Софья (обманутые иллюзии) (СИ) - Леонова Юлия (читаем книги онлайн txt) 📗
Морозов вздохнул, собираясь духом:
- История сия почти сказочная, Александр Сергеевич, - начал Сашко, улыбнувшись своим воспоминаниям. – Был я в Петербурге в приемной Государя, отвозил пакет, - уточнил Сашко. – Ко мне обратился один генерал весьма преклонных годов со словами, что лицо мое ему показалось знакомым. Тут меня окликнул дежурный адъютант, так старик этот меня догнал в коридоре и уговорил поехать с ним. Не знаю почему, но мне он стал ужасно любопытен и я последовал за ним, - рассказывал Морозов.
Александр слушал не перебивая. Налив вторую рюмку он вновь подвинул ее Сашко. Морозов залпом выпил бренди, глаза его заблестели, на смуглых скулах проступил яркий румянец.
- Показал мне Петр Григорьевич портрет один, а на нем маменька моя, - вздохнул Сашко и умолк.
- Я генерала Астахова не знаю почти, - задумчиво отозвался Раневский, - но слышал о нем только хорошее. Не знал я, что у него дочь была. Впрочем, я рад за тебя, - с улыбкой добавил он, поднимаясь с дивана. – Меня Шевич расспрашивал о том, ему дед твой письмо отписал с просьбой устроить тебе короткий отпуск, - пояснил он в ответ на вопросительный взгляд юнкера.
- Мне дедушка тоже написал, - вздохнул Морозов.
- Я похлопочу, - заверил его Раневский.
- Александр Сергеевич, - поднявшись с кресла, решился Сашко, - вы позволите мне написать сестре вашей Екатерине Сергеевне?
Раневский удивленно замер на месте. Удивление в глазах его сменилось настороженностью, а после и вовсе неодобрением.
- Видимо, я зря спросил вас о том, - опустил глаза Морозов.
- Молоды вы еще юнкер, - холодно ответил Раневский. – Ступайте.
- Слушаюсь, ваше высокоблагородие, - вытянулся Сашко.
Вскоре его торопливые шаги затихли на лестнице, а Раневский остался один на один со своими размышлениями. «Господи, в собственной жизни бы разобраться, - вздохнул он. – Может, не стоило так сгоряча. Да, будь, что будет», - махнул он рукой.
***
Почти два месяца непрерывных зимних штормов, во время которых маленький бриг кидало по волнам как щепку, наконец, подошли к концу. Солнечным мартовским утром маленькое суденышко вошло в Неаполитанскую гавань. Софья, поддерживаемая под руку Адамом, выбралась на палубу из тесной каюты, которую ей на протяжении всего долго путешествия пришлось делить с двумя поляками. Восходящее солнце золотило возвышавшийся над лазурной гладью моря берег, подсвечивало ярким румянцем белые пушистые облака, повисшие в бескрайней синеве небосвода. Женщина подставила теплым ласковым лучам бледное лицо и прикрыла глаза. Волны мерно плескались о борт корабля, хлопали, спускаемые экипажем паруса, кричали чайки, все эти звуки стали привычными для ее сознания. Она настолько была измучена всеми тяготами пути, выпавшими на ее долю, что самым заветным ее желанием вот уже долгое время было - ступить, наконец-то, на твердую землю, вместо постоянно качающейся палубы. Укутанная в плащ Чартинского с головы до ног, Софи осторожно спустилась в шлюпку, где ее принял Джозеф, Адам спустился вслед за ней, и утлая лодчонка отчалила от корабля. Почти весь ее багаж остался на борту, поскольку талия ее в последнее время заметно пополнела и ни одно платье больше не было ей в пору. То, что было надето на ней, уж давно не застегивалось, и она постоянно укрывала плечи шалью, дабы скрыть то.
Вот лодка и причалила к деревянной пристани. Сильные руки втянули ее на деревянный настил, и она без сил прислонилась к плечу Адама, цепляясь за рукав его сюртука. Поторапливая своих спутников, Зелинский зашагал по улице, уходящей вверх от порта. Каждый шаг Софье давался с трудом: ноги ее отекли, поступь стала тяжелой и медлительной. Вскоре все трое дошли до небольшой таверны, где и остановились. Внутри помещения имелось нечто наподобие кабинета, отгороженного от остального зала ширмой. Расположившись за столом и дождавшись, когда прислуга, принесшая заказ удалится, Джозеф поставил на стол довольно тяжелый сундучок, с которым не расставался в течение всего путешествия.
