Всерьез (ЛП) - Холл Алексис (читаем полную версию книг бесплатно txt, fb2) 📗
— Тоби? — спрашивает Лори, нахмурившись. — Твоя мама какая-то… известная личность?
Джаспер подленько хихикает в свою оленину.
— Немножко известная, друг мой, — говорит Шерри. — Самую чуточку.
Тихий библиотекарь поднимает на нас голову. Он очень бледный, а глаза прячутся в тенях от пламени свечей.
— Она художница, Лори. Ра-работает вместе с моим бывшим. Или, по крайней мере, работала, когда… раньше… — Пальцы библиотекаря сжимаются вокруг вилки, и, кажется, у него кончились слова.
— А как вашего бывшего зовут? — спрашиваю я.
— М-мариус?
— А, я помню Мариуса. — Высокий, горячий байронический юноша, как и большинство маминых прекрасных, художественно одаренных юношей. Блин. Надеюсь, они не спят друг с другом. — Он очень такой… пылкий?
Библиотекарь отвечает мне несчастным взглядом и утыкается глазами в тарелку, а я чувствую себя ужасно и даже не знаю, почему. Но потом кто-то еще, чьего имени я даже не помню, перегибается через Лори и спрашивает:
— У тебя правда трое отцов?
— Э-э… нет. — Я делаю секундную паузу, поскольку уже далеко не первый раз отвечаю на этот вопрос. — У меня их пять.
Лори разворачивается ко мне так резко, что едва не влетает локтем в масло.
— Пять? В каком смысле пять?
— Да ничего такого. Мама просто спала с целой кучей народа, когда забеременела, и это, наверное, даже к лучшему, поскольку ей тогда было пятнадцать, так что никто, по крайней мере, в тюрьму не попал.
— Господи боже, — бормочет себе под нос Лори. И мне уже как-то неспокойно от мыслей о его возможной реакции, но раз уж начал, то надо закончить.
— В общем, потом часть из них вызвалась помогать, потому что это все было ну очень скандально и заманчиво, и где-то пятеро умудрились не отсеяться и остались на таком нерегулярном графике.
— И вы даже не подумали сделать анализ ДНК? — Не нравится мне осторожный тон Лори.
— Слушай, да плевать, чей был сперматозоид. Мне хотелось просто, чтобы кто-то шагнул вперед и сказал: «Я». Лет в девять где-то меня это так забодало, что я собрал их всех и, такой, поставил условие: «Больше никаких отцов на полставки. Выбирайте». — Надо куда-то деть руки, поэтому я делаю большой глоток вина, которого даже не хочу. И с широкой улыбкой рассказываю самый смак: — И никто не остался.
Тогда я после этого пошел к деду. Обревелся у него на плече. Сейчас даже не знаю, с чего так расстроился — ведь дед-то у меня был.
— А твоя мать? — спрашивает Лори.
— Да ей было все равно. К тому времени они все стали друзьями по большей части, но, в общем-то, она с ними тогда уже покончила. — На меня все смотрят в любопытстве и нетерпении. Так что приходится, вздохнув, рассказывать им то, о чем они так хотят услышать. — Она не верит, что ты должен спать больше одного раза с тем же самым человеком. Потому что… иначе это как ксерокопировать произведение искусства.
Лори реально закатывает глаза.
— Твоя мать не верит в ксероксы?
— В механизмы массового производства. — Я набираю в грудь воздуха и монотонно зачитываю: — «Даже в самой совершенной репродукции отсутствует один момент: здесь и сейчас произведения искусства — его уникальное бытие в том месте, в котором оно находится»[27].
Вот так я и начинаю массовые беспорядки, когда все одновременно говорят об искусстве и его смысле, природе аутентичности и прочей стандартной фигне.
Лори молчит. Пытаюсь поймать его взгляд, и когда получается, он говорит мне одними губами: «Ты вообще кто?»
А я ему в ответ, тоже губами: «Я твой».
И мы держимся за руки под столом, пока не вносят яблочно-айвовый тарт с крошкой. Пена из кальвадоса выглядит ничего, а на вкус это полный улет. Мне хочется слизнуть ее с пальцев Лори. Божечки. Лори и еда. Две мои самые любимые вещи.
— А ты, Тоби? — разрезает мой личный гастрономическо-похотливый туман голос Шерри.
— А? — Господи, только не спрашивайте меня об искусстве, мне на него покласть.
— Ты тоже художник?
— Э-э, нет. — Я включаю Капитана Очевидность: — Это по наследству не передается.
