Мой ангел злой, моя любовь…(СИ) - Струк Марина (читать книги полные .txt) 📗

— Нет! — вдруг остановил его Андрей, кладя на низкий столик у софы сверток, что достал из седельной сумы, который ныне так жег ему ладонь. При этом платок снова развернулся — упавшая тонкая ткань обнажила портрет. Анна с гравюры взглянула на Андрея, улыбаясь той самой ненавистной для него улыбкой собственного превосходства. — Не говорите покамест о моем прибытии…. повремените хотя бы несколько минут…

Всю дорогу Андрей размышлял, кто из домашних в доме Шепелевых сможет открыть ему правду о том, что творилось в этих землях. И только сейчас в голову пришло решение. Только один человек расскажет ему все беспристрастно и объективно. Только один будет честен с ним. Именно эту персону и попросил он удивленного Ивана Фомича позвать сюда, в эту диванную, чтобы узнать истинно ли то, что сказал ему Давыдов. Сперва он выслушает стороннего наблюдателя, чтобы узнать доподлинно, что тут произошло, а после спросит ее, Анну. Даст ей возможность объясниться, ответить… И пусть она даже солжет. О, пусть она солжет!

Но сперва все же иная персона скажет ему. И он ждал ее, с трудом обуздывая яростные порывы, то и дело вспыхивающие в душе. А в голове говорили на разный лад, возвращая его в прошлое, шептали в самые уши вкрадчиво голоса:

«… ходит Афродитой тут, на Гжатчине, а не в Москве или в столице, что с лишком всего. А спеси и самолюбования тем паче! Гляди же, mon cher, не попади в силок…. Попадешь в силок и сам не заприметишь того, а там и в ощип!..»

«…Она еще взбалмошна и упряма, переменчива в своих предпочтениях, нет в ней покамест разумности…»

«…Я ж вижу по ней, что игра у нее своя. Знать, крепка ее обида за то, что творил тогда кавалергард. La vengeance est un plat qui se mange froid [417]. С местью торопиться не стоит. Сказала, будет у ее ног ползать, вот и ползает голубчик…»

«…Вы добились того, что так отчаянно желали, Андрей Павлович. Я выйду за вас замуж… Женой я никогда не буду для вас, никогда! Мне нет места отныне там, где вы! И не будет! Я ненавижу вас! Ненавижу…!»

Тихонько стукнули двери диванной, пропуская персону, что он ждал, и Андрей поднялся с софы ей навстречу, сказал ей после коротких приветствий и расспросов о его здравии:

— Вы, должно быть, удивлены моей просьбой, но… Il n'y a personne a qui m'adresser [418], - он помолчал с миг, а потом продолжил. — Ma bien-aime Aniela — это что-то говорит вам? Я же вижу по вашему лицу, что говорит, что вы ведаете о том! О, je vous prie! Скажите же! Vous n'allez pas me tromper! [419] Только вы! Скажите же мне правду. Без жалости! Racontez tout sans rien cacher [420], я хочу знать все!

И спустя минуту колебаний и сомнений его собеседник заговорил, отводя глаза в сторону от его внимательного взгляда, будто стыдясь того, что Андрею предстояло выслушать…

Глава 26

Анна ходила между цветниками партера позади дома до тех пор, пока не замерзли ноги в тонких ботиночках, не стали ледяными от осеннего холода ладони, которые она безуспешно прятала в рукавах пальто. Она боялась отходить от дома далеко, уходить глубже по аллеям парка, но все же сошла сегодня на одну из аллей, прошлась на пару десятков шагов вглубь и быстро вернулась, тяжело дыша. Еще был жив страх. Слишком живо еще было воспоминание о том, как бежала в сумерках по аллее залесной, как металась между деревьями в лесу. До сих пор ныло все тело, а синяки на руках и ногах еще не сошли, несмотря на все хлопоты над ними Пантелеевны, на все ее холодные примочки.

И рану на скуле неприятно холодил легкий ветер, играющий ныне с прядями ее волос, выбившихся из узла на затылке. Она ушла из кухни на прогулку, не заходя к себе в покои. Только накинула тонкое бархатное пальто, что принесла спешно Глаша вниз, набросила на плечи кашемировую шаль. Хотя надо было бы ее повязать, как эшарп, на голову, подумала Анна, снова вздрагивая при очередном порыве ветра.

