Внучка жрицы Матери Воды (СИ) - Кольцова Лариса (бесплатные версии книг .TXT, .FB2) 📗
Помрачение не преступление, когда раскаяние — отрада
Произошедший кошмар требовал объяснения. И я это объяснение нашла. Я чувствовала, что он играл и пугал меня, и ничего бы не сделал без моего согласия. Правда, с платьем он переиграл. Но я уже научилась его как-то понимать. Он не смог бы совершить того ужасного, о чём подумала Гелия. Он играл, как играют коты, иногда по неосторожности впиваясь своим когтем слишком глубоко. Этот человек умел казаться хуже, чем был. Но то была игра, и, если бы Гелия не вбежала, не вернулась, он бы просто жалел меня потом, и даже мог бы сам взять в руки иголку, чтобы зашить моё платье. Так он мне потом сказал. Да я и сама понимала, что не было в нём зверства ни явного, ни скрытого. Анализ спотыкался о кристаллическое чудовище, в чью мистическую недобрую силу Рудольф верить не желал.
Гелия в тот же вечер, успокоившись, собралась и уехала к Нэилю, в дом на окраине с витой лестницей по внешней его стене, а я поэтому осталась у неё. Да и платье требовало починки, а вещи Гелии мне были не по размеру. Она была высокая, очень тонкая в талии, и вообще имела другие пропорции фигуры. Хотя и нельзя сказать, что я была уродина, но мы были очень разные с нею. Было уже поздно, как я завершила возню со своим платьем. Ведь у Гелии была машинка для шитья, купленная для меня. Я многие платья дошивала у неё в доме. Я придумала новый фасон, пока чинила платье. Даже улучшила его и совсем не жалела о нанесённом ущербе, сделав оригинальную вставку из лоскутков, оставшихся от других моих изделий. Увлёкшись любимым делом и обдумывая нанесённую обиду, я хорохорилась наедине с собой, решив завершить навсегда ненормальные отношения с ненормальным пришельцем, свалившимся со своих непостижимых звёзд. Тон-Ат оказался прав, и я признавала его правоту. Но признавала через очень большое усилие над собой. Гелия сделала мне волшебную примочку, и рана исчезла через пару часов! Она сказала, что лекарство не нашего изготовления. Из подземного города.
Пройдена или нет та черта, за которую я ещё могу вернуться в свою прежнюю безмятежную жизнь? Обратный путь преграждал устрашающий темноликий Чапос, и уж он-то был куда как конкретен в отличие от какой-то там разделительной черты, являющейся всего лишь мыслительной абстракцией. В моём воображении Чапос всё также сидел на сизой колючей траве у заброшенной и сырой городской рощи, как зловещий страж у входа в оставленную жизнь. Его пугающая тень легла на безопасную ещё недавно, привычную с детства тропинку, и та превратилась словно бы в непроходимую топь. Сумрачные вершины деревьев гудели в моей смятённой душе, стылый мрак наползал из-за их корявых стволов, за которыми скрывался идущий по моему следу вор Чапос, жаждущий меня украсть, спрятать от Тон-Ата, от бабушки, от счастья…
Ведь Тон-Ат сказал о Чапосе, как об опасной непредсказуемости для всякого, исключая только самого Тон-Ата. А я тоже принадлежала к этим всяким, и поскольку зыбкий эскиз моей будущей жизни был нарушен отчего-то, то Тон-Ат и не мог уже предсказать ничего. Поэтому он и предложил мне оставить столицу, сказав, что я вошла в некую затемнённую область непредсказуемой опасности. Со страхом я выскочила из собственного воображения в безопасную и уютную спаленку Гелии, нырнула под мягкий и невесомый плед, укуталась до самого подбородка и удивительно быстро уснула. Видимо, лекарство, данное мне Гелией для успокоения, имело также и снотворное воздействие. Или же психика моя была столь крепка, что случившееся не помешало мне уснуть.
Проснулась я от того, что кто-то лёг рядом со мной. Через ткань я ощутила лёгкое прикосновение, узнав его запах, почувствовав его всей кожей, будто была голой, а я была в ночном просторном платье. От неожиданности я даже подпрыгнула, вынутая из своего сна и, всё же, напуганная.
— Не пугайся, — сказал он тихо и спокойно, — я тебя не трону. Я пришёл поговорить с тобой.
