Химмельстранд - Линдквист Йон Айвиде (читать книги бесплатно полные версии txt) 📗
Посмотрели бы на нее остальные — известная фотомодель стоит в куче золы и пытается понять, что с ней произошло. Но странно — кругом полно народа, а на нее никто даже не смотрит. Словно бы она невидима.
А может быть, так и есть. Такое предположение ничуть не более странно, чем все, что произошло в этот день.
Она посмотрела на девочку-былинку. Та без устали прыгала на батуте и радостно хлопала в ладоши. Внезапно повернула голову и с интересом посмотрела на Изабеллу. Их глаза на секунду встретились, после чего девочка отвернулась и продолжала прыгать с еще большим усердием.
Нет, не невидима.
Люди могут ее видеть, но не хотят. Сознательно или бессознательно. Как будто ее присутствие здесь неуместно, как присутствие какого-нибудь вонючего, опустившегося наркомана. Но почему? Люди же смотрят на нее всегда, где бы она ни появилась.
Она почесала предплечья. Откуда этот зуд? Посмотрела — на обеих руках засохшие корочки длинных, крестообразных порезов. Под обгрызенными ногтями застряли крошки свернувшейся крови. Одна из ран начала слегка кровоточить.
К киоску идет тропинка. Изабелла повернулась на сто восемьдесят градусов — оказывается, тропинка начинается в роще. И еще одна, под прямым углом к первой, — начинается у озера, проходит через то место, где она стоит, и ведет в кемпинг.
Она стоит на перекрестке, и раны на руках зудят.
***
Карина, Стефан и Эмиль сидели, обнявшись, у кухонного столика. Изоляция на антресолях пока держится, но в дальнем конце кемпера потолок проело в нескольких местах.
Стефан нажал кнопку и погасил фонарик. Смотреть на оплавляющуюся, как восковая свеча, кофеварку, или как расползается впитавший в себя ядовитую жидкость коврик, связанный его матерью, — малоутешительное зрелище. Он обнял за плечи Карину и Эмиля. Эмиль прижал к животу своих зверушек и подтянул колени к подбородку. Карина положила голову Стефану на плечо.
Иногда перед сном Стефану мерещились кошмары. В юности, как правило, — Белый. Что бы произошло, если бы он поддался его молчаливому приглашению? После рождения Эмиля ему представлялись всевозможные несчастья, которые могут разрушить его семью.
Удивительна склонность мозга к самоистязанию... он мог лежать часами и представлять себе концлагерь, как их оттаскивают друг от друга под гудки паровозов на заснеженной станции. Или гонят по раскисшей дороге охранники, которым приказано их уничтожить. И мало того что сцены эти мучительны для него самого, его терзает стыд, что он даже в мыслях подвергает Карину и Эмиля таким мукам, хотя им, конечно, ничего про это не известно.
Единственное, что утешает в часы, когда он лежит без сна и у него перехватывает горло, — мысль, что, возможно, в этих кошмарах есть какой-то смысл. И смысл в том, что он должен быть готов к любому повороту судьбы. Если, не дай бог, случится что-то подобное наяву. Но того, что творится сейчас, он не мог себе представить даже в самых изощренных фантазиях. Этого сценария в его личном портфеле ужасов не было.
— Я люблю вас, — сказал он в темноту и услышал звон. Кислота разъела пластмассовый стаканчик, в котором стояли вилки и ножи, и они упали на мойку. — Вы мое счастье.
Карина прижалась потеснее.
— Папа, я боюсь, — Стефан даже не увидел, а почувствовал, как Эмиль поднял на него глаза.
В фильмах часто повторяется эпизод, который выводит Стефана из себя. Испуганный ребенок на первый взгляд в совершенно безнадежном положении говорит, что ему страшно, на что кто-то обязательно отвечает: «Its gonna be okay, I promise»28. Как поворачивается язык? Как можно врать ребенку, обещать невозможное?
