Легион Безголовый - Костин Сергей (библиотека книг .TXT) 📗
Монокль не сдается. Скрипит зубами, но не уходит. Требует просмотреть на предмет любопытства Уголовный кодекс.
Машка как-то сразу смирнеет, шмыгает носом, и без кулаков и ругани передает книгу главному врачу.
— О! — говорит Монокль, поглаживая обложку. — Кодекс! Вы, барышня, уважаете закон?
Машка даже на “барышню” не обижается, а это свидетельство того, что не все в порядке или с кодексом, или с самой Машкой.
— Слово, которое несет эта чистая книга, необходимо каждому, — смиренно склоняет наголо бритую голову Баобабова. — Только следуя словам этим, чище духом становимся мы. Да продлятся дни тех, кто придумал слова эти.
Монокль чуть не плачет от умиления.
— Похвально, больная. Это вам, несомненно, зачтется при выписке. Однако уважение закона не освобождает от сдачи анализов.
— Как только согласую этот вопрос с личным санитаром, — тихо шепчет Баобабова.
— Вот и ладненько. — Продолжая поглаживать Уголовный кодекс, Монокль разворачивается, желая на приятной для всех ноте покинуть камеру. Закрывает дверь, дабы не мешать нашей дальнейшей беседе.
— Э-э! — Машка перехватывает дверь посредством армейского ботинка. — Книжку-то отдай. Библиотечная она.
Извиняясь за рассеянность, Монокль возвращает уголовное чтиво. Пятится задом, раскланиваясь.
Прапорщик, не дожидаясь его окончательного ухода, с силой хлопает дверью, задвигает засовы, щелкает замками и не забывает про цепочку.
— Лох виртуальный, — скалится Баобабова, напрашиваясь на определенные нездоровые выводы. — Ловко я его?
Не понимаю, о чем речь.
Машка раскрывает кодекс. В страницах этой вечной книги, в вырезанных страницах лежит крошечная саперная лопатка из миниатюрного набора юного сапера. Вещь, несомненно, в клинике запрещенная. Если бы Монокль нашел лопатку, быть большому скандалу. Баобабову могли бы в менее благоустроенные апартаменты перевести.
— А затем, — отвечая на мой невысказанный вопрос, доверительно склоняется Баобабова, — чтобы не бездельничать, как ты, Лесик. А вкалывать с ночи до зари.
Баобабова, театрально пассируя руками и лопаткой саперной соответственно, подтанцовывает к цветному плакату, на котором она с Угробовым изображает из себя всю такую страшную, и откидывает бумагу. За Машкой с капитаном — разобранная кирпичная кладка и черное нутро подземного хода.
— Сама. Без помощников.
— А землю куда? — заглядываю в туннель, уходящий далеко в глубину.
— В матрац. Воду в рукомойник спустила, а землицу соответственно туда. Что не влезло, скушала. Гадость, а не земля.
— Да! — вспоминаю о рюкзаке. — Там тебе гостинцы принес. Всем отделением собирали. А куда подкоп?
Машка возбужденно пищит, выкладывая перловку.
— Куда угодно. Хочешь прогуляться? Только перестраховаться надо, чтобы лох этот не вернулся.
Из косметички появляется миниатюрный магнитофон из набора юного разведчика.
— Скажи что-нибудь, и полезем. Обещаю незабываемые впечатления.
— Может, не надо? — отбиваюсь я от крошечного микрофона. Ползать по узкому земляному лазу старшим лейтенантам не положено.
Удовлетворенно кивнув, Машка забирает микрофон и кричит в него: “Убью гаденыша!” — после чего ставит полученную запись на повтор, и камера наполняется повторяющимся диалогом как бы санитара и его подопечной:
— Может, не надо?
— Убью гаденыша!
— Может, не надо?
— Убью… — И так далее в той же последовательности.
— Пока батарейки не кончатся, никто не сунется. Леш, ну чего ты топчешься? Я для кого рыла?
Обстоятельства складываются не в пользу скромных старших лейтенантов.
Машка, не чураясь черной работы, подсаживает меня и проталкивает в лаз. Тесно, аж вспоминаю клаустрофобию.
— Дальше просторнее, — пыхтит мне в пятки Машка.
Не врет. Узкий лаз с каждым проползанным дециметром становится шире и шире. Вскоре поднимаюсь на карачки, а метра через два встаю в полный РОСТ. Даже прыгать можно. По галерее развешаны маленькие фонарики. Под ногами узкие красные Дорожки.