Он был в одежде, той же самой, но без куртки, и лежал поверх пледа. Я даже хотела ему сказать, что не положено в дневной одежде заваливаться на постельное бельё, но постеснялась, считая его вполне искренне, пусть и прекрасным, странным, но дикарём по сравнению с собою, особой утонченной, воспитанной, пусть и бедной по социальному уровню.
— Ты поверила, что я смог бы тебя обидеть? Стать насильником? Ты в это поверила? Я часто и сам настолько заигрываюсь, что перехожу всякую границу. Неужели ты думала, что я смог бы и тебя порвать, как платье? Я же не зверюга из подвалов истории. Но Гелия, конечно, говорила тебе, что я чудовище, а не человек. Ведь говорила? Я пришёл перед тобой виниться. Ты так испугалась, но я хочу только твоей ответной любви. Если ты не можешь мне её дать, ты скажи, и я уйду. Уйти?
— Нет, — прошептала я, не желая того, чтобы он ушёл. И притворяться мне совсем не хотелось.
— Я тебе не безразличен?
— Нет, — опять прошептала я, ощущая его пальцы на своих губах. Он проверял наличие раны. — Мне Гелия сделала примочку.
Он стал прикасаться ко мне ласкающим прикосновением, стало щекотно, и я засмеялась.
— Я буду ждать столько, сколько тебе потребуется для твоего ответа мне. Я хочу только твоей ответной любви, — и он гладил меня поверх платья-рубашки, ничем не обижая и не оскорбляя моих чувств. И я как-то успокоилась и замерла в его добрых объятиях.
— Ты не понимаешь ещё, как мне хочется войти в тебя. Но я не сделаю этого, пока ты не проснёшься для ответа моим чувствам. Мы будем просто дружить, чтобы ты привыкла ко мне. И ты привыкнешь. А в тебе, я чувствую, таится будущая редкая женщина. Ты будешь такой же, как та, которую я утратил на Земле. Если бы ты знала, какую вечность я прозябаю тут без ответного чувства.
— Но как же Гелия? Она говорит, что любила тебя.
— Никогда она не любила меня. Никогда не отвечала. Ей не дано. Или я был не её восполнением, и ей был нужен кто-то другой. Она была привязана как собачка. Бегала и ничего не могла дать, человеческого ответа. Она не женщина. Она кусок какой-то ледяной кометы, если ты в состоянии понять, о чём я говорю. Её любовь была лишь полудетской привязанностью от одиночества её в этих горах, от любопытства. Она никогда не принимала нашу человеческую любовь, отторгая её всегда, страдая даже от её, как она говорила, животности. Но все там на нашей базе считали, что это я плохой, обижаю её. И никто не мог и представить, как мучителен был наш диссонанс в отношениях. Я не мог её отпихнуть, это было бы верхом жестокости, а она не хотела уходить сама. Не отлипала, не хотела уходить, но не умела ничего дать. А вокруг, ты представь, только бескрайние хребты. Редкие гуманоиды, мало похожие на людей своим поведением, солдаты — коллеги, все мужчины. Мог я остаться без неё? Потом ребёнок родился. Чудесная девочка. Я же растерялся вначале настолько, да и непонимание было, как вести себя дальше. Только потом мне рассказали наши на базе, что потомство возможно, и случаи такие имели место. Наш главврач рвал и метал, укоряя отступников и зачинателей смешанного и непредсказуемо-опасного потомства.
— Что же опасного может быть в детях? — удивилась я, — тем более, что это были дети любви?
— Такое смешение чревато взрывом непредсказуемых мутаций в организме потомков. В последующих страданиях самих носителей смешанных расовых признаков, в их неминуемом отторжении не только социумом, но и самой природой Паралеи. «Вам сияющий жар, а вашим возможным детям остывающий пепел, сырой от слёз, глотать после ваших утех»! — вот так мрачно поэтически говорил наш доктор. Поскольку он добряк, а будь на его месте другой, он подвергал бы тех бедных девушек стерилизации. Так уж положено по секретной инструкции. Он любит повторять, что доброта во многих случаях не спасает, а губит, внося мягкое разложение туда, где требуется твёрдое ледяное бесстрастие. Но тут уж как ни ругайся, как ни маши руками после всего, по любому это были печальные случаи, поскольку долгих отношений не могло быть в принципе. Космодесантники отзывались после двух лет службы, а у нас не принято посвящать руководство в наши развлечения. Высокие они там или недостойные, личная жизнь всегда скрывается как недолжная в режимной зоне.
