Нищета. Часть первая - Гетрэ Жан (читаем книги .TXT) 📗

«Вчера рабочий-кожевник, некто Жан Бродар, выходя из своей квартиры в пять часов утра, обо что-то споткнулся. Нагнувшись, он с удивлением обнаружил человека, лежавшего у самого порога. Решив, что какой-нибудь пьяный сосед не смог добраться домой, Бродар потянул неизвестного за рукав, пытаясь разбудить его. Но спящий не шевельнулся: он был мертв.

Бродар немедленно отправился в полицейский участок на улице Гоблен и сообщил, что им обнаружен труп. Для производства дознания на место происшествия явился полицейский комиссар и установил наличие убийства. Оно было совершено несколько поодаль, о чем свидетельствовал кровавый след, тянувшийся по тротуару на протяжении пятидесяти шагов. Несчастный, хотя его живот был распорот двумя ударами ножа, нашел в себе силы дотащиться до двери Бродаров, перед которой и умер от ран.

На вид убитому лет пятьдесят. На нем опрятная одежда: синяя блуза и черные брюки. Одно необычное обстоятельство заставляет отбросить предположение, что преступление совершено с целью грабежа. Дело в том, что в руке убитого была зажата тысячефранковая ассигнация с надписью, сделанной карандашом:

„HABENT SUA FATA LIBELLI“

Неопознанное тело отправлено в морг».

«На одной из каменных плит, служащих местом предпоследнего упокоения стольких горемык, лежит тело мужчины, убитого вчера на улице Крульбарб. Вокруг толпятся любопытные.

Красивая голова мертвеца, выделяясь на черном фоне холодного мрамора, производит потрясающее впечатление. Глаза широко раскрыты и как будто устремлены на толпу с выражением сострадания. От этого делается жутко, стараешься поскорее пройти мимо. Что-то таинственное глядит этими тусклыми зрачками из немых потусторонних глубин.

Среди посетителей морга — матери с детьми на руках, малыши, встающие на цыпочки, чтобы поглазеть; мальчишки-подручные ужом проскальзывают между зрителями. Тут и девушки, и старики; последние покачивают головами и, вероятно, находят, что лежать на этом каменном ложе не так уж и плохо. По крайней мере мертвым не грозит опасность быть арестованным за бродяжничество, и они ни в чем не нуждаются…

Люди прохаживаются взад и вперед, громко разговаривая между собой. В одной части большого зала — шум, движение, словом, — жизнь; в другой — молчание, неподвижность, смерть… Вдруг раздается крик, и какая-то женщина падает без чувств: она узнала в убитом своего брата, которого искала с самого утра.

Жертвой преступления на улице Крульбарб оказался не кто иной, как получивший с недавних пор известность парижский метельщик, главный наследник г. Максиса де Сен-Сирга, эксцентричного богача, завещавшего ему ни более ни менее, как девятнадцать миллионов франков…

В момент убийства г. Леон-Поля полицейские находились неподалеку; они арестовывали несколько рабочих, которые собрались без разрешения, чтобы обсудить, нельзя ли как-нибудь прожить подешевле. Конечно, полиция не может уследить за всем, и в первую очередь должна внушать гражданам, на чьи средства она содержится, спасительный страх, равно полезный и евреям во времена Моисея, и французам в достопамятную эпоху первого президентства [136]».

Наши подписчики обрадуются, узнав, что атеисты посрамлены. Оружие, которое они собирались направить против всевышнего, обратилось против них самих…

Как известно, один богатый маньяк, вольтерьянец, завещал городу Парижу четыре миллиона франков на школы, призванные уравнять престиж школ наших дорогих братьев во Христе. По дьявольскому умыслу завещателя, его школам надлежало быть закрытыми пансионами, где дети пролетариев за самую умеренную плату обучались бы исключительно светским наукам, воспитывались бы в духе безбожия и самых мерзких идей нашего века.

Муниципальный совет собирался осуществить сей прискорбный проект, ссылаясь на так называемую независимость взглядов; за нее, как за ширму, прячутся ныне все злодеи, примкнувшие к сторонникам новой философии.

