Особый слуга (СИ) - Дьяченко Наталья (книги без регистрации бесплатно полностью сокращений TXT) 📗
— Вы выбиваетесь из такта, князь.
— Напротив, создаю новый такт. Я люблю котильон за то, что он предполагает импровизацию. Но ты, как я помню, предпочитаешь во всем следовать традициям.
К радости Полетт, настал черед перехода, и на некоторое время она была избавлена от общества Соколова.
— Он досаждает вам? — исполняя chaine anglaise[5], спросил Пьеро, от внимания которого не укрылось вольное обхождение князя.
— Ничуть, — запротестовала графиня, не желая вмешивать Поцелуева в их с Антоном вражду.
Пьеро облегченно выдохнул:
— Стало быть, нет повода вступаться за вашу честь?
— Что вы, конечно же нет. Упаси вас Боже стреляться!
— От сердца отлегло. Я плохой стрелок. У нас в доме не было пистолетов. Цыганка нагадала матушке, будто мне следует стеречься шальной пули, и она приказала выбросить их все.
Они закружились, а затем разошлись, и Полетт вновь оказалась напротив князя. На сей раз ей лучше удалось овладеть своими эмоциями.
— Еще не натешилась местью? — спросил Антон, когда они сходились.
— Простите? — меняясь с ним местами спросила графиня, заслоняясь холодной вежливостью, будто щитом.
— Не наигралась моим слугой? Признаться, я привык к его услугам.
— Теперь это мой слуга, — успела ответить Полетт, прежде чем музыкальные волны вновь разнесли их по сторонам.
Ей впору было ненавидеть Соколова, однако по прошествии времени она не находила в себе ни ненависти, ни злости. Обладающая очистительной силой любовь смыла все прочие чувства: и страх, на который намекал Соколов, и жажду мести, что так рьяно разжигала в себе сама графиня. В какой-то мере она даже была признательна князю за ту ночь, ведь если бы ее не случилось, Полетт никогда не узнала бы Северина, не изведала пьянящий вкус его ласк.
[1] Первой дамой, важной особой.
[2] То же, что и алебастровая.
[3] Прекрасно (итал.)
[4] Визави — человек, который находится напротив. Образовано от французского vis-a-vis — «лицом к лицу». В данном случае используется в значении танцующих друг против друга.
[5] Фигура, во время которой партнеры vis-a-vis подают друг другу правые руки и меняются местами.
Письмо от князя
Несколько дней спустя, накануне приятно проведя время, переезжая с бала на бал, графиня пробудилась томной и разнеженной. Ей приснился поистине чудесный сон, и отголоски его все еще звучали у нее в душе. Сон в руку, поторопилась сказать Полетт, изо всех сил желая, чтобы пригрезившееся сбылось наяву. Никаких неотложных дел ее не ждало, и графиня позвонила горничной, попросив принести кофе для бодрости, а сама принялась предаваться мечтам. Так сладко было просто жить, видеть солнце в окне, знать, что обиды остались позади, а грядущее полно одних только радостных встреч.
Аннета пришла вскоре, подала хозяйке поднос с чашкой тончайшего фарфора, наполненной дразнящим ноздри темным напитком, обронила ненароком:
— Управляющий с раннего утра осведомлялся о вас. Какое-то у него неотложное дело. Просил предупредить, как вы проснетесь. Я передала, чтобы он обождал.
Горничная довольно ревностно отнеслась к появлению Северина и при любом удобном случае выказывала перед ним свою близость к хозяйке.
Сон в руку, повторила Полетт про себя, а вслух произнесла, напустив на себя лениво-равнодушный вид, какой не раз наблюдала у светских красавиц:
— Отчего же? Зови, коли просил.
Сама она тем временем поэлегантнее оперлась на подушку, рассыпала пряди волос по плечам, красиво изломила запястье, поправила газовый пеньюар, подаренный Кристобалем на годовщину их свадьбы. Немного поразмыслив, Полетт спустила бретельку пеньюара с одного плеча.
Северин явно не ожидал застать хозяйку в постели. Графиня всегда представала пред ним безупречно одетой и причесанной, а эта женщина с припухшими после сна губами, с тяжелыми веками, под которыми колыхались обрывки ночных видений, в окружении белого шелка и тонкой газовой ткани с просвечивающими сквозь нее соблазнительными округлостями, была похожа на Венеру, принимающую Тангейзера в зачарованном гроте горы Херзельберг[1].