— Хотела здесь фонтан поставить и водопровод провести, цветочки посадить, пестики-тычинки, да разве с психами успеешь? Все время отвлекают.
Идем дальше. Туннель разветвляется на три рукава.
— Это к круглосуточному киоску в двух кварталах отсюда. Этот на кухню, совсем голодом заморили. А этот… Догадайся!
— В систему вентиляции выходит.
Баобабова в восторге. А ничего удивительного нет. Указатели с направлениями не я рисовал.
Бежим к системе вентиляции. Очень мне хочется послушать, что в клинике творится. И хоть Машка по первоначальному плану экскурсии намеревалась смотаться в кисок за сигаретами и свежими газетами, я настаиваю на работе. Рассказываю по дороге о заявлении капитана, об отведенной нам неделе.
— Шустрые они все. Здесь работы для опытного агента на долгие годы.
— Мы не опытные, мы — лучшие.
Останавливаемся у аппарата с газировкой. Утоляем жажду. Какими путями он сюда попал — у Машки не интересуюсь. Наверняка притащила с улицы. Ей же всегда надо, чтобы все красиво было и под рукой.
Выходим к тупику. Машка оглядывается, словно есть кому за нами следить, горстями отгребает землю и крысиный помет, оголяя закрытый фанеркой вход в сложную систему вентиляции клиники.
— Лезь первой, — прошу я. — Там наверняка ловушки и система безопасности.
— Лесик, ты слышал что-нибудь о правилах поведения с женщинами? — Баобабова безуспешно пытается натянуть на коленки короткую юбку. — А систему безопасности я ликвидировала. Главное — с меток по сторонам не сходить.
Спускаюсь в вентиляцию. Легкий ветерок шевелит волосы. У меня шевелит, у прапорщика шевелить нечего.
— Знаешь, как отличить Охотника от нормального психа? — Ползу по лабиринту быстро, пользуясь оставленными заранее метками от губной помады. — Я сегодня на баррикаде догадался. Охотники и к ним приближенные фигу сложить не смогут. Но это нам ничего не дает.
— Почему? — Баобабова, как более скоростная, все время упирается мне в пятки.
— Всех не заставишь показывать дули. Нужно другой способ искать, более простой.
— Куда уж проще, — вздыхает Машка, продолжая движение.
— Склад оружия не нашла?
— Я тебе что, землеройная машина? — обижается напарница. — И так, пока ковырялась, ноготь сломала.
— Какая потеря!
— Не смейся. У прапорщиков совсем другие ценности, нежели у лейтенантов. Сейчас направо. Только тише.
Сбавляю скорость. Вентиляционные короба, если по ним передвигаться слишком быстро, издают много шума. Но если медленно, не торопясь, никто и никогда не услышит и не заметит.
Пыхтение за спиной затихает, и Машка неожиданно появляется впереди меня. Упираемся нос в нос.
— Крюк сделала, — шепотом объясняет она, давая понять, что знает лабиринт вентиляции, как свои пять пальцев с поломанными ногтями. — Да ты не на меня смотри. Вниз! Мы как раз над кабинетом главного врача.
Склоняемся над вентиляционной решеткой.
Сквозь нее открывается отличный вид на кабинет Монокля. Ничего примечательного. Несколько шкафчиков с медицинскими амбулаторными картами. На стенах симпатичные фотографии пациентов, снятые не самым опытным фотографом и не в лучшие минуты жизни больных. Одинокий стол, за которым сидит наш знакомый главный врач.
Монокль прослушивает сообщения из камеры Баобабовой. Машка оказалась права, все здесь прослушивается, все под контролем. Иного и не ожидалось. Мы не в Федеральном собрании, а в лечебнице. У больных тайн быть не должно.
Искаженный расстоянием и записывающей аппаратурой мой голос кажется жалким и беспомощным: “…Может, не надо? — Убью гаденыша!” — Звук реверса похож на гулкий выстрел. Главврач вздрагивает, напрягается. Но слышит снова мой жалкий голос. Расслабляется. Вступает Баобабова. Выстрел. Вскакивает. Расслабляется. И так повторяется раз за разом. Долго ли продержится Монокль? Пока в кабинете не происходит ничего интересного для следствия, Баобабова вытаскивает из косметички термос и угощает меня горячим кофе. Отвратительным, надо признать. Без сахара. Конечно, я мог бы в угоду Машке соврать, что кофе превосходный и даже похож на бразильский. Но старшие лейтенанты никогда не врут. Даже напарникам. Машка, не выдерживая моего кривляния, отбирает чашку.