Но, к счастью, в лагере филистимлян раздоры. Школы, о которых идет речь, еще не построены, а наши переполнены детьми. В них не хватает мест, несмотря на то, что наши возлюбленные братья открыли в одном лишь Париже сорок новых школ. С божьей помощью мы готовим армию, и когда наступит Судный день, она поразит республиканцев. В средствах для этого недостатка нет. Читайте далее, и вы поймете.

В газетах уже сообщалось, что старый богач предназначил львиную долю своего состояния для еще более возмутительной цели. Сей опасный, хотя и остававшийся в тени враг церкви намеревался с помощью накопленных им девятнадцати миллионов бросить дерзкий вызов словам Христа: „Бедные да пребудут всегда среди вас“. Главный наследник поклялся выполнить волю пожертвователя, но всемогущий простер свою десницу и покарал гордеца, вознамерившегося пойти против него… Вчера этого человека похоронили.

Его сестра, скромная девушка, никогда не покидавшая стези добродетели, унаследовала девятнадцать миллионов, которые г. де Сен-Сирг завещал ее брату с целью обеспечить всех работой и уничтожить нищету. Нелепая утопия!

Мадемуазель Олимпия Леон-Поль, наследница, давно собиравшаяся принять постриг, сообщила нам, что намерена все богатства, ниспосланные ей по неизреченной благости господней, употребить во славу божию. В беседах с нами м-ль Леон-Поль заявила, что жертвует восемь миллионов на основание католических пансионов. Это еще не все: щедрая наследница поручила г. Гектору де Мериа издавать на ее средства в Париже еженедельник, ставящий задачей религиозное воспитание народа. Журнал этот, объемом в 32 страницы, намечено выпускать миллионным тиражом; к каждому номеру, ценою всего в два су, будет бесплатное приложение — фунт хлеба. Это, безусловно, крупнейшее финансовое предприятие нашего времени и великое богоугодное дело.

По слухам, директором будет назначен преподобный Девис-Рот; должность главного редактора займет граф де Мериа, а секретаря редакции — виконт д’Эспайяк.

Итак, все козни духа зла обратились к вящей славе господней и к посрамлению врагов церкви».

В связи с уже известным нашим читателям делом Бродара (отчет о нем дается ниже), г-жа Агата Монье возбудила ходатайство о разводе со своим мужем, г. Этьеном Руссераном, и о выделении имущества, принадлежащего лично ей. Это ходатайство вряд ли будет удовлетворено, ибо его обоснованность вызывает сомнения.

Судебное заседание 30 апреля.

Это дело все более и более привлекает интерес общественности. В суд явилось много предпринимателей, интересующихся, чем кончится процесс для их собрата, почтенного г. Руссерана, однако преобладают рабочие. Зал набит битком.

В три часа вводят обвиняемого. Он по-прежнему спокоен; заметив среди публики г-жу Руссеран, кланяется ей, а при виде своего хозяина обнаруживает явное волнение.

Председатель. Подсудимый Бродар! Вчера вы признались, что лишь подозревали господина Руссерана в приписываемом ему поступке. Как же вам могло прийти в голову его убить, если вы не были убеждены в его виновности?

Подсудимый. Есть вещи, которые чувствуешь.

— Что вы хотите этим сказать?

— Хотя никто мне об этом не говорил, я был уверен, что Анжела стала жертвой хозяина.

— Значит, вы признаете, что действовали, не имея достаточных улик?

— Признаю.

— Сестра никогда не говорила с вами о посягательстве на ее честь, от которого она якобы пострадала?

— Никогда.

— С какой же целью вы покушались на жизнь господина Руссерана?

— Я хотел наказать его. Отомстить.

— Но сначала вы пытались получить деньги за свое молчание.

Обвиняемый багровеет:

— Деньги? Да он сам мне их предложил! Если б не это, я, пожалуй, не решился бы его ударить. Ведь он как-никак мой хозяин, и у нас не было поводов жаловаться на него. Но когда он протянул мне ассигнацию, я ее порвал и швырнул ему в лицо: я больше не мог совладать с собой.

