Гобелены грез - Джеллис Роберта (читать книги бесплатно txt) 📗
— Хью, дорогой мой! Какой же я дурак, что не додумался послать за тобой раньше! Как я рад тебя видеть! Побегу, сообщу его преосвященству, что ты здесь. Он свободен и немедленно тебя примет.
— Как он? — спросил Хью, чувствуя, как замирает сердце. — Ему намного хуже?
— Да нет же, не хуже, — ответил секретарь. — Слава Богу, святой отец, мне кажется, даже окреп немного за последнее время, но он прямо-таки места себе не находит, поскольку думает, что негоже бросать начатое дело на половине дороги. Ах, если бы тебе удалось убедить его, что не ради его удобства, а для пользы дела ему лучше остаться в Йорке, это подействовало бы на его тело и душу почище любого бальзама.
Хью с облегчением перевел дыхание, на его губах появилась радостная и в то же время смущенная улыбка.
— Сделаю, что смогу, — сказал он. — Но Тарстен…
Дьякон благодарно всплеснул руками и помчался к высокой двери архиепископской опочивальни. Не прошло и несколько секунд, как он высунулся из нее и махнул рукой, приглашая рыцаря войти, и еще минутой позже Хью уже стоял на коленях у ложа прелата, целуя его исхудалую хрупкую руку и прижимаясь к ней затем щекою.
— Что стряслось, сын мой? — спросил Тарстен. — Почему ты не на службе? Что-то плохо?
Хью вновь поцеловал руку, затем поднял голову, чтобы посмотреть в лицо названому отцу, и с радостью увидел, что дьякон сказал правду. Нездоровая сероватая бледность кожи, столь тревожившая его в прошлое посещение, сменилась слабым румянцем, глаза, все еще запавшие и обведенные темными кругами, уже не казались тусклыми и остекленевшими. Хью улыбнулся и, смахивая скатившуюся по щеке слезу, сказал:
— Нет, со мной все в порядке.
Вымолвив это, он почувствовал, как болезненно сжалось сердце, поскольку вспомнил, что сэр Вильям де Саммервилль прорвал внешнее кольцо обороны Джернейва и осадил замок. Но Тарстен ничем тут помочь не мог, и не было никакого смысла говорить ему об этом. Хью вновь напомнил себе, как изо дня в день делал это на протяжении всех последних недель, что сэр Оливер даже волосу не даст упасть с головы Одрис, что пока он жив, шотландцам не видать Джернейва, как своих ушей. Это звучало как заклинание, но чем еще иным мог он изгнать мучительный страх из своих мыслей?
— Так что же в таком случае привело тебя ко мне, сын мой? — спросил Тарстен.
— Хотел попрощаться, поскольку, как вы знаете, армия выступает на север завтра, попросить вашего благословения и… — Хью секунду помолчал в замешательстве, затем дерзко улыбнулся и закончил. — И сказать вам, как я рад, что вы решили остаться в Йорке, хотя, должен признаться, когда впервые услышал об этом, чуть с ума не сошел, беспокоясь о вас. Я был уверен, что обнаружу вас уже на смертном одре. Ведь я представить себе даже не мог, что что-нибудь кроме угрозы смерти, заставит вас принять столь благоразумное решение.
— Ах, скверный мальчишка, — довольно хихикнув, погрозил архиепископ пальцем, — не надейся, так легко вам от меня не отделаться. Насколько я понимаю, ты «сожалеешь», что я недостаточно крепок, чтобы следовать с армией. — Он беспокойно пошевелился в постели, и улыбка замерла на его устах. — Мои епископы вынудили меня принять это решение. По их словам, мое пребывание в сане архиепископа настолько важно для Церкви, что я не должен рисковать собою даже ради этой священной войны с богохульниками и осквернителями церковных алтарей. Тут они, пожалуй, правы: поскольку наш новый король не слишком крепок в вере, неудачным назначением нового архиепископа может быть нанесен гораздо больший урон Церкви, чем даже в результате войны. Тем не менее…
Он осекся и удивленно посмотрел на Хью, который энергично тряс головой.
— Я вовсе и не подумал о благе Церкви, — откровенно признался молодой рыцарь.
Губы Тарстена дрогнули.
— А-а, так ты думал, подобно Элбемарлю и Пеперелю, и даже Вальтеру, хотя уж он-то должен знать меня получше остальных, что я стану совать нос в их дела и попытаюсь командовать армией? Но я ведь понимаю, что я не воин, и ничто не заставит меня поверить в чудо, способное сотворить Александра Македонского из священника, не имеющего понятия о военном искусстве.
