Метаморфозы вампиров - Уилсон Колин Генри (книги бесплатно без регистрации полные .TXT) 📗
От ошеломляющей сладости он перестал поглощать, жизненную энергию медузы — это показалось бессмысленным, поскольку он и был медузой, как и вообще любым организмом.
Постепенно Карлсен отделился от снаму, они ели так увлеченно, что его отсутствия никто не заметил. Тут он впервые почувствовал отобщенность от этих созданий. Пытаясь заполучить как можно больше жизненной энергии, они насыщались с такой некрасивой жадностью, что чудо откровения их не трогало. Казалось невероятным, что медуза в каком-то смысле знает больше, чем они — эдакий аморфный святой. Хотя святость ее, безусловно, именно от аморфности. Способность усваивать значение объясняется простотой. Попытайся она это значение использовать, направить на какую-то цель, и от мгновенного усложнения структуры урезался бы смысл.
Вот что сделали снаму, при всей своей невзыскательности. Они уяснили, что блаженное поглощение всевышней любви как-то чересчур просто. Медуза воспринимала его с простотой солнечной батареи и осталась навеки неизменной. Хотя было в нем что-то идиотски пресное. Потомку снаму начали свой длительный путь к усложненности, с тем, чтобы не просто блаженствовать, чувствуя в себе теплоту жизни, но и сознавать это блаженство, усугубляя его тонкости.
Медуза действительно была чем-то вроде солнечной батареи, примитивно улавливающей смысл. Снаму же хотелось не только впитывать его, но и хранить, чтобы можно было над ним размышлять. Поэтому они усложнились, познав через это проблему фрустрации. Похоже на человека, смастерившего большую бочку для воды, чтобы не было надобности в дожде для полива. Но пока мастерил, дожди прошли, так что бочка либо остается пустой, либо воды в ней до следующих дождей на самом донышке, и та стоячая. Так что на Земле, где человек из-за невзгод и лишений взбежал по эволюционной лестнице так проворно, полно пустых бочек и полно людей, с мольбой взирающих на небеса: где же долгожданный дождь.
Среди снаму что-то происходило, чувствовалась волна взволнованного ожидания. Примкнув, Карлсен уяснил, что общее внимание направлено на снаму, зависшего спиной вниз около поверхности. Цветом он был потускнее сородичей, причем абсолютно неподвижен — не то в бесчувствии, не то вообще неживой. Хотя это вряд ли, судя по общей атмосфере радостного предвкушения. Придвинувшись ближе к зависшему (остальные снаму учтиво посторонились), Карлсен увидел, что тот бледнеет на глазах: совсем уже желтый, похож на какой-нибудь гниющий овощ. Тут уловилась его вибрация и стала ясна суть. Впитывая жизненную силу медузы, снаму постепенно довел себя до экстаза. Границы собственной сущности растворились в безраздельном счастье и согласии: у человека это бы называлось Божьим озарением или нирваной. Вот отчего снаму побледнел. Сам экстаз размывал жизненную твердость. Довольно странно, но почему-то вспомнилась Линда Мирелли после той неистовой любовной схватки.
Озадачивал настрой остальных снаму: чуткое предвкушение того, что сейчас произойдет что-то важное. На его глазах снаму из желтого стал зеленым. Щупальца заколыхались в ленивом ритме, словно под музыку. Неожиданно из гущи щупалец (у себя в этом месте он обнаружил небольшую ямку вроде пупа) вырвалась странно зеленая дымка. В эту секунду все снаму разом как бы удовлетворенно вздохнули. Подобравшись еще ближе, Карлсен разглядел в толще воды крохотный зеленый шарик: малютку снаму, почти прозрачного, но уже опушенного щупальцами. На Карлсена неожиданно нахлынула заботливая нежность. Спустя секунду малыш взмахнул щупальцами и рыбкой юркнул в сторону. Снаму-родитель, пошевелившись, из зеленого сделался желтым. Через несколько секунд его было уже не отличить от остальных сородичей.
Примечательно то, что между снаму не наблюдалось половой разницы. Он сам не ощущал себя ни мужской, ни женской особью, и то же самое, судя по всему, относилось ко всем остальным. Тот, что на глазах произвел малыша, разродился, очевидно, от самого экстаза. Как ни странно, это казалось абсолютно логичным. Снаму постоянно пребывают в состоянии, у людей считавшемся бы сексуальным экстазом в миниатюре. Только у людей при этом выделяется оплодотворяющее семя, а снаму зачинают непосредственно от жизненной силы.
