Харизма - Каганов Леонид Александрович (книги онлайн TXT) 📗
— Уф-ф-ф… — говорит отец Амвросий и останавливается, утирая пот со лба. — Хорошо ли ты молишься, одержимый?
— Стараюсь как могу, — говорю. — Может, и неправильно, зато искренне.
— Искренне — это самое главное, — говорит отец Амвросий. — Только вот никакого результата пока не видно.
— А какой должен быть результат?
— Ты понимаешь, что мы сейчас делаем?
— Ну, в общих чертах. Бесов гоним. А что конкретно делаем — не очень понимаю.
— Мы пугаем бесов. Бесы не любят благовоний, не любят шума, громких звуков. Ну и молитв тоже не любят. Поэтому бесы в твоем теле должны пугаться и кричать разными голосами. Может быть, даже на нечеловеческих языках.
— Это каких?
— Нечеловеческих. Бесовских. Ты разве знаешь какие-нибудь нечеловеческие языки?
— Знаю.
— Как это? — удивляется отец Амвросий.
— Паскаль знаю немножко, Си хорошо знаю, Ассемблера — два знаю, но немножко. Конечно, Ява, Перл, ну и всякие мелочи, Бейсик там, Рекс.
— Спаси господи! — говорит отец Амвросий. — Бесовщина какая!
— Каюсь, — говорю. — Работа такая.
— Так, — говорит отец Амвросий. — Зовем твоих друзей на помощь. Сейчас все вместе будем гнать бесов.
Он, значит, зовет Аришу с Габриэлычем, вручает им кастрюли — натурально кастрюли, я не вру! — и объясняет, что надо стучать и кричать. Ну и начинается. Бегают вокруг меня они втроем, бьют в кастрюли и кричат “изыди, нечистый дух, уступи место духу святому”, а Габриэлыч, по-моему, еще что-то на французском или на какой-нибудь там латыни бормочет, потому что периодически от него “аве, Мария” доносится. В таком шуме у меня уже по-хорошему обращаться к Богу не получается, ну и я прекратил. Чего, думаю, буду такой важный разговор вести второпях? Это ж как на собеседовании при устройстве на работу — ляпнул чего-нибудь не то, и хана, репутация испорчена. Так что я молчу, ну, изредка мысленно повторяю “изыди, нечистый дух”. Потом заметил, что в этом шуме сбиваюсь и пару раз у меня проскочило “изыди, святой дух”. Ну, я совсем огорчился, стал просто молчать. Смотрю, как вокруг меня стучат и бегают. Потом заметил, что на Аришу смотрю все больше. У нее такие черты лица тонкие, а тут она возбужденная, разрумянившаяся. А кофточка у нее обтягивающая, и грудь колышется в такт взмахам сковородки… Поймал я себя на этих мыслях, ну, думаю, приплыли. Типичное “смотреть с вожделением” получилось.
Я по— быстрому мысленно покаялся и стал в потолок глядеть. Продолжалось это все, чтоб не соврать, часа два. Ну и никакого результата. А время уже не детское, половина двенадцатого. И я вдруг слышу сквозь шум такое металлическое -дюм! дюм! дюм!
— Стоп! — говорю. — По батарее соседи стучат. Все притихли, уселись вокруг.
— Перерыв, — говорит отец Амвросий. — Всем спасибо. Всем до завтра. Завтра продолжим.
— Во сколько завтра приезжать? — говорю.
— Как это приезжать? — удивляется отец Амвросий. — Тебе надо здесь остаться. Здесь святое место, хорошо обработаное, тайное. Именно здесь, в этой комнате, поспишь, а с утра новыми силами начнем гнать. И надо, чтоб кто-нибудь с тобой остался.
— Я останусь! — вдруг говорит Ариша.
— О'кей, — кивает Амвросий. — Это очень хорошо, мне надо домой съездить, передохнуть, щей хлебнуть.
— Хорошо, — говорит Габриэлыч, — конечно, оставайтесь.
И я остался в доме Габриэлыча. Мы перекусили на кухне, Габриэлыч классно готовит. У него, конечно, там свои заморочки, вегетарианство, мяса нельзя, рыбы нельзя, но зато из овощей он такие штуки сооружает! Особенно с индийскими специями — куркума там какая-то у него, ванилы и прочий баран-тарзан. Впервые попробовал чечевичную похлебку. Скажу тебе, клевая штука! Габриэлыч, конечно, упомянул, что именно за нее, по Библии, кто-то продал первородство. Что такое первородство и в чем его кайф, я не очень понимаю, наследство, что ли? И не очень понимаю, как такие юридические штуки можно продавать за тарелку еды, ведь когда еда съедена, можно запросто отбрехаться, что ничего подобного не было. Но в целом метафору понял; действительно, чечевица — штука очень стоящая, попробуй обязательно при случае.
