Охота на гусара - Белянин Андрей Олегович (лучшие книги онлайн .txt) 📗
Боже, какие деньжищи можно было грести на большой дороге, будь мы разбойники, а не партизаны! Искушение оказалось столь велико, что вечером того же дня я приказал переправить всё в Юхнов, присовокупив к обозу четыреста девяносто шесть рядовых, одного штаб– и четырёх обер-офицеров французской армии. Уж и не знаю, чем там занимались наши, сидя под Калугою, но мы, как видите, ковали победу копытами собственных коней! Не было вершины, которая не показалась бы нам малой; чёрствого хлеба, который не был бы нам мягок; и все мнили себя генералами! Все-все, даже Храповицкий, храбро оставивший голышом на холодрыге весь Вестфальский полк.
Именно он впоследствии и повторил у нас бессмертный подвиг незабвенного Ивана Сусанина. Правда, нехотя, без огонька, без особого желания – и всё-таки! А началось всё с вульгарного спора.
– Это я-то не герой?! – орал Храповицкий, размахивая пальцами у меня перед лицом.
– Спокойствие, майор, только спокойствие!
– Нет, пусть он мне при всех скажет, как я продался французам, опозорил дворянскую честь, опорочил уланский мундир, осрамил отца и мать… Что, нет, господа?! Тогда почему он вечно мною помыкает?
– Пустяки, майор, дело житейское…
– И кто он такой вообще?! Гусар, поэт, видите ли, партизан… ах, ах, ах, мать моя тётя Нюра! Его же из Петербурга с треском вышибли за стишки антиимператорские! А у меня, между прочим, характеристика особенная есть, не угодно ли? «Человек ума делового и весёлого, характера вспыльчивого, возвышенных чувств, строжайших правил честности и исполненных дарований как для поля сражения, так и для кабинета; образованности европейской». Вот-с, господа!
– Это его же дядя сочинил, действительный член Дворянского собрания Юхновской губернии, – мельком дополнил я.
– А вы… а вы… а вы – вырядились тут в мужицкое платье! Боитесь мундир надеть?!
– Стыдитесь, майор, – вступились свидетели сей безобразной сцены. – Денис Васильевич в своём кафтане рискует наособицу – российских офицеров французы берут в плен, а супротивоборствующих мужиков расстреливают без суда и следствия!
– Ха, да что ж тут рискового, господа? Холопов регулярная армия никогда не трогает, это экономически невыгодно. Полно вам, ежели вот на меня, к примеру, надеть армяк и…
В этот момент у меня в голове тихо народилась замечательнейшая идея. Я не сразу осознал её истинную значимость (ибо думал о том, как выманить врага из-под села Крутого…), но, когда мысль моя сформировалась окончательно, был готов расцеловать Храповицкого в обе щеки:
– Бедряга, армяк майору! Да не мой, найди что-нибудь пообтрёпаннее!
Ротмистра как ветром сдуло, наверняка полетел в деревню безлошадных мужиков раздевать. Чеченский, Бекетов, Макаров и другие присутствующие мгновенно подобрались поближе, радуясь нежданному развлечению.
– Господа, товарищи боевые, братцы! При всех спешу принести свои извинения майору Храповицкому. – Все недоумённо вытянули лица – как можно извиняться перед особой столь склочного нрава?! Сам Храповицкий, подозрительно поджав губки, выпятил пузо и важно кивнул. – А также поклониться в пояс герою нашему. Все поклонимся, ибо сей момент предложил он самый простой и отважный способ выманить французов из тёплого гнёздышка в Крутом!
При сих словах «герой» наш сделался рассеян рожею, но, не ведая, куда я клоню, не смел перечить командиру при офицерах. Прочие же, нюхом уловив движение ветра, бросили шапки вверх и трижды грянули «ура!».
– Оденьте майора соответственно образу мужицкому. Через час ему идти в село, повторять подвиг бессмертного Ивана Сусанина!
– Но… а… э… какого же бессмертного?! – осел голосом смутьян, да поздно.