- Настала пора прощаться, - усмехнулся Зелинский. – Я знаю, что ты думаешь обо мне, - повернулся он к Адаму, - но поверь, я вовсе не такой уж мерзавец, коим являюсь в твоем воображении.
С этими словами он открыл сундучок и вынул из него пару бархатных мешочков.
- Возьми, - протянул он их Чартинскому. – Этого должно хватить, чтобы добраться до Парижа.
Адам трясущимися руками развязал туго затянутые тесемки: в одном был бриллиантовый гарнитур, а в другом несколько колец различной формы и размера.
- Я не знаю, что сказать, - пробормотал Чартинский.
Глаза его блестели от выступивших слез.
- Ничего не говори. Даст Бог, сочтемся, - поднялся из-за стола Зелинский. – Прощай, mon ami. – улыбнулся он. – Прощайте и вы, Софья Михайловна. Не держите зла на меня.
Софи проводила его равнодушным взглядом и уронила голову на руки.
- Теперь-то все будет хорошо, - положив свою ладонь поверх ее руки, горячо зашептал Чартинский. – Мы поедем в Париж, там у моей семьи есть дом. Он невелик, но зато вокруг него весьма живописный парк, - продолжал рассказывать он.
Софья подняла голову и взглянула в лицо Адама. Его взгляд был полон воодушевления, тогда как в ее душе царила черная непроглядная тоска: «Ни средств, ни проездных документов, никакой возможности вырваться, уехать». Дитя шевельнулось, напомнив о своем существовании. Подавив тяжелый вздох, Софья отвернулась от Чартинского и равнодушно принялась за еду.
Ей пришлось еще почти полдня провести в обществе Чартинского, который опасался оставлять ее одну и потому повсюду брал с собой. Сначала это была лавка ростовщика, где он обменял некоторые драгоценности на деньги, затем лавка готового платья, где Адам потратил несколько золотых на одежду для нее.
Тонкое белье, новая шляпка, перчатки, теплый плащ, два прелестных платья, которые подогнала по ее фигуре расторопная швея, теплая ванна с душистой мыльной пеной, мягкая постель: «Как мало ценим мы, все что имеем», - вздыхала Софи, лежа ночью без сна. За стеной слышались мерные шаги Чартинского. Адаму тоже не спалось. Софья прислушалась: вот он отворил окно, вернулся к дивану, который заскрипел кожаной обивкой, вновь встал и вернулся к окошку.
Несмотря на то, что они немало времени провели бок о бок, Чартинский так и остался для Софьи загадкой. В Петербурге он показался ей праздным светским щеголем, холодным и себялюбивым. Первая встреча в Рощино ее удивила, приоткрыв ей некоторые иные стороны его натуры. В нем с легкостью уживались иногда неоправданная жестокость и сентиментальность. Софи не раз замечала слезы в его глазах, в особо чувствительные моменты, как, например, сегодня утром, когда Джозеф прощался с ними. Настроение его часто было переменчивым от веселости и хлопотной суетливости к меланхолии и апатии и наоборот.
Много раз она думала о том, что было бы, коли во флигель пришел бы Зелинский, а не Адам. Джозеф, наверняка не задумываясь, свернул бы ей шею и оставил в полыхающей комнате. Получалось, что Адам спас ей жизнь, но благодарности к нему она не испытывала.
От Зелинского мысли ее перетекли к Мишелю. Сердце болезненно сжалось, на глазах выступили слезы: «Бедный мой Мишель. Ну, отчего он не послушал меня тогда? Почему не побежал за подмогой? Ах! Если бы не пришел Зелинский!» Софи была убеждена, что ей удалось бы уговорить брата опустить пистолет, и никто бы не пострадал. Но судьбе было угодно распорядиться иначе.
Она рада была тому, что утром Зелинский их покинул. Общество Джозефа было ей невыносимо: он откровенно пугал ее, к тому же, как бы ни сложилось в дальнейшем, то, что он является убийцей ее брата, ничто не сможет исправить.
Во время долгого морского путешествия из них троих только Зелинский не страдал от морской болезни, которая для Софьи усугублялась еще и тяготами ее положения. Почти каждый день, если море было относительно спокойно, Джозеф помогал ей выбираться на палубу, чтобы глотнуть свежего воздуха, заботливо поддерживая ее во время этих коротких прогулок. Если бы у нее были силы, она непременно бы отстранилась от него, но слабость вынуждала ее цепляться за сильное плечо и от того, она еще больше ненавидела его в такие моменты. Но, слава Богу, все это осталось в прошлом, и ей больше не придется видеться с ним.
