуславы! Странно, однако, зачем же он заходил сюда украдкой? Зачем принес птиц? Разве чтобы они разбудили Юлию, которая спала как убитая? Ну разбудили — теперь что?
Она тихонько выглянула за дверь, прислушалась. В доме стояла теплая тишина. Потуже затянув похожую на рясу рубаху Богуславы, в которой спала, Юлия на цыпочках прокралась на кухню. Или Яцек тоже еще спит, или… Нет, самовар горячий и печка растоплена. Где же он? Ушел куда-то? Ну и ладно. Юлия взяла в чугунке горячей воды, толком помылась: вчера, с устатку, было не до размываний, так, едва поплескала на себя, хорошо хоть хватило сил простирнуть панталоны да тонкую дневную сорочку: было бы нестерпимо надеть несвежее белье на чистое тело! Разнежась, она вымыла голову, надеясь, что Яцек не вернется в самый неподходящий миг и не застанет ее на кухне полуголой. Потом поела вчерашних лепешек с молоком; счистила шлепки грязи с платья, подшила оторвавшийся подол, а шлейф без сожаления сняла: длиннющий, он только мешал.
