Мой ангел злой, моя любовь…(СИ) - Струк Марина (читать книги полные .txt) 📗

— Я хочу, чтобы вы знали, Анна Михайловна, — вдруг произнес он твердо. — Я не готов отступиться от того, что намечено. И рано или поздно мы непременно переговорим о будущих днях и о том, что сулят они нам. Та девица, что прельстила мой взор в Москве… она стала иной. И эта иная стала приятна не только взгляду, но и сердцу…

— О, je vous prie [499], - с сарказмом, не свойственным девице, проговорила Анна. — Только не говорите, что влюблены в меня! Ибо в это поверить…

— Нет, я не влюблен, упаси Боже! — проговорил князь. — Тот глупец, кто доверит самое сокровенное свое чужому человеку. А я не глуп. Вы привлекаете меня. Вы изумляете меня… Я видел в вас еще тогда в Москве то, что ныне открывается, как бутон цветочный. Вы были прекрасны и девочкой. Но женщина, что рождается на свет… Подобной еще не видели мои глаза. Что может быть волнительнее, чем обладание ею?

Внезапно при последних словах в темных глазах князя вдруг вспыхнул огонь, перепугавший Анну, заставивший ее отступить от него на пару шагов. Чаговский-Вольный заметил это, поспешил снова вернуть на лицо выражение холодного спокойствия.

— Я задержу вас, Анна Михайловна, только на пару минут. Чтобы сказать вам, что эта женщина, в которую превращаетесь вы, это удивительное создание природы, не должна влачить жалкое существование. Она должна жить той жизнью, которая ей предназначена от рождения. Именно жить! Позвольте мне подарить вам все то, что вы обязаны иметь… позвольте вернуть вам прежнюю жизнь. Ибо война разрушила многие судьбы, разоряя, уничтожая, разрушая. И ныне вы ступили на путь, о котором даже не помышляли еще этой зимой. В нищету, в прозябание, в годы сожалений и воспоминаний. Судя по всему, ваш отец твердо намерен продать или отдать в заклад последнее, что имеет. Прямой путь к разорению, будем честными. Позвольте мне предотвратить сие, позвольте помочь вам, Анна Михайловна. Позвольте мне…

— Благодарю за ваше предложение, князь, — Анна сделала быстрый реверанс, не силах более слушать его слов. Страшась их правоты. И той тени, что вдруг вошла в комнату вместе с ними и встала возле ее плеча. Тени ее мрачного будущего. — Позвольте же мне удалиться к отцу.

Князь склонил голову в коротком поклоне, но не мог не заметить ей, когда она уже уходила из гостиной:

— Я могу помочь вам во всем, Анна Михайловна. И я готов это сделать. Обещайте подумать надо всем, что ныне сказано в этой гостиной.

Потому что есть только два пути, и один из них слишком страшен для той, кто не привыкла еще к своему новому положению. И верно, никогда не сможет привыкнуть. Они оба подумали об этом и прочитали мысли друг друга, заглянув в глаза. А потом Анна еще раз присела в реверансе и вышла вон, пытаясь унять бешено колотящее сердце в груди.

Ей открыли двери покоев отца по первому же стуку, словно ждали именно ее. И она шагнула через порог, едва дыша от волнения перед тем, что ей предстояло услышать. Отец все знал. Чаговский-Вольный не обманул ее. Задрожали колени от этого взгляда, брошенного через всю спальню от окна, у которого Шепелев полулежал в кресле, обложенный подушками и укрытый по грудь плотным покрывалом.

— Mon pere [500], - Анна с трудом разомкнула пересохшие губы. Отец подал ладонью знак приблизиться, и она не смела ослушаться, хотя вдруг испугалась того, какими резкими вдруг показались ей ныне черты лица отца. Она опустилась на колени подле кресла, хотела коснуться губами сухой ладони отца, но тот вдруг резко поднял руку с подлокотника. Вдруг замахнулся, и Анна невольно прикрыла глаза в ожидании пощечины.

