За стеной фильтров. Что Интернет скрывает от вас? - Паризер Эли (книги онлайн читать бесплатно .TXT) 📗

Чтобы это ощущение усилилось, Бюро общественной безопасности в Шеньжене разработало более прямолинейный подход: Джин-Джин и Чача, мультяшные интернет-полицейские. Как рассказал руководитель этого проекта сайту China Digital Times, он хотел «дать всем пользователям знать, что Интернет не зона беззакония и что интернет-полиция будет обеспечивать порядок в любой сфере» [290]. Иконки с изображением этой пары полицейских — мужчины и женщины в стильных эполетах и модных черных ботинках — были размещены на всех крупных сайтах в Шеньжене. И у них даже были адреса для отправки мгновенных сообщений: шестеро полицейских отвечали в реальном времени на вопросы пользователей.

«Люди вообще-то могут говорить о демократии, — сказал глава Google в Китае Кай-Фу Ли агентству Thompson в 2006 году. — Я не думаю, что им есть до нее дело. Скажем, демократия в США — хорошая форма правления. Китайское правительство — достойное и стабильное, это хорошая форма правления. Пока у меня есть возможность зайти на свой любимый сайт, увидеться с друзьями, жить счастливо, все это не важно» [291]. Возможно, не случайно «Великий китайский файр-вол» с недавнего времени перестал блокировать порнографию. «Наверное, они думают, что если у пользователей появится доступ к порно, то они будут уделять поменьше внимания политике», — сказал аналитик из Пекина Майкл Анти агентству АР [292].

Мы обычно представляем себе цензуру как процесс, в ходе которого государство меняет факты и контент. Когда появился Интернет, многие надеялись, что он вовсе упразднит ее: поток информации окажется слишком быстрым и сильным, и правительства не смогут взять его под контроль. «Несомненно, Китай пытается закрутить гайки в Интернете, — сказал Билл Клинтон на лекции в Университете Джонса Хопкинса в марте 2000 года. — Удачи им в этом! Это все равно что приколачивать желе к стене» [293].

Однако в эпоху Интернета правительства все еще способны манипулировать правдой. Изменилась только форма: прямой запрет определенных слов или мнений все чаще замещается цензурой второго порядка — манипуляциями в области редактирования, контекста, потока информации и привлечения внимания. А поскольку стену фильтров главным образом контролируют несколько централизованных компаний, скорректировать этот поток для конкретного человека не так трудно, как кажется. Вместо децентрализации власти, о которой говорили ранние поборники Интернета, последний может, наоборот, обеспечивать ее концентрацию.

Повелители облаков

Чтобы понять политические возможности персонализации, я поговорил с человеком по имени Джон Рендон.

Рендон учтиво представляется как «информационный воин и менеджер восприятия». Он предоставляет такие услуги десяткам американских государственных ведомств и иностранных правительств. Головной офис Rendon Group находится в Вашингтоне. Когда американские войска вошли в Кувейт во время первой войны в Ираке, телекамеры показали сотни кувейтцев, радостно размахивавших американскими флагами. «Вы хоть задумывались, — спросил Рендон как-то на лекции, — каким образом жители Кувейта, которых семь долгих и трудных месяцев держали в заложниках, смогли добыть американские флаги? И, если уж на то пошло, флаги других стран — членов коалиции? Ну, теперь вы знаете ответ. Это была моя работа» [294].

В основном работа Рендона конфиденциальная: у него есть допуск к данным высочайшего уровня секретности, такой не получают порой даже высокопоставленные аналитики разведки. Его роль в проамериканской пропаганде в Ираке времен Джорджа Буша-младшего неясна: некоторые источники утверждают, что он был центральной фигурой, сам же Рендон отрицает свою причастность. Но зато о своей мечте он говорит вполне ясно: он грезит о мире, где телевидение «может управлять политическим процессом», «место пограничных патрулей занимают лазерные патрули» и «победы можно добиться без боя» [295].

