Перекрестки судеб. Леся и Рус (СИ) - Черная Лана (книга читать онлайн бесплатно без регистрации .TXT) 📗
Она вжимается носом в мою шею, дышит быстро-быстро, словно боится, что я исчезну, а она не надышится мной.
— Почему… — сглатываю. Как же трудно спрашивать, хоть и понимаю, что надо. — Почему ты отдала ее?
Я хочу услышать это от нее. Хочу, чтобы она рассказала это мне, а не Коту или кому-то еще. Поделилась своей болью, потому что я точно знаю, как ее вылечить. Нет, я не волшебник и не верну ей…нам потерянные годы, но я смогу примирить Ксанку с собой и с дочерью. Я должен.
— Я родила ее в тюремной больнице.
— Что? — выдержка меня все-таки подводит, но Ксанка обнимает крепко, не позволяя сорваться. Прикусывает кожу, физической болью отрезвляя. Смотрю на нее во все глаза. — Какая нахрен тюрьма? О чем ты говоришь?
— Почти год я была под следствием.
Я хочу спросить, за что, но она прикладывает ладошку к моим губам, и я молчу.
— Перед родами мне изменили меру пресечения, потому что решили, что я могу сбежать. Мне грозил реальный срок и меня бы посадили, я точно знаю. Суд уже приговор вынес. Адвокат поделился информацией, — с горечью. — На свободе у меня никого не осталось. Брат погиб…
— У Алекса были друзья.
— Ну и кому из них, по-твоему, я могла повесить своего ребенка? Игнату, мучившемуся чувством вины из-за гибели жены, или Тимуру, прячущемуся от убийцы?
Я смотрю на нее, нахохлившуюся как воробышек, сильную сейчас, как никогда и не знаю, что ответить. Впервые за все эти годы взглянув на нашу жизнь под другим углом. Столько лет я думал о том, как она меня предала и как моя жизнь рухнула. И никогда не думал, а как жила она. Разве мог я хотя бы предположить, какие кошмары ей пришлось пережить?
— Погоди. Я так и не понял, в чем тебя обвиняли.
Она молчит. Хмурится. Словно решает, признаваться или нет. И все же сдается.
— В том, что я хотела тебя спасти.
Глава семнадцатая: Рус
Идти по небу вниз, идти, пока ты спишь…
И вернуться в те места, где ещё горят сердца…
Dan Balan «Домой»
— В том, что я хотела тебя спасти…
Эти слова бьют под дых, вспарывают глотки обезумевшим демонам. И когда в ответ на мой немой вопрос, Ксанка берет мою руку, запускает под полу халата и кладет их на тонкую полоску шрама под ребрами, демоны захлебываются моей болью. Пальцы дрожат, и она дрожит, а по разгоряченной коже рассыпаются мурашки. Я все понимаю без лишних слов.
Но она прижимает мою ладонь к шраму и снова говорит, не отпуская мой взгляд.
— Я нашла доказательства твоей невиновности, но мне не позволили, — сглатывает, — не позволили ими воспользоваться. Только я так просто не сдаюсь. Зашла с другой стороны и нашла снова. Их я и передала Воронцову. У него были связи и…ему был нужен ребенок.
Она немного молчит, обдумывая слова, собираясь с силами. А я глажу ее шрам, подыхая от осознания, что она могла умереть…тогда. И сейчас не лежала бы в моих руках и не исповедовалась мне, как священнику. И эти мысли сводят с ума. Я не спрашиваю, зачем Воронцову нужен был ребенок — я уже знаю. Хоть по Ксанке вижу, она ждет этого вопроса.
— Уже потом Игнату удалось вытащить меня и даже вернуть на работу.
Похоже, мне предстоит серьезный разговор с Крушининым.
— Как?
— Не знаю, — вздыхает. — Но я думаю, им просто понадобился козел отпущения. Планировали повесить собак на ту, кого не жалко. Тогда дело громкое было. Брата как раз внедрили в одну ОПГ[1]. У него, конечно, свои планы имелись, но и на нас он поработал. Тогда же я узнала, что он жив. Тогда же стала искать Богдану.
— Не нашла?
— Нашла, — выдыхает с тихим всхлипом. — Но я не смогла рассказать Виктории правду. Она любила нашу девочку. У Богданы было все…
Пока Виктория не решила самоубиться. И все, счастливое детство смыли в унитаз одним диагнозом. Ложным диагнозом. И зачем это понадобилось Воронцову, мне ещё предстоит выяснить.
— Нам не отдадут Богдану. По закону, усыновителем не может быть человек, который однажды был лишён родительских прав. Так что…
— Никто тебя ничего не лишал, — перебиваю. Она вскидывается и вся напрягается, словно тетива лука.
— Как это? Я сама лично подписала отказ.
— Тебя обманули.