Управляющий замер, не решаясь переступить порог.
— Доброго дня, ваше сиятельство. Верно, Аннета что-то перепутала. Я зайду позже? — наконец пробормотал он.
— Аннета говорила, вы ждали моего пробуждения. Полагаю, вы не стали бы разыскивать меня из-за пустяков. Что за нужда томит вас в столь раннюю пору?
Золоченые часы на туалетном столике — затейливое творение швейцарских мастеров — показывали далеко за полдень, но для графини, воротившейся под утро, день только начался.
— Я хотел обратиться к вам с просьбой об отлучке.
— Что-то случилось?
— Я получил записку от моего прежнего хозяина. Он катался верхом и упал с лошади. Доктора полагают, до ночи он не дотянет. Их сиятельство просил, чтобы я провел с ним последние часы.
— Упал с лошади? Но на днях мы плясали котильон, и князь был в добром здравии, — повторила графиня, пытаясь осмыслить услышанное.
Несмотря на свое желание поквитаться, Полетт никогда не желала Антону смерти. В конце концов, как он справедливо заметил, пострадала ее гордость, но не она сама. И вот теперь князь умирал, что никак не укладывалось в голове Полетт. Этот напористый, жесткий, властный мужчина также как прочие оказался бессилен перед волей фатума!
— Вы в этом уверены? — спросила Полетт, сама понимая, насколько нелепо звучит ее вопрос. Северин промолчал. Тогда она спросила вновь. — Вы непременно желаете ехать?
— Негоже отказывать умирающему. Как-то я говорил вам, что кроме меня у него никого нет.
— Я никогда прежде не спрашивала, что связывает вас с князем.
— Вы взаправду хотите знать? — отвечал он вопросом на вопрос.
— Это какая-то тайна?
— Такие вещи не принято рассказывать в обществе.
— Но мне вы можете рассказать? — настаивала графиня. Ей неприятна была мысль о том, что у ее управляющего может быть общая тайна с своим прежним хозяином, и она не замечала, как в своем любопытстве делается жестокой. Полетт ревновала, и наказывала Северина за свою ревность.
Управляющий побледнел, это было заметно даже сквозь загар. Веснушки явственнее проступили на его лице, в речи проступила картавость, появлявшаяся обычно в минуты, когда он бывал чем-то взволнован. Он упрямо покачал головой:
— Простите, ваше сиятельство. Коли вы отдадите приказ, я, разумеется, поведаю вам все без утайки. Но я был бы признателен, кабы вы позволили мне молчать. Хоть я и слуга, и, выражаясь принятым в свете языком, пустое место, у меня тоже есть достоинство. Существуют вещи, выбор которых невозможен для крепостного, и существуют привилегии, не доступные обычным слугам, но разрешенные тем, кто находится на особом положении. Вы все еще хотите, чтобы я продолжал?
В его голосе слышались обреченность и злость. Вещи, выбор которых невозможен… Особые привилегии… Ужели он… Он и князь… Кровь отхлынула от лица Полетт. Она подалась вперед, позабыв о нарочитой красоте своей позы, желая обнять Северина и одновременно гася порыв. Шелковое одеяло, в которое графиня так тщательно драпировалась, сползло, выставляя напоказ ее зрелое женственное тело, будто светящееся сквозь газовую ткань пеньюара.
Управляющий поспешно отвел глаза.
— Бога ради, простите меня, Северин. Я была жестока, выспрашивая вас о том, чего вы говорить не хотели. Мое любопытство неуместно.
Он качнул головой, пытаясь избавить ее от чувства вины:
— Хорошо, что между нами не осталось недомолвок. Тайны имеют неприятное свойство раскрываться в самый неподходящий момент.
— Разумеется, вы можете отправляться к князю, — и точно что-то подтолкнуло Полетт, чтобы она добавила. — Буду с нетерпением ждать вашего возвращения, мне не управиться без вас.
Лицо Северина озарилось благодарностью.
— Спасибо, графиня, — и все же он мешкал. Причина стала ясна, когда он извлек из кармана сюртука конверт веленевой бумаги[2], опечатанный красным сургучом с уже знакомым Полетт изображением сокола. — Вот, извольте. Его сиятельство просил вам передать.