Он раздраженно махнул рукой. Хью поймал руку, снова поцеловал ее и, улыбаясь, сказал:
— Ах, святой отец, я сейчас попытался представить себе вас на горячем коне, в латах и с мечом в руке — вряд ли кто-нибудь осмелится утверждать, что такое могло прийти в голову нашему сэру Вальтеру.
— Тебя хлебом не корми, дай посмеяться над немощным старцем. Ты же прекрасно понимаешь, что вовсе не это я имел в виду, — криво усмехнулся Тарстен. — Я думал, что действительно сумею оказать помощь — не тем, конечно, что стану указывать, где и когда дать сражение, а воодушевляя людей на бранный труд во имя веры и Родины, наполняя мужеством их сердца, призывая отомстить за зло, которое причинили нам захватчики, — Тарстен внезапно замолчал и сокрушенно покачал головой. — Это все гордыня, — вздохнул он. — Проклятая гордыня.
Если он заговорил о гордыне, следует ожидать жестокого самобичевания, подумал Хью, с трудом сдерживая дрожь в руках.
— Отец! — взмолился он. — Простите меня за то, что я смею вас поправлять, но вы неверно все истолковываете — мы недостаточно крепки в вере, но из этого не следует, что мы не понимаем важности и значимости вашей поддержки.
— Мы — это кто?
— Элбемарль, Пеперель, сэр Вальтер, я, конечно, тоже, — пожал плечами Хью. — Вы свято верите, что Господь Бог дал вам силы, чтобы свершить то, что Им задумано, и что Он будет поддерживать вас до тех пор, пока вы не выполните вашей миссии, но для нас это далеко не так очевидно. Когда мы смотрим на вас и видим… — глаза Хью наполнились слезами, а голос дрогнул, — видим над вами длань Господню… Я, может быть, больше всех остальных боюсь потерять вас, потому что люблю всем сердцем и нуждаюсь в вас сейчас так же, как тогда когда был совсем еще ребенком. Это, может быть, покажется вам блажью, но я всегда верил, что со мной не случится ничего дурного, пока у меня есть вы. Другие же опасаются, что миссия ваша потерпит крах. Простите мне мою смелость, не думали ли вы о том, что случится с нашей армией, если вы умрете на марше?
— Но я не умру! — воскликнул Тарстен, изумленный тем, что подобная кощунственная мысль могла прийти кому бы то ни было в голову. — Всевышний не допустит, разве только пожелает по каким-то неведомым нам причинам покарать нас, не позволив защитить страну. Но в этом случае кара Господня обрушится независимо от того, буду я жив или умру.
— Вот видите, вы непоколебимы в свой вере, — ответил, улыбаясь, Хью, — но вера сэра Вальтера, пусть тоже крепкая, все же гораздо слабее, а о вере Элбемарля и остальных, включая и мою, лучше вовсе умолчать. Отец мой, если вы поедете, то доставите им неисчислимое множество страданий — не тем, что будете путаться под ногами, мешая командовать армией, а тем, что им придется прислушиваться к каждому вздоху, вырвавшемуся из ваших уст, вздрагивая от ужаса каждый раз, когда колесо вашей кареты громыхнет на выбоине, трястись от страха над каждым ручейком — не дай Бог промочите ноги, бояться лишний шаг сделать, чтобы не утомить вас. Людям — вы сами не раз говорили это — Господь дал право выбора. И разве не может случиться, что наши предводители, желая облегчить вам путешествие, неверно изберут поле решающей битвы, и мы потерпим поражение, вместо того чтобы одержать победу?
Тарстен вскинул вверх свободную руку, затем позволил ей безвольно упасть на кровать.
— Да вижу я, вижу. И понимаю, почему все они смотрели на меня с такой признательностью, когда я заявил, что не поеду с армией, — он снова покачал головой и тихо рассмеялся. — Старый дурень, я ведь обиделся на них, за то что они отвергли меня.
Хью рассмеялся тоже. В голосе Тарстена не чувствовалось уже той горечи, с которой он говорил раньше. Молодой рыцарь знал, что архиепископ будет долго молиться, вымаливая у Бога прощение за свое тщеславие, но речь в данном случае шла скорее не о тщеславии, а о гордости и честолюбии, которые были органически присущи его натуре и которые казались ему греховными. Окрыленный сознанием, что ему удалось утешить названого отца и помочь ему справиться с собой, Хью в последний раз поцеловал руку, которую все еще держал в ладонях, лишь затем позволил ей упасть на постель.
