Сегодня, мама! - Лукьяненко Сергей Васильевич (мир книг .TXT) 📗
— О всеблагой фараон, взглядом испепеляющий врагов Египта и при этом даже ни капельки не потеющий! Эти непочтительные дети пустынного шакала с самого начала не внушали мне доверия. А только что стало известно, что они взяли да и отравили предводителя твоей гвардии. Вот.
Это было чистейшей воды враньем. Но я от такого просто онемел. Зато фараон прямо-таки развеселился.
— Да ты что?! — воскликнул он обрадованно. — А как это они сумели? Ну-ка, ну-ка, расскажи поподробнее.
— Пусть говорит очевидец, — заявил жрец смиренно и отступил на шаг, пропуская вперед воина. Тот рухнул наземь и заголосил:
— О всеблагой фараон, благостью своей веселящий Осириса, гневом же устрашающий Апопа, мудростью же поражающий…
— Ладно-ладно, — остановил его Неменхотеп, — богов у нас много. Давай по делу.
— Короче, когда мы их взяли, — заикаясь от волнения, начал воин, — мы их обыскали. И наш начальник — Доршан — что-то на вид съедобное нашел. И пахнет аппетитно. А вот этот, — кивнул он на Стаса, — говорит: «Пожуй, пожуй, вкусно». Но мы тогда сытые были, и Доршан это съедобное припрятал. А сегодня за завтраком взял да и съел. И тут же уснул мертвым сном. Спит и спит, и разбудить его никто не может.
— Где он сейчас?
— А здесь, за дверью, мы его принесли.
— Внесите тело.
Воин кинулся вон из зала, а через мгновение с другим копьеносцем внес тростниковые носилки со сладко спящим начальником. Лицо Доршана озаряла блаженная улыбка, из тонкогубого рта тянулись слюнки.
Неменхотеп закашлялся, а прокашлявшись и отхаркавшись в поднесенную рабом плевательницу, протянул:
— Да-а… — а потом еще раз: — Да-а… — И обернулся к Стасу: — А ты, значит, так и сказал ему: «Пожуй, мол, пожуй, вкусно»?
— Сказал, — подтвердил Стас виновато, беспомощно глянув на меня.
— Занеси в протокол, — кивнул фараон писцу. — Перед словом «сказал» добавь «коварно». — И, вновь обернувшись к нам, потер ладони: — Ну, братцы, это в корне меняет дело. Я и так-то вам не верил, а вы, оказывается, еще и отравители.
Он встал и, приняв величественную позу, обратился ко всем:
— В конце концов, у меня сегодня свадьба с прекрасной Хайлине и мне давно пора готовиться к этому судьбоносному событию, а не тратить мое драгоценное время на этих опасных шарлатанов. Готовьте костер. А над ним котел с оливковым маслом подвесьте. Лучше их сварим, так интереснее будет. Правильно?
Вельможи подобострастно зааплодировали. Неменхотеп скромно раскланялся. Громче всех хлопал жрец Гопа, и я почему-то сразу понял, что он-то поверил в наши медицинские способности, а теперь радуется, что мы лечить фараона не будем и тот скоро умрет.
И тогда я возопил (а что мне оставалось делать, как не возопить?):
— О всеблагой и всемогущий! Мы не отравили твоего военачальника! Он просто спит, а когда проснется, будет еще сильнее и отважнее, чем раньше! Клянусь отцом твоим — сияющим богом Ра — мы не обманываем тебя. Силой, дарованной господином моим Осирисом, я могу не только вылечить тебя, а даже воскресить мертвого. Испытай меня, прикажи принести сюда мертвого, и я воскрешу его!
Неменхотеп с новым интересом посмотрел на меня и уселся обратно на трон.
— У нас никто не умер? — обвел он взглядом окружающих. Те отрицательно замотали головами.
— А никто не хочет?
Вельможи замотали головами еще интенсивнее.
— Тогда так. Мы сегодня твоего братца сварим, а ты его воскресишь. Если получится, будешь меня лечить, а потом мы, может, вас и отпустим. А если не получится, и тебя сварим. Ясно? Все. Аудиенция окончена. — Он резво встал, но тут же согнулся, сотрясаемый очередным приступом чахоточного кашля.
Обрадованные тем, что для эксперимента никого из них не убили, вельможи, громко славя мудрость фараона, под шумок поспешили к выходу. А нас стражники потащили обратно в темницу.