— Вы поступили как последняя… как лживая…, - спустя минуту раздался голос отца, и Анна поняла, что тот так и не решился поднять на нее руку. Открыла глаза и увидела, что тот отвернулся от нее к окну, не в силах смотреть на дочь, так жестоко обманувшую его. — Я не имею слов, чтобы описать свои чувства. Скрыть от отца смерть сына! Подумать только! И когда бы, скажите на милость, вы бы сообщили мне о том? На Рождество подарком? Или далее скрывали бы от меня? Я всегда полагал, что воспитал детей, для которых честь и совесть это не просто слова. Я ошибался. Я ожидал многого от Петра, прости Господи мне слова нынешние и мысли худые, но вы! Вы, mademoiselle! Одно дело творить за моей спиной не пойми что, совсем иное — укрыть то, что никак не должно от отца держать в тайне! Как можно? Как вам позволила совесть?

— Я лишь пеклась о вашем здравии…, - Анна попыталась снова взять ладонь отца, но тот отодвинул руку, а потом и вовсе спрятал под покрывало, уходя от ее прикосновения. И не глядя на нее, потому что один только взгляд на ее слезы мог растопить его злость. А он не хотел этого сейчас. Никак не хотел. И забывать пока не желал.

— L'enfer est pave de bonnes intention [501]. Странно, что вы забыли эту простую истину, mademoiselle! Меня больнее убивает осознание того, какой я ныне знаю вас, чем то, что вы скрывали от меня. И что за demande en mariage [502]? Вы совсем потеряли свою честь? Что вы могли сделать такого, что князь решился просить у меня руки вашей при женихе-то живом?! Оставьте ваше кокетство, Анна, оно принесет вам немало бед, коли не оставите! Я вас не узнаю… не узнаю…

Шепелев замолчал, закрывая глаза, пряча за опущенными веками свою боль и свое разочарование в детях, которое познал на склоне лет. Они должны были стать его утешением. Должны были бы. А они лгали ему, проворачивали худые дела за его спиной, привели к тому краху, который он переживал ныне. И эта смерть… Даже думать не хотелось о ней!

— В ваших же интересах ныне думать о своем слове, некогда данном Оленину! Я предупреждаю вас, Анна! — голос отца был резок, хлестал кнутом, заставляя сжаться в комок от стыда и осознания того непоправимого, что ныне случилось. Впервые за свою жизнь она обманула отца. Не слукавила игриво, шутя, а обманула! Не смогла открыть рта в этот момент, чтобы признаться еще в одной лжи, которую видимо, так еще и не открыл никто Михаилу Львовичу. — Сделка меж нами — моя единственная возможность на расплату по векселям и заемным Петра. Я отдаю ему в залог Милорадово и земли. При моей кончине он станет полновластным владельцем здесь в усадьбе и окрест. Достойная сделка — так будут объединены два крупных имения… как и ваши судьбы в будущем, Анна. Ему все резоны дать мне согласие на эту сделку, что я предлагаю ему. Так что сделай милость — никаких более твоих штучек и вывертов! Твой дед по матери, упокой Господи его душу, в гробу перевернется, коли Милорадово станет кому принадлежать чужому по крови. Помни о том! Хоть помру в покое, что честь соблюдена Шепелевых… что нет грехов на Петре, нет пятен на имени его…

Разве могла Анна, слыша горечь и боль в голосе отца, видя его повлажневшие глаза, сказать иное, чем покорно согласиться на его слова? Разве могла признаться, что нет у отца возможности расплатиться по долгам и сохранить при том семейное имение за кровью покойного графа Туманина, земли, которыми владела фамилия того еще с давних времен? О, Господи, думала она позднее в тишине своей спальни, сидя в постели и слушая, как тихо стучится метель в стекло мелким снегом. О Господи, какой же я стала!

Тихо стукнула дверь в будуаре. Светлая фигура метнулась из соседней комнаты к кровати Анны, и та подвинулась, освобождая место подле себя. Полин быстро юркнула в теплоту постели, под пуховое одеяло, как раньше, в прежние ночи, когда они вот так лежали рядышком и шептались по-девичьи. Легли и сейчас на соседние подушки, лицом друг к другу, скорее памятью, чем глазами видя черты соседки в скудном свете луны, льющемся в комнату через стекло.

— Он мне не снится, — тихо сказала Полин. — Я так хочу увидеть его, а он не приходит…а обещался мне. Сказал когда-то, что будет рядом, даже когда между нами будут версты и годы. Через ночные грезы придет ко мне. Обманул, верно…