Вообще Габриэлыч молодец, а вот Амвросий… Ну не то, чтобы он мне неприятен, он в принципе толковый мужичок, но какой-то… Не понимаю его, он совсем в другом мире живет, на другом языке говорит и в другую сторону мыслит. Типа как случайный попутчик в купе — дежурными фразами обменяться легко, а вот адресами-телефонами — совсем незачем. Казалось бы Габриэлыч — он и негр, и профессор, а я его понимаю прекрасно.
И еще я одну штуку понял — в общем-то, между нами, никакой он не гуру. Он, по-моему, только в глазах Ариши гуру. Или я не понимаю ничего в жизни. Мне кажется, что гуру — это тот, который всегда точно знает, что надо. Скажет слово — все вынут блокнотики и запишут. Махнет рукой — все построятся. И побегут выполнять. И такой гуру не стал бы слушаться Амвросия. И Амвросий в присутствии гуру не стал бы так командовать. Габриэлыч — нет, не гуру. Просто интеллигентный, умный дядька. И как большинство интеллигентов, рулить ситуацией отказывается. То ли ленится, то ли играет в демократию.
Привели к нему домой бесноватого — пусть. Пришел Амвросий, маски со стен покидал — терпит. Дали в руки кастрюлю — стучит. И с интересом поглядывает, учится бесов гонять, на будущее пригодится. А гуру учиться не должен. Гуру — это который уже раз и навсегда все выучил и теперь ведет людей своим путем. Мне так кажется. Может, я, конечно, не понимаю, может, он специально не вмешивается, может, в этом и есть талант гуру… Сомневаюсь. А человек — классный, это да.
Короче, остался я ночевать в той комнате, Габриэлыч мне постелил на диване, а Арише мы принесли кровать. Настала ночь, Габриэлыч ушел к себе в комнату, напрыгался, устал. А мы с Аришей разговорились. Хорошо так, спокойно. То ли дом у Габриэлыча заряжен положительной энергией, то ли и впрямь отец Амвросий комнату освятил как следует. Но вот мы сидим с Аришей, темно, потолки высокие, окна здоровенные распахнуты — последние теплые деньки, сентябрь, бабье лето. В окошке луна — круглая, выпуклая. И тишина — потому что дом в глубине старых дворов, кругом офисы, пустующие ночью. И занавески у окна колышутся — чуть-чуть, как пламя свечки. Ну, чего рассказывать? Ну, расскажу.
В общем, стали мы о жизни говорить. Разговоры — они разные бывают. Бывают как игра в домино: шлеп — вопрос, шлеп — ответ. Шлеп-шлеп. Рыба. Или кто-то выиграл. Смешали доминошки — и новую партию начали колотить, в смысле — новую тему. Доминошный разговор — это называется.
А бывает разговор как перетягивание каната — каждый на себя тянет, причем одновременно тянут. То есть говорят! И так до бесконечности, ну или пока канат не треснет. B смысле ссорой пока не кончится. Или пока кто-то на себя все не перетянет, тоже типа выиграл. Это называется канатный разговор.
Бывает еще пластилиновый разговор. Это когда собеседники взяли по куску пластилина, и каждый лепит свое — неспешно, не агрессивно, но только свое. И не глядит, чего лепит собеседник, своим делом занят. Или нет, не пластилин, лучше на другом примере объяснить — на пляже из песка что-нибудь свое строить, лежа друг к другу спинами. Никто тут не выигрывает, но я не люблю таких разговоров, пустые они. Налепил, настроил замков сам себе — а пользы никакой, потому что закончился разговор — и все, что налепили-настроили, можно обратно развалить и смешать, потому что не нужно это никому, с собой ничего не унесешь.
А бывает разговор елочный, как новогодняя елка. Это когда не спеша, со вкусом, не мешая другому, наряжаешь одну на двоих елку. Берешь из коробки стекляшку какая понравится, выворачиваешь из газет старых, полюбуешься, как блестит штучка, — и прикидываешь, куда повесить лучше? И так по очереди и одновременно, дополняя друг друга, наряжают дерево. И самим приятно, и блестит, и красиво, и праздник в итоге получается. Вот такой у нас с Аришей был разговор — елочный. Это, кстати, Аришкина классификация разговоров, это она сказала, что у нас разговор елочный.