— Значит, к преступлению вас привело лишь то, что он предложил вам деньги?

— Я этого не сказал. Я и вправду пришел, чтобы его убить. Но если б я заметил у него хоть каплю раскаяния, стыда… Вы же понимаете, господин председатель: не так-то легко убить человека! Но хозяин, наоборот, стал поносить мою сестру; и потом он вообразил, будто я хочу денег…

— Однако ваша сестра еще до поступления на завод Руссерана вела себя весьма предосудительно.

— Это ложь! — восклицает с силой обвиняемый.

— Вы могли не знать этого!

— Нет, нет! Я хорошо знал, что сестра всегда была честной девушкой! Она осталась честной и теперь!

На скамье свидетелей девица Бродар рыдает, закрыв лицо передником. Брат, повернувшись к ней, кричит:

— Не плачь, Анжела, не плачь! Все это — ложь! Подыми голову, сестра! Стыд и позор тому, кто тебя обманул!

— Подсудимый, замолчите! — обращается к нему председатель: — Все это — пустые фразы. Сейчас докажут, что ваша сестра дошла до предела безнравственности. Секретарь, зачитайте документ номер три, выдержку из протокола.

Секретарь читает.

Документ производит большое впечатление на публику. Она уже не сочувствует девушке, опустившейся так низко. Безусловно, в интересах охраны нравственности и здоровья необходимо было зарегистрировать ее надлежащим образом.

Обвиняемый подавлен, бледен как мел, глаза его потуплены, по щекам текут слезы. Слышно его бормотание: «О сестра, сестра! Господи, быть этого не может!» Девица Бродар в обмороке. Жандармы уносят ее.

Допрашивается еще несколько свидетелей. Все они показывают не в пользу сестры подсудимого. Вновь вызывают его мать, но, как и вчера, ее нет в суде. Согласно справке врача она при смерти. Подсудимый, мертвенно-бледный, вскакивает и кричит, простирая руки к судьям:

— Господин председатель, вы слышали: моя мать умирает! Я хочу ее видеть! Я хочу ее видеть! Велите меня отпустить, я вернусь! Вы увидите: я честный. Потом вы меня осудите, если захотите. Не все ли вам равно, когда?

Эта сцена чрезвычайно взволновала публику. Заседание прерывается. Подсудимый в таком отчаянии, что на него больно смотреть. Мужчины растроганы, женщины плачут. Смахнул слезу даже один из жандармов, стерегущих этого ребенка (ведь он в самом деле — ребенок, этот подмастерье, зовущий мать). Публика целиком на его стороне.

Заседание возобновляется. Прокурор сдержанно (за что ему все признательны) требует применить статью закона. Присяжные могут принять во внимание смягчающие вину обстоятельства, он не возражает против этого, но прежде всего суд должен установить, что у Бродаров не было никаких причин питать неприязнь к господину Руссерану; полная невиновность промышленника доказана.

Тут происходит новый инцидент: г-жа Руссеран, услышав это, протестует и просит ее выслушать. Ей дают слово. Она говорит, что совесть обязывает ее возразить прокурору. Она убеждена, что ее муж обольстил Анжелу Бродар. Весьма возможно, что обстоятельства и нужда толкнули впоследствии несчастную девушку на путь порока, но, поступая на завод, Анжела была чиста. Бродары — честные люди, а Мадлена Бродар — безупречная мать, благородная, порядочная женщина…

Жена потерпевшего высказалась. Прокурор продолжает обвинительную речь. Затем слово предоставляется защитнику.

Господин Андре по существу уже выиграл дело. Его речь талантлива, но холодна. Он говорит целых два часа и утомляет слушателей своим красноречием. Не поняв, как убедительны факты, выявившиеся при судебном разбирательстве, и не сумев воспользоваться ими, он лишь охладил симпатии публики к подсудимому.

Присяжные удаляются на совещание. Через четверть часа они возвращаются с обвинительным вердиктом. Огюст Бродар приговорен к одному году и одному дню тюремного заключения. Осужденный падает с криком: «Мама! Дайте мне увидеть маму!»