Багдадский вор - Белянин Андрей Олегович (читать книги без TXT) 📗

На этот раз эмиру было некуда отступать. Становилось совершенно ясно, что именно здесь и сейчас решается судьба всего правопорядка, на всём Востоке. Если какому-то наглому вору удастся склонить на свою сторону общественное мнение — нравственность погибнет навеки! Порок будет неискореним даже самыми жестокими репрессиями. Если же в споре победит буква Закона, уже никто и никогда не посмеет упрекать великого эмира в злоупотреблении властью, и его имя восславят в веках!

— Что ж, будь по-твоему, Багдадский вор… Я сам зачитаю длинный список твоих прегрешений, от одного упоминания которых сердца истинных мусульман содрогаются от ужаса! Вот твой первый проступок: ты украл четыре перстня благородного господина Шехмета, а его самого опоил…

— Ни в одном глазу! — клятвенно заверил Лев. — Но если есть сомнения, спросим у него самого. Так чем это я вас опоил?

— А… эм… великий эмир, он говорит… правду, — краснея, как свёкла, выдавил начальник городской стражи. — Все перстни мне вернули, и я ничего не пил! Клянусь бородой пророка! Я только понюхал и сразу всё… понял. Я не выпил!

Над площадью пронёсся чей-то сдержанный гогот.

Эмир бросил на Льва самый строгий взгляд и продолжил:

— А разве не ты убежал из зиндана, украл всю казну городской стражи, распустил лошадей и вытащил во двор самого господина Шехмета в одних…

— Смилуйся, о великий и справедливый! — в полный голос взвыл Шехмет, падая на колени. — Всё, о чём ты говоришь, сотворили бесстыжие демоны-иблисы! Человек не сумел бы такого сделать… А уж тем более этот неуклюжий медведь!

— Есть ещё какие-нибудь обвинения? — ровно спросил Лев, победно подмигивая начинающим хихикать людям.

— Ты обманул и опозорил Далилу-хитрицу и её дочь, мошенницу Зейнаб! Теперь они прячутся в изгнании, а молодой Али Каирская ртуть от стыда бежал в родной Каир. Признаёшь ли ты это?

— Вы о Ночи Бесстыжих Шайтанов? Так там, как я понимаю, тоже похозяйничали барабашки… Весь город в свидетелях, правда?

— Истинно так! — дружным хохотом откликнулся народ.

— Но это был ты! — взвился оскорблённый эмир. — Ты и твой проклятый дружок, осквернитель морали — Ходжа Насреддин!

Оболенский открыл было рот, но ответить не успел. С переднего ряда гордо поднялся невысокий благообразный старик и величаво прошагал к Багдадскому вору:

— Здесь прозвучало моё имя? И, клянусь одеждами Мусы, Исы и архангела Джабраила, прозвучало осуждающим тоном.

— Ходжа, ты рехнулся, сядь на место!

— Не мешай, Лёва-джан, я тоже хочу высказаться. — Седая борода, длинные усы и подушка, выуженная из-под халата, упали с помоста вниз.

— Ва-й мэ-э… — дружно выдохнули все. Домулло повертелся то тем, то этим боком, давая возможность людям посмотреть на себя во всей красе.

— Раз уж нас с моим великорослым другом обвиняют в грехах, которых мы не совершали, позвольте мне покаяться в грехе, по сей день тяготящем моё больное сердце. Я хочу рассказать вам, о правоверные мусульмане, о маленькой рыжеволосой танцовщице. О той, что плясала для вас на базаре, где её и заметил наш великий и милосердный…

— Нет! Ничего этого не было! — вовремя вмешался побледневший Селим ибн Гарун аль-Рашид.

— Неужели не было? — хором удивились Лев и Ходжа. — Так, значит, в случае с Иридой Епифенди мы невинны?

— Я ни в чём вас не обвиняю! — дрожащим от ярости голосом торжественно объявил эмир.