– Скажетесь предателем! – деловито пояснял я, пока мои парни, давясь смехом, распаковывали бывшего улана, переодевая его в портки, онучи, лапти и распоследние лохмотья, принесённые запыхавшимся Бедрягой. – Дескать, разбойники Дениса Давыдова отняли у вас норковую шубу и манто, а вы горите местью в сердце! Ведите неприятеля мимо Вязьмы, через речку Уду, вдоль Белищина, в сторону Кикина, где на дороге между Царёво-Займищем и Лосмино, не доходя до Сергеенкова, мы их и встретим. Эх, удаль русская, катай-валяй! Сокрушим врага в песи, а, гусары?!
– Не-э-эт!.. Я дворянин, а не лингвист-филолог! Я и половины ваших названий не запомню… – безнадёжно взвыл Храповицкий. Но его жалкий протест утонул в рокочущем рёве нашей храброй партии… Так восторженно способен орать только русский человек в предвкушении праведной драки за возлюбленное сердцу Отечество!
Покуда Макаров с Чеченским и казаками провожали «предателя» в нужную сторону, я вновь склонился над картой боевых действий. Бревну понятно, что Наполеон по первому снегу выдвинется из Москвы, не дерзнув зимовать в полусожжённом городе при вечном опасении нападения моих летучих отрядов.
Интересно, а что прапрапрапрапрадедушка имел в виду, говоря, что он про меня уже знает? Неужто слава о подвигах партизанских дошла и до кровавого корсиканца?! Вот ведь конфузия, а наши-то и не ценят… Сколь ни пишу в ставку светлейшего о героических происшествиях наших, хоть бы медаль кому прислали смеху ради! Вот кончится война, я им всё припомню! Штабным-с крысам, выходит, каждый чих в подвиг, а мы, лесные партизаны, и не люди вовсе, так, что ли?!
– Денис Васильевич, поручик Тилинг, пленённый вчера с обозом Вестфальского полка, нижайше просют выслушать, – доложил сотник Бирюков. Я молча кивнул бравому донцу – пусть зовут француза.
Поручик оказался низкорослым, щуплым малым, и конвой из двух казаков льстил ему невероятно. Для поддержания соответствующей образу строгости я сдвинул брови и надул щёки. Бабушка говорила, что так я особенно похож на беспощадного бульдога…
– Прошу простить и выслушать, месье Давидофф. Слухи о вашем великодушии вызывают заслуженное уважение в рядах всей французской армии, – склоняясь в глубоком поклоне, начал этот скользкий лис. Я мрачно кивнул, удовлетворённо добрея в душе. – Когда я был захвачен в бою вашими храбрыми молодцами, они обыскали меня на предмет скрытого оружия. Разумеется, это очень правильно и соответствует законам военного времени. Я ни на кого не указываю пальцем и ни на что не в претензии, однако…
Сотник Бирюков под моим косым взглядом начал с подозрительным вниманием изучать землю под ногами, словно всерьёз рассматривая её на предмет посева озимых.
– Там было несколько вещей личного плана. – Француз вытер скупую слезу, хлюпнул носом и вдруг разразился бурно-обильными рыданиями. – Они… забрали письма-а… конвертик-тик-ик-к с локоном! Я умру, если… дары моей воз…люб-люб-ленной будут втоптаны в грязь пыр…пор…пар…тизанскими сапогами. Вот полный спи-и-и-сок…
Естественно, пылкая речь сия, вперемежку с искренней солёностью слёз, нашла мгновенный отклик в моём сердце. Ибо, по совести говоря, у меня самого была такая же трагедия. В то время я пылал страстию к неверной, которую полагал верной. Писал ей письма, слагал стихи (кои большей частью до поры так и оставались в карманах полковника Гётальса!), и именно её образу были посвящены, ставшие позже эпическими, строки, написанные ей в альбом:
О-о нет! Прошу прощения, это не о ней, сейчас… а, вот:
Блистательно, не правда ли? А чопорной капризнице моей что-то пришлось не по вкусу, и мне отказали от дома. Так что любовь и война на равных разделили занимаемое мною поприще.
Милостиво кивнув поручику, я приказал гнать его взашей обратно. Сам же устроил выволочку казакам, и те, Христом-богом клянясь, пообещали выложить всё, что имели. Развернув мятую бумажку, с немалым удивлением перечёл я, что же именно было отнято нечистыми на руку донцами. Список впечатлял достойно:
