Бес шума и пыли - Мякшин Антон (книга жизни .txt) 📗
— Оксана — не посторонняя! — ответил ей Гаврила, отползая немного в сторону, внешний вид взъерошенной дикарки ничего хорошего ему не сулил, того и гляди — вцепится в волосы. — Оксана — моя невеста! Я тебе о ней рассказывал… Кажется… Наверное… Не помню… И вообще, что ты ко мне привязалась? Не лежит к тебе мое сердце!.. И вовсе я не женатый! А наш брак был… этим… самым… таким…
— Фиктивным, — подсказал я.
— Во-во! Точно.
— Я тебя спасла! Если бы не я, мой дедушка Небесная Чаша тебя бы казнил!
— Ничего бы не казнил! Адика он тоже казнить собирался, а Адик — вон! Живой и здоровый! Только очень слабый, почти дохлый… Я тебя, между прочим, тоже спас! Пожалел на свою голову! Вытащил из свалки!.. Ведь затоптали бы тебя твои родственнички!
— Не затоптали бы!
— Я тебя пожалел, понятно? А на жалости любовь не может вырасти!
— Может!
— Не может!
— Может! Может!
Душегуб Пахом-Чик уже не предпринимал попыток кого-либо убить. Он, облизываясь, смотрел на Гаврилу и Прибрежную Гальку. Раскрасневшаяся дикарка, сцепив кулаки, порывалась броситься в драку — проломить неверному возлюбленному голову или по крайней мере выцарапать глаза… Не способный в данный момент кого-либо укокошить, одноглазый атаман, наверное, удовлетворил бы свою страсть к убийству, хотя бы наблюдая кровопролитие.
Я попробовал урезонить парочку:
— Уважаемая Галина, уважаемый Гаврила Иванович… Дорогие молодожены! Не хочется вас отрывать от выяснения отношений, но обратите лучше свое внимание на то положение, в котором оказались мы сейчас…
— Оксана — злая, злая! — вопила Прибрежная Галька. — Нехорошая! Хау!
— Не злая! — защищался детина. — Хорошая!
— Злая!
— Да с чего ты взяла, что она злая?!
— Я знаю с чего… Я вообще много чего такого знаю, чего вы не знаете! — ответила Прибрежная Галька и внезапно замолчала, пришлепнув рот ладошкой.
Это мне не понравилось… И так кругом полный кавардак, а тут еще новые тайны… Хватит, надоело!
— Так, — проговорил я как можно строже, — колись, дочь Монтесумы! Проговорилась — давай до конца договаривай!
— Меня дедушка накажет, — прошептала Прибрежная Галька. — Он не разрешает мне тайны выдавать.
— Дедушку твоего, — захихикал мерзко Пахом-Чик, — наверное, моя бабка уже прикончила. Сварила и съела! Как и всех пиу-пиу!
— Врешь ты всё! Пиу-пиу — великие воины! Они твоих койотов в бизоний рог согнут! Вместе с бабкой поганой!
— Девочки, мальчики, не ссорьтесь! — снова встрял я. — Кстати, наш душегуб прав: Небесная Чаша довольно далеко отсюда и обидеть ему тебя здесь, следовательно, крайне затруднительно… Что за тайна?
— Дедушка говорил, что на Большом Духе печать зла лежит! — немного помявшись, проговорила Прибрежная Галька. — Мол, оттого, что он в злое создание влюбился… Околдовала она его. Хотя, возможно, и сама не хотела этого… Так дедушка сказал. Хау! Он зло чует. Зло на людях всегда отпечаток оставляет, зримый только избранным. Вот я Большого Духа и пожалела. Он ведь хороший!.. И нечаянно влюбилась.
Гаврила густо покраснел.
— Врет она всё! — заявил он.
— Девки, когда ими пренебрегают, и не такое выдумать могут, — подтвердил Пахом. — Однако… что нам — так и валяться здесь? Надо поесть чего-нибудь. А потом подумать о том, как отсюда выбраться.
— Правильно мыслишь, — сказал я. — Интересно, как здесь кормят? Завтрак, обед, ужин, два раза в день горячее, как Женевской конвенцией предусмотрено?
Мы — все четверо — невольно обернулись в сторону скелета, мирно свернувшегося на каменном полу. Комментарии, как говорится, были излишни… И зачем только про еду тему подняли?!
Гаврила первым отвел взгляд в сторону.
— Наверное, всё-таки кормят, — сглотнув, сказал он. — Всё-таки здесь Русь православная, а не какая-нибудь басурманская сторона, где пещерных мышей лопают и дохлых рыб!
В ответ на его предположение лязгнула, распахиваясь, окованная железом дверь камеры.
* * *
Первое, что я увидел, — старческий худосочный зад, который облегали латаные, заляпанные грязью портки, а уж потом и самого обладателя зада, портков и заплат. Дедок, ободранный и дряхлый, как старая, похудевшая от долгой и нелегкой жизни диванная подушка, по-рачьи вполз в камеру. Кряхтя, он волок, обхватив обеими руками, трехведерную кадушку.
Пахом, нехорошо оскалившись, двинулся было на дедка, но я успел схватить одноглазого за ногу.
— Ты чего?! — захрипел душегуб. — Пусти! Спугнешь гада… Сейчас я ему голову скручу, и мы отсюда выберемся… Я два раза так из застенков убегал!.. Пусти, говорю, я человек опытный!
— Ты и куренку сейчас голову не скрутишь, — ответил я. — Добьешься только того, что старикан удерет и позовет охрану… А в этой кадушке у него, наверное, еда…
— Еда! — эхом прозвучал утробный Гаврилин рык.
— Несу, несу, касатик… — не оборачиваясь, продребезжал дедок. — Сейчас… Кушай на здоровье, поправляйся. Кушай, сколько хочешь. Скушаешь это — я еще приволоку.
Вот это сервис!
От кадушки шел теплый парок. Втянув его ноздрями, я сразу же понял: свежесваренный куриный бульон… Во как в старину в тюрьмах кормили! Еще и обслуга такая угодливая — добавку обещает! Прямо не застенки, а пансионат какой-то…
Дедок установил кадушку на середину камеры, с хрустом разогнул спину и подслеповато сощурился на скелет на полу.
— Ой, касатик… — несколько удивленно выговорил он. — А чего это с тобой?.. Лежишь, не шевелишься… Оголодал небось сильно?.. А исхудал-то как… Старый я стал… Память ни к черту! Глаза ни фига не видят, и ноги совсем, едрена вошь, не ходят!.. Небось думаешь, старый Никодим забыл про тебя совсем? Не-эт… Вот пришло время — и вспомнил… Однако… Когда же это я к тебе заходил-то последний раз, а?
— Года два назад по меньшей мере! — громко сказал Гаврила.
— Ой! — вздрогнул дедок Никодим и, приложив ладонь к глазам, стал вглядываться в едва расцвеченную тусклым факельным светом полутьму. — Кто здесь?
— Мустанг в пальто! — рявкнул Гаврила, но я его перебил.
Важно было не упустить момент. Надзиратель здешний — явно не свирепый держиморда, который и слушать-то меня не стал бы. Вполне благопристойный старичок… Если втолковать ему, что мы (кроме, конечно, Пахом-Чика) никакие не убийцы и не грабители, которых следует в застенках морить, возможно, он нас и выпустит…
— Понимаете, произошла ошибка, — заторопился я. — Мы с друзьями… м-м… путешественники. Возвращались из м-м… дальнего похода и совершенно случайно оказались здесь.
— Как это? — озираясь, ошарашенно вопросил Никодим.
— Земля нас поглотила и выплюнула, — мрачно объяснил Пахом-Чик.
Дедок попятился к двери.
— Э, старый! — завопил атаман. — Погоди! Не…
Но было поздно… Старикан довольно резво выпрыгнул из камеры и захлопнул за собой дверь, лязгнув замком.
— Тьфу на вас, идиоты! — заругался Пахом. — Говорил же я — надо было старого хватать и душить! Мало ли что сил пока нет?! Вчетвером как-нибудь справились бы. А теперь — всё! Конец!
Снова лязгнул замок. Дверь медленно приотворилась, и в образовавшуюся щель просунулась седая всклокоченная голова.
— Эй, арестанты! — позвал Никодим. — Вы еще тут?
— А куда мы денемся? — проворчал Пахом. — Кстати, где это — тут?
— Как где? В Москве-матушке. В самом сердце Москвы — в Кремле. В казематах кремлевских…
Ничего себе нас закинуло! В саму Москву!.. Гаврила мечтал побывать здесь. Вот пусть и радуется — прибыл… Только он не радуется почему-то… Кстати, от деревеньки Колуново до Москвы ровно столько, сколько от скалы Увэ-Йотанка до предгорья близ головного селения пиу-пиу… Буду знать. Всегда полезно получить новые географические сведения.
— А вы это… обратно в землю… не того? Не зароетесь?
— Нет, — тут же ответил простодушный Гаврила. — В ближайшее время у нас вряд ли это получится. Ты бы, старче, выпустил нас отсюда. Мы ни в чем не виноваты!
— Чисты душой и телом! — нагло соврал Пахом-Чик.
