Внучка жрицы Матери Воды (СИ) - Кольцова Лариса (бесплатные версии книг .TXT, .FB2) 📗
— Ал-Физ… — повторила я. — Мне хотелось бы увидеть, каким он стал…
Вовсе не из любопытства я умышленно провоцировала Ифису на откровения о нём. С ним была связана тайна гибели моей мамы. Но подступить к разгадке Ал-Физа именно с этой стороны, не удавалось никак. — Я его помню по детству. Мы соседствовали.
— Да? — поразилась Ифиса. — Помнишь? Ты же была тогда маленькая.
— Но я помню, — я соврала. Не помнила я его совсем. Знай я, на какие откровения напросилась, не затевала бы такой разговор. Но Ифису уже уносило течение, хотя и противоположное течению времени, поскольку она полностью погрузилась в прошлое. Она отфыркивалась от обилия нахлынувших образов, еле дышала, размахивала руками и говорила безостановочно.
— Я не удивляюсь, что ты его запомнила. Он был хорош невероятно! Но и предельно эгоистичен. Мать слишком уж избаловала его. Он такой… — она задумалась, — не поддающийся однозначным определениям. Сложный. Иные грани его души были таковы что, напоровшись на них, вполне можно было и погибнуть. А мог быть тончайшим, чутким. Не всегда, но, когда имел в том необходимость. Горе полюбить такого человека. Вот я и полюбила, а была дитём, в сущности. Пятнадцать же лет! И могла ли я, мягкая и нежная, не прожариться насквозь в его опаляющих чувствах? Ответила и ещё как! Со всей детской доверчивостью и уже женской страстью. Вся юность и последующая молодость брошены в провал тех лет. А я была такой, что все столбенели при виде меня! Он и сам влюблялся в меня каждый день как заново. Я творила в его усадьбе, что хотела. Делала всё, что заблагорассудится. Он был рабом и своей и моей страсти. Но ровно до того дня, когда я после рождения третьего ребёнка утратила свою прежнюю прелестную форму. Не знаю даже, почему так произошло. Из-за тяжёлых родов нарушился последующий баланс в организме, прежде идеальном, и я стала ползти как тесто, во всю ширь. Бёдра, живот стали как у бочки, а груди как два полноценных вымени, тугих и готовых лопнуть. Да и поесть я всегда любила. Никто не посоветовал сесть на диету. Вот я и разошлась за обильными аристократическими столами. Многие врут, что они толсты, а едят мало. Не верь! Только от чрезмерной еды и толстеет человек. Лицо моё всегда сияло красотой, что правда, то правда. Какое-то время по привычке мы жили в страстном самозабвении всего, я и возомнила, что теперь вечная над ним хозяйка. Уже уговорила его отослать жену Айру в поселение отщепенок, а он вдруг и очнулся. Он был привереда и эстет, и как взглянул одним сырым и пасмурным утром на меня критически, так сразу и остыл с шипением. Как я унижалась, лизала его, скулила. Выкинул. Детей отнял, обо мне забыл, как и не было меня. Вернулся к гордячке жене. Сразу её простил. Жена стройная осталась как юная девица, белокожая и длинноволосая, неиспользованная абсолютно. Он и подумал, чего добру черстветь до окончательной утраты съедобности? Она на радостях как начала рожать каждый год! До сих пор, кажется, так и не остановила свой конвейер по изготовлению детишек. Правда, по поводу детишек, всякие бродят слухи. Не все они и его. Меня те сведения не радуют, я не злопамятная. Сама же понимаешь, злоязычные всегда неустанно говорливы, а ветер на то и ветер, чтобы разносить по всему свету человеческие тайны. Я оказалась сильной. Я и без него не пропала. Единственное, что портит мне жизнь, это то, чем стала моя безумная прежняя любовь. Не скажу, что она обернулась ненавистью. Но он так и остался на моей безупречной и белой душе как пятно несмываемое, всё портящее во мне. Да, да, не смейся. Я добра, я всех люблю, всех жалею и жить люблю. Вот и прикладываю к тайному своему пятну то одного, то другого, чтобы хоть как-то выправить внутренний испорченный пейзаж. — Она засмеялась. — Но как чуют, что ими хотят нечто компенсировать, бегут всегда. Хотя я давно уже вернула себе форму и не сравнима часто с теми, на ком они застревают. В том смысле, что их избранным до меня, как какой-нибудь травке-пупавке до изысканного цветка…
Наконец Ифиса выдохлась. Я тоже еле дышала, вся обрызганная мутной водой её тяжёлого прошлого. Без всякой брезгливости она жадно допила остатки моего напитка, сказала, — Уф! Как же хорошо! — и свалилась на постель Гелии. Нервные затраты, видимо, были немалые. Что хорошего-то было в путанице её прожитых лет? Или возглас относился лишь к процедуре утоления жажды? — Я нравлюсь тебе? Скажи без лести, как есть, — спросила она.