Он так мило улыбается, что даже немного чувствую себя сволочью, что так сорвался.
— Просто подумал, что у тебя, наверное, тоже есть к этому интерес.
— Нет, я работаю в кафешке.
— Ужасно богемно с твоей стороны, — протягивает Джаспер.
Ёпт, иногда тебя опустят несмотря, блин, ни на что.
— Угу. Между прочим, близнецы Крэй[28] уже тогда вышвыривали людей из окон витрин.
— Дай угадаю: днем ты изучаешь человеческую природу, а по вечерам работаешь над своим романом?
— По вечерам я езжу к деду и жду выходных, чтобы увидеться с Лори. — И теперь у всех на лицах разочарование. Ну, у всех, кроме Лори. Эх. — Раньше мне хотелось стать поэтом, ясно?
— И почему передумал? — Я уже плохо соображаю, кто смотрит, а кто спрашивает. Пожимаю плечами в ответ.
— Слишком люблю поэзию.
Джаспер отодвигает в сторону свой чуть надкусанный тарт — преступное расточительство, по-моему — и придвигает бокал с вином. Он опирается локтем о стол, чего вообще-то делать не положено, и подпирает ладонью подбородок, изучая меня своими красивыми глазами и улыбаясь едва заметной, загадочной улыбкой.
— Я тебя решительно обожаю, Тобермори. Каким поэтам отдаешь предпочтение?
С ним так легко забыть, что кроме него существует еще целый мир.
— Да всяким, на самом деле.
— Только не надо кокетничать. Тебе не идет.
— Ну ладно. Мне нравятся… метафизики, особенно Донн и Марвелл. И граф Рочестер. И Франсуа Вийон. И Байрон. И Джерард Мэнли Хопкинс.
— Значит, любишь стихи пожестче и побрутальней.
— Как и мужчин.
На Лори нападает приступ кашля.
— Просто нравится, когда звучание тоже составляет немалую часть картинки, понимаешь?
— Понимаю, — серьезно отвечает Джаспер. И, кажется, не шутит.
— Я люблю и Уилфрида Оуэна. И Мину Лой — она единственная из модернистов, кого я переношу. И Бренду Шонесси. И Ли Ян Ли. И Эдуардо К. Коррала. — Мне уже становится неловко, словно части моих внутренностей показались наружу. — А, и Дона Маркиса.
Джаспер смеется, но так по-доброму, что я, можно сказать, в шоке.
— Toujours gai, Арчи, toujours gai[29].
Тут я, кажется, куда-то выпадаю, потому что в следующий момент уже нет ни стихов, ни мягкого ритма голоса Джаспера, а Лори тянет меня за локоть.
Вместе с нами встает и вся комната. И вот вам показатель, как быстро начинаешь принимать странное за само собой разумеющееся, потому что я не удивляюсь ни на секунду. А скоро начну ожидать, что окружающие будут прыгать вверх-вниз, смотря, что именно я делаю.
Чувствую, что Лори весь напрягся, но не могу понять, почему.
— Следующая часть тоже традиционная, — говорит он с резкой ноткой в голосе, подталкивая меня к боковой двери. — Мы сядем в круг, по которому будут пускать напитки. Всегда наливай тому, кто справа, и передавай графин тому, кто слева. Подливать будут, пока не перестанешь осушать свой бокал, поэтому я тебя умоляю, не забывай о том, чтобы остановиться, иначе мы просидим там вечность.
— Хорошо. Передавать налево. Потом перестать пить. Ясно. — Улыбаюсь ему, но он не отвечает мне улыбкой.
— И боюсь, сидеть мы будем по-отдельности.
— Что? Почему?
— Не знаю. Просто так получается.
Надеюсь, он не в духе потому, что не сможет пить бренди, держась со мной за руку, хотя и не уверен. Вроде я его нигде не опозорил.
Мы все набиваемся в другую комнату — для разнообразия не обшитую дубом, но с большой хрустальной люстрой. Все кресла расставлены в форме подковы вокруг камина, и на входе нас так разделяют по разным направлениям, примерно как пассажиров на Титанике.
Я очень хочу вцепиться в Лори, но не могу. Иначе буду смотреться как дятел.
Кажется, это задумано как такая особая социальная алхимия, потому что меня проводят к нужному креслу как на праздник. В следующем уже сидит какой-то мужик, и надо же — кажется, он счастлив видеть, кто ему достался. Пока я сажусь, мы пожимаем руки и представляемся, его зовут Харрисон Уитвелл.