Но в дом идти не хотелось. Даже с этого холода. В доме снова будут эти взгляды — сочувствующие, тревожные, подозрительные. Провести девице ночь вне приглядывающих за ней глаз, особенно когда лес и окрестности были полны чужих, тех, кто пришел сюда с явно недобрыми намерениями… Разве это могло остаться без внимания, без расспросов и лишних подозрений?

Потому и предпочитала ныне Анна чаще оставаться в своих покоях, скрываться от остальных в тишине своих комнат. И не стала отныне спускаться на совместное времяпровождение в комнатах первого этажа, и свое место за столом в малой столовой не занимала с тех пор, как ушли чужие из Милорадово. Потому что Анна не могла выносить этих взглядов, что порой устремлялись на нее домашними украдкой.

Даже отец не поверил ей, когда она сказала, что была в сарае всю ночь одна, провалившись в сон только под утро. Оттого и вышла к сторожке только после полудня следующего дня.

— А отчего рана на лице, душа моя? — спрашивал нежно и как-то чересчур мягко отец слабым голосом, трогая ее локоны. — Отчего синяки на руках и ногах? Платье порвано было…

— Я поранилась в лесу. А синяки от того, что падала, покамест бежала от поляков. А что до платья… разве можно по лесу пройтись через ветви и не попортить его? — отвечала Анна.

— Bien, tres bien [421], - успокаивающим голосом говорил, соглашаясь с ней, Михаил Львович, но в глазах отца ясно видела Анна неверие. Как и в глазах остальных. Да, они говорили, как удачливо было Анне уйти и укрыться от преследователей, как хорошо, что не попалась им в руки и осталась цела, ведь все так волновались за нее. Но их глаза говорили иное. Нет-нет, да и мелькало в них сомнение и жалость к ней, на злость Анне, душившую ее изнутри.

Потому и уходила она чаще в кухню, когда не хотела быть в одиночестве. Там никто не смотрел на нее ни с подозрениями, ни с жалостью в глазах. Никто не сомневался в ней. Для дворовых она осталась прежней барышней, той самой Анной, которую они знали. Потому и уходила от разговоров, пряталась от домашних, как могла.

Анна все же сняла шаль с плеч и набросила на голову, скрываясь от порывов ветра, неприятно холодившего уши и шею. А потом направилась по дорожке вдоль дома, обходя тот к крыльцу, чтобы пройтись по подъездной аллее немного вдаль и только затем вернуться в дом, где, скорее всего, уже подавали обед. Быть может, подняться к папеньке после прогулки и посидеть у его постели? Смотреть, как он спит — такой бледный, такой похудевший за последние недели.

Иван Фомич после рассказал Анне, что отец долго лежал в постели в тот вечер, закусив губу, пока громили его дом и гоняли с криками дворовых. Только, когда отходили от дома следующим утром, поднялся на ноги, слабый от болезни, и приказал принести ему пистолеты, которые хранил в потайном ящичке в гардеробной.

Ему повезло, как и графине, — их комнаты, уважая седины, французы не стали обыскивать, только попросили сдать самому ценное, что было. Комердин Михаила Львовича тут же по кивку хозяина отдал и запонки, и булавки для галстуков, и несколько брегетов, и даже тонкие шелковые рубахи по требованию одного из солдат. А Настасья, горничная графини, безропотно отдала небольшой саквояж с украшениями хозяйки по ее распоряжению.

— C'est trop peu! [422] — недовольно сказал кирасир, но Марья Афанасьевна только плечами пожала, мол, все что есть. Французы смирились. Только разворошили девичьи покои, в поисках скудных украшений, перевернули вверх дном комнаты Анны, разбили бюро в ее будуаре, прошлись по парадным комнатам и залам.

Зато поляки, вернувшись в темноте ночи в усадебный дом, не церемонились так. Белый от злости Лозинский позволил своим людям забирать все, что глянется глазам, а что не глянется, то разбивать, как «наши мечты разбились ныне». Он приказал всем спуститься вниз, только для Шепелева сделал исключение, поднявшись после к тому в спальню лично.