— Домой тянет? — раздалось над самым ухом.
Внезапно ворвавшийся человеческий голос заставил вздрогнуть. Крайски даже и не «контактировал» на манер снаму, просто использовал человеческую телепатию.
— Да нет, не тянет. Просто задумался. — Ограниченность ума снаму превращала подобное общение в тяжкий труд.
Передавать сложные идеи было невозможно. Мозговая структура, разбросанная по всему телу, была под это просто не приспособлена.
— И я, — сказал Крайски. — Всегда радуюсь, когда сюда прихожу. И когда ухожу, тоже.
К ним подплыл один из снаму, тот, что первым поприветствовал Карлсена. «Ты устал?», — осведомился он. Тронутый его участливостью, Карлсен решил открыть содержимое своих мыслей. Снаму, повникав, застенчиво заметил: «Это вне моего понимания» и тронулся наверх, за очередной порцией медузы. — Ну что, насмотрелся? — спросил Карлсен.
— Здесь есть что-нибудь еще?
— Есть и еще. Только то же самое.
— В таком случае, да.
Они тихонько, незаметно для других отплыли. Когда отдалились на несколько миль, Карлсен начал жалеть о преждевременном уходе: было бы приятно задержаться на несколько недель, а то и лет. Вместе с тем логика подсказывала: то, что снаму могли дать, он уже взял. Его поведение они сочли бы непонятным, поэтому лучше было уйти.
— Точно, — одобрил Крайски.
Он вторил мыслям Карлсена и был с ним в полном унисоне. И снова удивляло, насколько между ними много общего. Возвращались медленно. Было как-то жалко выходить из дремотно приятного сознания, как бы сочетающего сон и бодрствование. Еще задолго до суши сгустились сумерки. Примерно за час до этого небо на западе стало высвечиваться все ярче, и горизонт расчертили серебристые полоски облаков. Затем последовало подобие зеленого фейерверка, где горизонт пронизывался ярко зелеными блестками, опадающими медленным каскадом. И вот сквозь туман проступила пронзительно синяя вечерняя звезда:
Ригель. Да-а, куда там альпийским закатам…
Наступившие сумерки лишь подчеркивали умиротворенность, и Карлсен ощутил, что снаму ночь любят так же как день, светясь счастьем при ее приближении.
— У них есть какие-нибудь враги, кроме хайссеров? — поинтересовался он. — Только один какой-то, неизвестный, в пещерах у дна. — Поскольку связь была прямой, Крайски сумел показать обширные гроты, уходящие далеко вглубь шельфа.
— Как он выглядит?
— Никто не знает.
— Почему?
Крайски с помощью образов и телепатии показал, что в огромной системе пещер, залегающих под западным морем, обитает медуза, у снаму считающаяся самым большим деликатесом: упругая как натуральная плоть, и вместе с тем выделяющая куда больше жизненной энергии, чем та разновидность, что видел у поверхности Карлсен. Иногда наиболее рисковые из снаму отправлялись в пещеры и возвращались, сияя от избытка и двигаясь с такой силой и напористостью, что сородичи как-то даже тушевались. А вот отдельных смельчаков больше не видели. Порой их полусгнившие останки обнаруживались где-нибудь на дне или их приносило течение, от чего складывалось впечатление, что из снаму высосала жизнь некая сила, которой по зубам их жесткоклеточная структура. Что это за враг, из снаму не знал никто, да так оно и лучше. Пусть сидит себе в своем подводном логове, и ну его.
— Неужели их не разбирало любопытство!
Ответ Карлсена можно было истолковать как пожимание плеч. К тому времени как впереди замаячил берег, уже наступила ночь, несравнимо бархатистее и непроницаемее, чем на Земле. Тем не менее, Карлсен с интересом обнаружил, что с помощью щупалец и малюсеньких белых бугорков различимы и берег, и даже оба приемника. А заодно два хайссера, застывшие от приемников в нескольких футах.
— Что теперь делать? — спросил он у Крайски.
— Не беспокойся. В темноте они не видят.