Тем не менее я был несколько изумлен, когда первое названное им оружие оказалось очень будничным: словарь синонимов [296]. Ключ к изменению общественного мнения, как отметил Рендон, — это найти разные способы сказать одно и то же. Он описал мне матрицу, в одной части которой располагаются резкие выражения и радикальные мнения, а в другой — мягкие и умеренные. Используя анализ настроений, чтобы понять, как люди в той или иной стране отнеслись к событию — допустим, к новой договоренности с США в сфере вооружений, — и выбирая правильные слова из синонимического ряда, чтобы вызвать одобрение, можно «постепенно подталкивать в нужном направлении ход дебатов». По утверждению Рендона, «гораздо легче быть ближе к реальности» и направлять ее в нужную сторону, чем изобретать совершенно новую.

Рендон слышал мое выступление о персонал ими ци и на одном мероприятии. Стена фильтров, как он мне тогда сказал, обеспечивает новые способы управления восприятием: «Для начала нужно проникнуть в суть алгоритма. Если вы сможете найти способ загрузим, свой контент так, чтобы только он воспринимался алгоритмом, то у вис будет больше шансов сформировать убеждения». Он предполагает, что если мы затянем куда нужно, то обнаружим следы такого процесса изменение настроений со временем при поддержке алгоритмов уже сейчас.

Но если стеной фильтров и можно пользоваться для изменения позиций в Ираке или Панаме, Рендона, очевидно, тревожит влияние «самосортировки» и персонализированных фильтров ни демократию в США. «Если я фотографирую дерево, — говорит он, мне нужно знать, какой сейчас сезон. В разное время года оно выглядит по-своему. Оно может засыхать или просто терять листья осенью». Чтобы принимать правильные решения, чрезвычайно важен контекст: вот почему военные так плотно занимаются тем, что называют «ситуационной ориентацией на 360 градусов». За стеной фильтров нет никаких 360 градусов — может оказаться, что градус всего один.

Я вернулся к вопросу об использовании алгоритмов для изменения настроений. «Как перехитрить систему, если в ее основе автоматически генерируемые, самоподдерживаемые потоки информации?» — «Об этом надо еще подумать, — ответил Рендон. — Но, думаю, я знаю, как бы я это сделал».

«Как?» — спросил я.

Он замялся, потом усмехнулся: «Близко, но мимо». Он и так уже сказал слишком много.

Пропагандистская кампания Первой мировой войны, против которой ратовал Уолтер Липпман, была масштабным проектом: чтобы заставить правду маршировать по указке властей, нужно было привлечь сотни газет по всей стране. Сейчас, когда каждый блогер сам себе издатель, задача эта кажется практически невыполнимой. В 2010 году глава Google Эрик Шмидт подтвердил это. В журнале Foreign Affairs он утверждал, что Интернет затмевает посредников и правительственные ведомства, наделяя индивидов могуществом «творить, потреблять и распространять свой контент вне государственного контроля» [297].

Это удобная для Google точка зрения: если посредники теряют власть, то компания — лишь мелкий игрок в масштабной драме. Но на практике большая часть онлайн-контента попадает к людям через несколько крупных сайтов, прежде всего Google. Это новые локусы власти. И хотя их транснациональный характер обусловливает меньшую восприимчивость к определенным формам государственного регулирования, они также могут предложить правительствам, стремящимся управлять движением информации, «систему одного окна».

Если база данных существует, то правительство может получить к ней доступ. Вот почему борцы за право на владение и ношение оружия так много говорят о деле Альфреда Флатова. Этот гимнаст-олимпиец, немецкий еврей, в 1932 году зарегистрировал пистолет в соответствии с законами приходящей в упадок Веймарской республики [298]. В 1938 году к нему в дом нагрянули немецкие полицейские. Они изучали архивы и, готовясь к холокосту, искали евреев, владевших огнестрельным оружием. Флатов погиб в концлагере в 1942 году.