— Да, очень нравишься. Ты удивительная, Ифиса. Ни на кого больше не похожая.
— Ты тоже мне очень нравишься, — призналась она, — ты редкость, ты вызываешь во мне материнское чувство. Поэтому дам тебе совет, хотя и знаю, что ты его не примешь, как это и бывает с материнскими советами…
Я опять приготовилась к принятию того же самого и как всегда неимоверно ценного совета, — бежать из мира зрелищного искусства куда подальше. Но она завела совсем уж неожиданные речи.
— Есть один тут зверь не зверь, но и на человека мало похож. Но душа его запутанная глубока и несчастна. Любит тебя. И смог бы стать другим, хочет того даже. Но только рядом с тобой. К лицу привыкают любому. Да он и не плох в мужском-то смысле. Силён и страстен. Брутальный, короче, мужчина, хотя и излишне всё же. Но ты могла бы стать его зодчим в буквальном смысле. Он как глыба неотёсанная и, если потрудиться искусным резцом, можно создать и приглядный, эксклюзивный, не побоюсь этого определения, образец мужа. Будь я моложе, то взяла бы его на обработку в свою внутреннюю душевную мастерскую. Сейчас желания на это нет. Насколько мне известно, наши аристократки на него не нарадуются. Вот уж кого ты точно заставила бы себе поклоняться как божеству и исполнять любые свои прихоти. А то, что он некрасив, так тебе дети от него к чему? Выберешь себе самых пригожих детишек из тех, кого и предлагают состоятельным семьям, и живи себе, что ни день, то праздник… Он сам признавался, что готов довольствоваться и одной ночью любви в год, лишь бы ты обитала с ним рядом, украшая его жизнь и услаждая лишь его глаза и душу. А тело-то всегда есть кому усладить…
Её откровения вызвали сильное и неприятное удивление. Я сразу же догадалась, о ком она, — Так ты его знаешь? Чапоса?
— Догадалась?
— А мои собственные желания как бы и не в счёт?
— Какие ещё желания? Они быстро проходят, даже если вначале есть любовное изнеможение, а с учётом того, что у большинства и этого нет…
— Неужели, я не достойна лучшего избранника? — возмутилась я.
— Достойна, достойна, — согласилась Ифиса. — Вот тот же Реги-Мон, он же тебе нравится? Он ходит вокруг тебя, правда, какими-то замысловатыми кругами, будто чего боится…
— Но он легкомысленный. Не думаю, что даст хоть кому вечную любовь.
— Вечную? Ну, знаешь, с такими мечтами ты уж точно не обретёшь счастья…
Что нашло сегодня на Ифису, понять было невозможно. Обычно она меня и не воспринимала настолько уж серьёзно. Мало ли крутилось вокруг Гелии всяких людей, и обслуги в том числе. Я и была в её глазах кем-то, кто ближе к обслуге. Шила, примеряла, что и оправдывало мои появления у Гелии. А так-то, ревнивая, она претендовала на полный захват Гелии для себя.
— Мы пойдём с тобой в «Дом для сладкоежек». Гелия дала мне задание тебя покормить и порадовать. Как раз перед занятиями успеем.
В другое время я обрадовалась бы, как ребёнок, но не сейчас. Мне хотелось уйти домой, остаться наедине со своими впечатлениями, чтобы справиться с той томительной трансформацией, что происходила с моей душой. И всё же я стала послушно одеваться.
— Ночевать тебе придётся опять здесь. Гелия просила присмотреть за квартирой. Я пока не могу быть тут сторожем при её сокровищах, а сама она некоторое время будет отсутствовать. Никого не впускать! Ключей нет ни у кого, кроме меня, тебя и самой Гелии. Уяснила? Я наконец-то навела порядок и всех отсюда отвадила. Ты это заметила? Но ведь всякое может быть, вдруг какая задрыга и сумела изготовить себе дубликат ключей и утаить его?
— Всё же неправильно и неудобно жить, как живёт Гелия, — заметила я. — Как будто в общественном месте, вечно кто-то приходит, уходит. Спишь себе и не знаешь, кто может утром оказаться в столовой, как придёшь туда позавтракать…
