Багдадский вор - Белянин Андрей Олегович (читать книги без TXT) 📗
— Он был вором!
— Увы… но у него была добрая душа, и его забрала на небеса сияющая колесница святого Хызра!
— Уж не думаешь ли ты, старик, что от этого мы сочтём его праведником?! — наигранно расхохотался казий. Его смех прозвучал как-то особенно одиноко, напоминая скорее кряканье полузадушенной утки. — Господин Шехмет, лично присутствовавший при этом, убеждён, что злодея забрали, дабы избавить от него землю Востока и бросить великого грешника пред грозные очи всесильного Аллаха!
— Что ж, тогда и мне пора отправляться вслед за ним, — покорно кивнул поэт, опускаясь на колени перед палачом.
— Но почему ты не хочешь просить о помиловании? — неожиданно поднялся эмир. — Разве твоя жизнь и твоя смерть не в моей воле?!
— О нет, великий эмир, всё в руках Аллаха… Когда-то давно он дал мне эту жизнь в долг и сегодня лишь заберёт обратно. Кто я такой, чтобы судить деяния Всевышнего?
— Ответ, достойный мудреца… Но не уподобляйся торопливому юноше — я мог бы не только пощадить твою жизнь, но и наградить тебя!
неожиданно громко, отчеканивая каждое слово, словно серебряный дихрем, ответил старик.
Восхищённый гул пронёсся над площадью, и Селим ибн Гарун аль-Рашид с каменным лицом опустился на трон.
— Правоверные мусульмане! Вы сами видите закостенелое упрямство этого седобородого безумца. Наш добросердечный эмир сам предлагал ему прощение, но он отверг его милости. Пусть же ятаган палача станет последним укором тому, кто выпустил на наши улицы бесстыжего шайтана, именуемого Багдадским вором! Пусть…
— Довольно! — Густой, благородный бас прервал суетливую речь казия. В первых рядах царедворцев встала могучая фигура девушки в чадре и подвенечном платье. Она подошла к палачу, еле слышно бросив ему пару слов сквозь зубы. Мужчина ахнул, отбросил ятаган и поспешно ретировался, прикрывая обеими руками то, что так старательно прячут футболисты во время штрафных ударов. А девушка, не обращая внимания ни на кого, легко подняла старого Хайяма, ласково прижимая к своей необъятной груди. Стоптанные пятки несчастного бултыхались в воздухе…
— Что происходит? — искренне удивился правитель.
— Багдадский вор — Лев Оболенский не умер! — громогласно оповестила «невеста из Самарканда», поставив старика на место. — Он жив! Отпустите дедушку, и я покажу вам Багдадского вора.
Селим ибн Гарун аль-Рашид сделал нервный жест левой рукой, что было оценено как согласие на сделку. В ту же минуту к его ногам полетела чадра, фальшивые косы, красное платье и пышные шаровары. По эффекту разорвавшейся бомбы этот стриптиз превзошёл все «укусы пчелы», вместе взятые.
— Будем знакомы, я — Лев Оболенский!
Смех — это не оружие. Это — обезоруживание…
После утреннего обхода главврач чуть не уволил двух молоденьких медсестер. Причина увольнения — надругательство над пребывающим в состоянии комы больным! Согласитесь, это что-то… Нет, в наше противоречивое время младший медицинский персонал мог быть уволен за взятки (хотя вряд ли…), за невнимание, за преступную халатность, за… да за что угодно, но не за это! Главврач больницы, а с ним ещё четверо специалистов застукали девушек за абсолютно непотребным занятием — они наносили макияж на лицо беззащитного пациента. Вообще, подобное деяние даже трудно с ходу классифицировать… Издевательство, глупая шутка, подготовка к будущей практике в морге? Доподлинно никому не известно… Обе девицы, рыдая на весь этаж, клялись Гиппократом, что они ничего такого не делали. Совсем наоборот, пытались ватками и носовыми платочками стереть с больного непонятно откуда появившуюся косметику. Это не они, а кто-то другой подвёл пациенту глазки, накрасил реснички, нарумянил щёки и жутко извозил помадой губы. Естественно, им никто не поверил… Макияж был нанесён абсолютно профессионально и явно женской рукой. Кое-как главврач сдержал праведный гнев и дал медсестричкам испытательный срок…
Ай, какое яркое солнце горело в тот день над притихшим городом… Какое синее небо раскинулось сияющим шатром так высоко, что даже верхушки минаретов не доставали его, как ни тянулись… И какой человек блистал на самой известной сцене Багдада — грубом помосте, куда мог ступить каждый, но оттуда ещё никто не уходил своими ногами…
— Ну, всё… всё, дедуль… не надо. — На Льве оставались лишь белые нижние шароварчики, чуть ниже колен, да пара ниток недорогих бус.