— О наш благородный правитель, тогда заплати нам, и мы терпеливо отвалим… — ласково предложил Оболенский. Сразу никто ничего не понял, пришлось объяснять очевидное. — Ты ведь каких-нибудь пару часов назад обещал сочетаться со мной законным браком? Вытащил меня из гарема, заставил вырядиться, как белку новобрачную, с папулей моим при всех договорился, а теперь на попятную? Ладно, я тоже не страсть как горю замуж… Но по законам столь любимого тобой Шариата ты должен выплатить нам приличную компенсацию, чтоб мне как «честной девушке» было не стыдно глядеть в глаза соседям. Ну, так что, эмир?! Будешь платить, или всё-таки поженимся? Думаю, в твоём гареме меня снова примут с радостью…

Последние слова моего друга потонули в таком гоготе, что деревянный помост закачался! Казалось, разом засмеялась вся площадь… Люди, лошади, бродячие собаки, голуби на крышах, минареты и здания, деревья и облака — всё задохнулось в едином порыве нечеловеческого хохота! Селим ибн Гарун аль-Рашид пробовал что-то объяснить, но его никто не слушал. Неуправляемое веселье овладело душами, и если бы в этот момент кто-то умер от смеха, то он предстал бы пред взором Всевышнего с улыбкой до ушей! Народ катался, схватившись за животы, стражники ржали, даже не прикрываясь щитами, царедворцы и нукеры висели друг на друге, не в силах остановить распирающий гогот. Не смеялся только один человек. Вы знаете — кто, и ему действительно было совсем не смешно. Криками и пинками эмиру кое-как удалось поднять своих же стражников, заставляя их взять в кольцо двух возмутителей спокойствия.

— Вы будете казнены сию же минуту!

— За что? — хихикнули оба, народ успокоился довольно быстро и посерьёзнел, видя, что события принимают совсем нежелательный оборот.

— Ничего не хочу знать, казнить, и всё!

— А как же закон?

— Казни-и-и-ть!!! — взвыл Селим ибн Гарун аль-Рашид, площадь возмущённо замерла. Лев ободряюще похлопал Насреддина по плечу и спокойно уточнил:

— Шайтан с тобой, не ори только… Но прежде, чем мне отрубят голову, я могу попросить, чтобы дедушке Хайяму всё-таки вернули его законное имущество в размере одной ёмкости для алкогольных напитков?

— Можешь… — скрипнул зубом эмир. — Где этот проклятый кувшин?

Кто-то из стражи быстренько сбегал в караулку и притащил совершенно обычный глиняный кувшин для вина. Эмир потряс им, понюхал горлышко, не обнаружил ничего подозрительного и попытался сунуть себе под мышку:

— Твой дед получит его после твоей смерти.

— Э нет… — Никто не мог бы сказать, каким образом кувшин вдруг оказался в ловких руках Оболенского. — Такие дела надо доводить до конца собственноручно. Эй, Бабудай-Ага! Ты где? А ну, вылезай…

Мгновение спустя из горлышка кувшина повалил чёрный дым, и над базарной площадью вырос двадцатиметровый джинн! Кто-то успел взвизгнуть…

На этот счёт в одном из хадисов прямо сказано: «Тот из вас, кто видит нечто непотребное, должен исправить это с помощью руки своей. Если же у него не хватит на это сил, тогда он должен постараться исправить это словом уст своих. Но если у него и на это не хватит сил, то он по меньшей мере должен ужаснуться этому всем сердцем своим!» Лев всегда считал, что эмир Багдада в своей борьбе против греха изрядно перегибает палку. А значит, ему, Льву, как истинному мусульманину вменяется в обязанность беспременно вмешаться. Дабы честно и нелицеприятно поправить всё рукою своей, словом из уст своих, ну и конечно же сердцем!

— Что тебе угодно, о неисправимый Багдадский вор? — пророкотал джинн, изо всех сил стараясь выглядеть предельно крутым и впечатляющим. Это стоило сделать, ибо не будем врать, что все горожане при виде здоровенного монстра впали в истерику и бледность. Вовсе нет… Ну, многие, конечно, пригнулись, кое-кто даже зажмурился от страха, но не убежал ни один. То ли джинны на Востоке не такая уж диковинка, то ли здесь, на базарной площади, становилось слишком уж интересно, а любопытство — самый большой двигатель прогресса и самая сильная слабость человеческой души.

— Здорово, Бабудай-Ага! Сто лет не видались, как жизнь, как дети, как супруга?

— Хвала небесам, всё в порядке… — Джинн наклонился пониже и шёпотом доложил: — Ты всё перепутал, уважаемый! Меня мог вызвать только твой дед, и потом, для этого надо хотя бы потереть кувшин. Я бы не настаивал, но традиции есть традиции…

— Ладно, приму к сведению. Дедушка Хайям, ты не против, если я загадаю одно желание?