Дикое сердце - Вилар Симона (серия книг TXT) 📗
Ее сыночек… Она часто вспоминала о нем, и сердце исходилось болью. Она так соскучилась по своей крошке. Когда-то она вновь прижмет его к груди, ощутит эту приятную тяжесть в руках. Гийом, мальчик… Сколько же преград разделяло их. Расстояние, война и… гнев Ролло. Ибо Эмма знала, что именно это чувство преобладает к ней в сердце мужа.
Как странно складывается судьба! Как будто злой рок отдаляет её все дальше от тех, кто ей дорог. Ошибки следовали одна за другой, и расстояние меж ними становилось все больше. Сможет ли она когда-либо преодолеть его, сможет ли докричаться до сердца Ролло?
Время шло, она выздоравливала, но была еще столь слаба и малокровна, что ее ничего не волновало, кроме одного: поскорее вернуться домой. Вестей не было, и она не знала, что и думать. Ее дядя велел ей до полного выздоровления оставаться в аббатстве. Пожалуй, сейчас, когда она так слаба, ей самой казалось, что хорошо вот так, лежа здесь в каком-то полуживом состоянии, предаваться спокойным мыслям, вспоминать прошлое.
Геновева каждый день оглядывала ее рану. Она затянулась, но еще болела. Монахиня накладывала на нее корпию, пропитанную смолистым бальзамом, продолжала часто поить Эмму. У той с каждым днем улучшался аппетит.
— Теперь я вижу, что ты выздоравливаешь.
Эмма получала, удовольствие от одиночества. Вокруг ее кровати на стенах висело множество сухих трав, которые сладко пахли. Особенно когда зарядили осенние дожди. Она дремала под их звук. Мысли ее тогда текли спокойно. Или это спокойствие оставалось лишь ответом на ее слабость, ибо в глубине сердца постоянно пылала тихая паника.
Что ее ждет дальше? Неизвестность грызла сердце. Еще недавно она считала любовь Ролло чем-то естественным, хотя разве все это время она неустанно не прилагала все силы, чтобы отвратить его от себя? Ее строптивость, гордыня, постоянные попытки перечить ему из каприза, ругаться с ним и, наконец, побег, принесший ей одно горе.
Казалось, она от души старалась сделать все, чтобы разрушить свое счастье, уничтожить все, чего добилась в жизни. И когда она вспоминала лицо Ролло в последнюю встречу в Шартре — дикое, посеревшее, — то понимала, что он решил на ее счет, застав ее с Ги… У нее начинала кружиться голова, становилось дурно от этих страшных воспоминаний, и она не и силах была продумать эту мысль до конца.
Сможет ли она вернуться к Ролло, сумеет ли не побояться его гнева, гнева варвара, разуверившегося в верности своей избранницы? Да и все остальные ее ошибки… Теперь она видела их с ясностью стороннего человека: Она была дурной женой Ролло, хотела казаться выше его — ведь в глубине ее души тайно теплилась убежденность, что по происхождению она выше и благороднее его — бродяги с Севера. К тому же, даже когда их отношения складывались хорошо, она тоже относила это себе в заслугу — ведь она сама выбрала его и сделала все, чтобы они были вместе. Поэтому она нередко забывала о смирении женщины перед мужем, ибо считала себя сильной, умеющей добиваться желаемого.
Но все оказалось пустым — ее желание самоутвердиться, повелевать, требовать. Ибо всегда в ней жило страстное томление — ей хотелось быть его Эммой, той самой, что согрела его своей любовью в тот день, когда от страсти они забыли холод зимнего леса. Да, чтобы добиться своего, чтобы привязать к себе Ролло, она отдала ему все, чем обладала: свою любовь, свое тело, свою душу. А позже, когда он ее возвысил, она почему-то решила, что слишком хороша для него, что он должен забыть, что взял ее не принцессой, а пленницей, решила, что именно с ее волей он должен считаться прежде всего.
Она прятала лицо в ладони, не в силах сдержать невольный стон.
Геновева делала вид, что не замечает. Жалость только усилит скорбь. Она старалась отвлечь Эмму.
— Вот что, голубушка, разбери-ка мне эти побеги череды. Работа несложная, а мне поможешь. Эта травка мне очень пригодится, чтобы лечить кожные болячки у маленьких детей.
При последних ее словах Эмма, как ни старалась, не могла удержать слез. Перед глазами так и вставал Гийом. Сердце ныло от одного воспоминания, как он глядит на нее своими милыми, серьезными глазками, какие у него крохотные бело-розовые ручки и ножки. Ее сын, с которым она разлучена и не ведает, когда вновь встретится.
Сейчас она обвиняла себя, что так мало времени уделяла сыну. Почему она не дрожала над ним с той болезненной нежностью, что видела у других матерей, и чаще поручала уход за ним Сезинанде и нянькам. Она всегда была спокойна за него. Он был крепеньким, здоровым ребенком, который нес ей только радость и облегчение. Она гордилась им, а еще больше гордилась, что Ролло так любит их сына.
Как вспышка молнии всплывало воспоминание: вот он стоит у колыбели Гийома. Полозья мерно постукивают о пол, ребенок лепечет, тихо взвизгивает от радости и изо всех сил колотит босыми пятками о мех, постланный на дно колыбели. А дикий варвар, его отец, склонившись над ним, бренчит снятым поясом, унизанным пластинами, и этот звон веселит малыша.
Да, Ролло безмерно любил ее сына, их сына. Она помнит, какой нежностью светлело его лицо, когда он брал своего наследника на руки, как он мог часами говорить о каждом новом его прорезавшемся зубе. Порой они брали ребенка себе в кровать, и Гийом серьезно глядел на их склонившиеся к нему улыбающиеся лица, а потом засыпал, раскинув ручонки. И такой беззащитностью веяло от его нежного тельца, от того, как тихо он сопит во сне. Господи, она бы все отдала, чтобы еще хоть раз пережить те дивные мгновения, на которые так мало обращала внимания в пору своего счастья…
Лицо ее совсем распухло от слез. Сестра Геновева вздыхала, глядя на нее.
— Человеку свойственно ко всему привыкать. И однажды ты поймешь, что можно жить и без слез и находить радость в каждом дне.
— Ах, что вы понимаете! — отмахивалась Эмма. Монахиня ничего не отвечала. Поднялась, подбросила дров в очаг. Пламя занялось с треском, его язычки взмыли, освещая спокойное лицо сестры Геновевы. Была в этой величественной немолодой монахине какая-то спокойная, умиротворяющая сила.
Эмма украдкой разглядывала ее и невольно отмечала, как она хороша. И хотя лицо монахини все испещрено морщинами, но вместе с тем такое нежное и белое, что, казалось, его кожа должна быть мягкой, как бархат. Губы были красивыми, как у молодой женщины. И держалась она прямо и стройно, как свеча. Эмма скорее почувствовала, чем подумала, что эта монахиня не просто смиренная затворница — в ней угадывалось какое-то благородство, достоинство. Да и помещение, которое она занимала, явно не было обычной кельей, а скорее напоминало обжитую горенку, хотя на стене и висело, распятие и образок Мадонны, за который был засунут ветхий кусок пергамента с латинской молитвой.