Старый Хайям припал к его груди, и наш герой продолжил неуклюжие утешения:
— Живой я, живой! Что со мной сделается… Ты-то как здесь оказался? За каким шайтаном тебя понесло в Багдад… сидел бы себе в санатории, в шашки с Бабудай-Агой резался. А, саксаул?
— Аксакал! Глупый мальчишка! Никуда я не ездил… — тихо признался Хайям. — Так и сидел в пустыне. Джинн приносил вести о тебе, одну чудеснее другой… Потом ты пропал… я пошёл в город…
— Вот это зря! Я ж не младенец на прогулке, извилинами шевелить умею, не потерялся бы… Кстати, а где наш чёрный друг? Я ему пиво обещал.
— Они… отобрали кувшин.
— Кто, стражники? — Лев обернулся и грозно поманил пальцем господина Шехмета. — Да, да, вас, почтеннейший! Это что же получается? Подчинённые вам блюстители порядка задержали и обобрали прямо посреди улицы пожилого, уважаемого человека. Где дедушкин кувшин, а?!
Шехмет сначала немного опешил, потом подошёл поближе к Оболенскому, присмотрелся повнимательнее и, выхватив кинжал, тонко завопил:
— Стража-а! Взять его! Он тот самый Багдадский вор!
Придворные засуетились, двое рослых телохранителей мгновенно прикрыли правителя, а народ на площади прямо-таки взвыл от восторга! Вот стража никуда не набежала… Зачем бегать? Преступник и так стоит почти голый, без всякого оружия перед судом великого эмира, в окружении десятков нукеров и всадников с ятаганами. А самое главное, что при таком скоплении народа это было совсем небезопасно. Оболенский меж тем, не говоря дурного слова, усадил старого поэта на своё место и беззастенчиво обратился к эмиру:
— Дорогой наш Селим ибн Гарун аль-Рашид, давай сначала ты меня выслушаешь, а потом начнёшь домогаться с претензиями. Раз уж я здесь, перед всем народом, нигде не прячусь и ни от чего не отпираюсь, так начнём показательный судебный процесс над Багдадским вором прямо тут! Граждане-багдадцы, возражений нет?
— Только не уходи! Останься, ради аллаха!
Под давлением выкриков из толпы великий эмир сдержанно кивнул. Он ведь был поборником истины и верным слугой Закона, а значит, никак не мог отказать даже самому закоренелому преступнику в справедливом суде.
— Итак, во-первых, торжественно и официально заявляю: всё, что было здесь высказано в качестве обвинений моему уважаемому дедушке, — ложь и брехня! Если судить о личности поэта по его стихам, то Пушкин с няней гасил кружками, по-чёрному! Блок ломал коням тяжёлые крестцы, Есенин сосал глазами синь, Маяковский сверлил флейты из позвоночников, а Хлебников вообще пинь-пинь-пинькал зинзивером! Есть ещё Вознесенский, но он такое писал, мне повторить неудобно… Любому филологу ясно, что дедуля писал образно, на философско-отвлечённые темы, без обязательной проекции на себя лично. Кто готов выступить декадентствующим оппонентом, прошу сюда вместе с контраргументами!
На до-о-о-лгую минуту повисла гробовая тишина. По-моему, Ходжа Насреддин был одним-единственным человеком, который хоть что-то понял. Ну, по крайней мере, уловил общую суть…
— Возражений всё ещё нет? Отлично. Селим Гарунович ибн Рашидович, если ты тоже не против, то мой дед полностью оправдан! Молчишь? Хорошо, в большинстве культурных стран — это общепринятый знак согласия. Теперь переходим к главному. Какие у тебя претензии лично ко мне?