Причем со всех сторон. Все эти годы ты жила во лжи, моя маленькая девочка. И мне уже неважно, почему ты отдала нашу девочку. Потому что только я виноват в этом. И сейчас я кое-что исправлю.
Аккуратно ссаживаю Ксанку с себя.
Она тут же закутывается в халат, но на мгновение я выхватываю темные линии рисунка на ее ноге. Сердце пропускает удар. Я знаю этот узор, но как он мог оказаться на коже Ксанки? Но она ничего не замечает, уткнувшись лицом в пушистый ворот. А я достаю из кармана домашних брюк смартфон, нахожу сканы документов, пролистываю, останавливаясь на важном, и протягиваю трубку Ксанке. Она смотрит внимательно, вчитываясь в каждую букву, беззвучно шевеля губами. А я думаю совсем о другом…
…Мрачный коридор с железными дверьми, за которыми гниют человеческие души. Когда-то я был художником…и на полотне сознания делаю широкие мазки…черные…совсем. Закрашивая ними краски жизни, что осталась за колючей проволокой. Мы проходим по длинным коридорам, минуем металлические ступени. Офицер впереди высок и молчалив. Он не знает, почему я здесь. Он только выполняет указания. А я пришел убедиться, что все сделал правильно.
В тюремном морге — туман резких запахов, которые тут же вгрызаются в тело, проникают под кожу, — и я точно знаю, что буду еще полжизни отмываться от них. Полумрак прячет под своим покрывалом старуху смерть, что таится в темных углах, не жалуя в своем царстве живых. Я не запоминаю дорогу, полностью доверившись проводнику. Чем меньше я запомню, тем меньше шансов бродить здесь в ночных кошмарах.
В комнате, где на столе лежит тело, накрытое простыней, неожиданно светло. Яркий свет режет глаза, и я невольно щурюсь. Низкорослый доктор заботливо предлагает нашатырь, но я лишь качаю головой. Мне не нужно прятаться от запахов — и не такое нюхал. Доктор лишь кивает. Здесь говорить кажется излишним. И только когда мне открывают лицо, врач не удерживается от ремарки:
— Вздернулся…
У него обескровленное лицо с посиневшими губами, а на белой коже шеи темная борозда, тонкая, как от струны. Нет, этот человек не повесился. Ему перерезали горло, а потом инсценировали самоубийство. Сделали все чисто и правильно. Не забыв напомнить, за что он подыхает.
Я смотрю в мертвое лицо человека, убившего мою сестру, и ничего не чувствую. Даже демоны не радуются свершившейся мести. Не урчат удовлетворенные видом трупа Кирилла Погодина. А я…передаю привет от Славки и ухожу, заколачивая гвоздями старый сундук с прогнившим прошлым…
— Я ничего не понимаю, — голос Ксанки вытягивает из коридоров морга. Растираю лицо, отгоняя мрачные мысли. На этот раз оставляя прошлое прошлому теперь уже наверняка. Я сделал то, что должен был, и ни о чем не сожалею. Моя маленькая сестренка теперь может спокойно жить в своем раю, а ее дочь никогда не упрекнет меня в том, что я позволил этой твари жить, пусть и в тюрьме.
— Руслан, — она вскидывает на меня совершенно потерянный взгляд и я рвано выдыхаю, потому что сердце бешено лупит по ребрам. — Здесь…здесь написано, что мой ребенок…умер?
И в глазах — тайфун, едва сдерживаемый. И яркая зелень потемнела.
— Я ничего не понимаю. Ведь Богдана…она жива. Или…?
— Богдана — наша дочь, — говорю твердо, едва ли не по слогам. Но, кажется, мои слова ее не убеждают. Похоже, у Ксанки с верой ещё хуже, чем у меня. Значит, будем убеждать фактами. — Во-первых, она похожа на тебя, как две капли воды, — вынимаю из ее рук телефон, нахожу фотографию нашей девочки, пьющей молоко на крыльце моего дома. Ксанка берет телефон дрожащими ладошками и едва не роняет, но я переплетаю наши пальцы, укладываю ее голову себе на колени. Она не сопротивляется, не отрывая взгляда от дочки. — Во-вторых, по анализу ДНК Богдана точно моя дочь. И твоя.
Ксанка молчит, принимая мои аргументы. А я запутываю пальцы в ее растрепанных и еще влажных после душа волосах. Медленно расчесываю, наслаждаясь их мягкостью и тем, как они тут же скручиваются в тугие локоны, едва стоит убрать пальцы. Сейчас, смыв с себя грязь и налет косметики, она такая теплая, родная и…кудрявая. А я уж было подумал, что за столько лет ее волосы потеряли свою прежнюю форму. Оказалось, еще вьются. И зачем она их обрезает вечно? Пытается убежать от себя? Так и подмывает спросить, получилось ли?