На Стаса было страшно смотреть. Он сразу как-то поскучнел. А успокаивать его у меня язык не поворачивался. Почему-то я чувствовал себя виноватым.
Часа два Стас провалялся на соломе, отвернувшись носом к стене. Я тоже лежал молча. Чего тут скажешь? Было страшно. И не только оттого, что браслет может не сработать. Даже если сработает, это же, наверное, больно — вариться в кипящем масле.
А потом дверь камеры отворилась, и Ергей, смущенно поглядывая на нас (мы же ведь почти подружились), спросил:
— Кто тут из вас младший?
— Ну я, — сел Стас.
— Велено тебя в храм отвести.
— Зачем это?
— Подготовиться тебе надо.
— Как это — подготовиться?
— А я откуда знаю?! — разозлился Ергей, видно, решив грубостью заглушить проблески совести. — Мое дело маленькое: велено привести, я и приведу. Вставай давай!
Стас покорно поднялся.
— Стас, — позвал я.
Он обернулся:
— Чего тебе?
Я стянул с руки свой браслет и подал ему.
— Надень этот тоже, а пульт мне отдай. Так надежнее будет. Он не стал спорить, надел браслет на свободную руку и протянул мне дистанционный блок.
— Ладно, Костя, — сказал он. — Ты себя не вини. Ты тут ни при чем. Не поминай лихом. Если оживители не сработают, передай Лине, что я… — Тут он не выдержал и всхлипнул.
— Дурак ты, — обнял я его порывисто, — если не сработают, меня сразу за тобой сварят. А если сработают, тогда ты сам все скажешь.
Мы еще постояли так, обнявшись, несколько секунд, а потом он сам обернулся к Ергею и сказал:
— Пошли.
…Поглазеть на фараонову свадьбу народу сбежалось много. Люди стояли по обочинам дороги и кидали в процессию цветы и фрукты. Почему-то не совсем свежие. Наверное, свежих было жалко. А сама процессия выглядела довольно убого.
Впереди двое широконосых рабов-нубийцев катили на четырехколесной повозке транспарант с надписями: «Да здравствует Ра!», «Слава Осирису!» и «Жрецы и фараон — едины!» За транспарантом еще четверо рабов тащили паланкин с Неменхотепом и Линой. В разноцветной праздничной одежде она была особенно красивой, но казалась еще младше, чем когда приходила к нам в темницу. С фараоном она гляделась как внучка со сварливым дедушкой.
Потом шли музыканты с барабанами и флейтами. Но консерваторий они явно не кончали. Их стук и завывания сливались со скрипом следующих за ними колесниц вельмож. Колесниц было десятка два, причем по количеству разноцветных ленточек и страусиных перьев в гривах лошадей легко было определить, кто побогаче, а кто — победнее.
Последним под конвоем Улика плелся я.
Когда процессия достигла берега Нила, на высокий деревянный помост забрался жрец Гопа и, приставив к губам бронзовый раструб, прокричал:
— Да здравствует фараон Неменхотеп IV, самый солнцеликий из всех фараонов! Ура!
— Ура, — откликнулась толпа без особого энтузиазма.
— Да здравствует невеста фараона, самая прекрасная девушка долины Нила! Ура!
— Ура! — отозвались зеваки немного повеселее.
Что-то мне все это напоминало, но я не успел как следует подумать, потому что народ вдруг оживился и, пихая друг друга локтями, стал указывать на что-то за моей спиной.
Я обернулся и увидел Стаса. Его везли на такой же четырехколесной тележке, что и транспарант. Он сидел на маленькой табуреточке и с головы до ног, как новогодняя елка игрушками, был увешан овощами. В руках он держал по сладкому перчику, а из-за ушей у него торчали веточки укропа.
— Вы что, его есть собираетесь?! — испуганно спросил я Улика.
— Не, не мы, — словно оправдываясь, пояснил тот, — боги будут. Им ведь жертва.
— И меня тоже так?..
— Не, с тобой проще, ты ведь в том же бульоне вариться будешь.
Совсем некстати я вспомнил рыбацкий термин «двойная уха».
Повозка со Стасом, обогнав процессию, приблизилась к помосту. Двое нубийцев помогли ему спуститься на землю, а затем под барабанную дробь взойти по ступеням. Жрец уже соскочил вниз и запалил костер, над которым был подвешен огромный котел. Мгновенно занявшись, пламя принялось жадно лизать его днище.