— Мы с тобой, малыш. Мы все вместе.
Он опять зажег фонарик, и луч упал на построенную Эмилем крепость на столе.
— Эмиль?
— Да, мама?
— Откуда ты знал? Ну... что сюда придут?
Наступила тишина, нарушаемая только нескончаемым шумом дождя.
...скоро наша очередь...
...Стефану показалось, что жгучая боль в спине усилилась. Возможно, смертоносная кислота разъела всю изоляцию на антресолях, и им осталось жить несколько минут. Фаталистическое спокойствие, которое он пытался себе внушить, перешло в панику. Он с трудом удержался, чтобы не закричать.
...мы сейчас умрем, мы все сейчас умрем медленной и мучительной смертью, и на этом закончится наше существование...
Бежать, сражаться, бороться, отдать жизнь, сделать хоть что-то.
— Молли сказала.
— Молли сказала, что они придут?
— Да.
— И про дождь она сказала?
— Нет... она сказала... Это мы порезали шланги, — с трудом выдавил Эмиль.
С антресолей упала первая капля и попала на кубик лего. Шипы на глазах расплавились, и кубик съежился, как разогретый пластилин. Стефан сжал кулаки и проглотил слюну.
Пропан...
Что будет, если кислота разъест баллон? Какая разница... Металл баллона намного толще, чем обшивка вагончика, и даже если баллон взорвется, они к тому времени будут мертвы.
Даже Эмиль понял — и решил снять камень с души. И повесил голову от стыда. Еще этого не хватало...
Стефан погладил мальчика по голове.
— Не важно, малыш. Ничего страшного. Значит, Молли решила отрезать шланги?
— Она сказала, что так надо. Хотя... я же знал, что это нехорошо.
Стефан посмотрел на сына. Зажмурился и посмотрел опять. Лицо мальчика просветлело. Но нет... это не потому, что ему стало легче, — голос по-прежнему звучал жалобно, он словно просил прощения. Нет...
— Стефан... — прошептала Карина.
Он уже и сам видел. И слышал. Барабанная дробь дождя по крыше стихла. И в кемпере с каждой секундой становилось все светлее, будто кто-то медленно поднимал занавес.
***
Как гласит старинная народная мудрость: чтобы убедиться, спишь ты или нет, ущипни себя за нос. Но неужели и вправду был такой случай, чтобы некто заснул, во сне решил ущипнуть себя за нос — и на тебе, проснулся? Для теста на сон щипок так же бесполезен, как барометр для измерения уровня радиации. Если ты решил себя ущипнуть, значит, ты уже не спишь. Но странно: в случае с Дональдом этот прием оказался недооцененным. На него он возымел определенный эффект.
Он, конечно, не щипал себя за нос, но, по мере того как ядовитый дождь пробуравливал дыры в разделочной доске и на него то и дело попадали жгучие капли, Дональд начал сомневаться — может, он и в самом деле не спит? Укусы эти настолько болезненны, что впору вылезти из собственной кожи, и чувство это настолько сильно телесно, что невозможно представить, чтобы человек мог испытать такую боль во сне и не проснуться.
Конечно, невыносимо признаваться в собственной ошибке, да и бессмысленно — кому нужно его признание на краю могилы? Но он не спит. Он здесь, в чужом кемпере, сидит рядом со своей предательницей-женой и парой навозных гомосеков и ждет, когда и их, и его убьет этот сверхкислотный дождь. Со смеху умрешь.
В темноте видны только контуры человеческих фигур. Эти двое так и продолжают тискать друг друга и целоваться, и это, пожалуй, самое отвратительное, что Дональд видел за всю свою жизнь. Не то чтобы он испытывал какую-то иррациональную ненависть к гомосексуалистам, но у него было только одно требование: держите ваши склонности при себе и не заставляйте нормальных людей быть свидетелями ваших извращений.
А тут на тебе — сидят и милуются два мужика у него на глазах. И это, пожалуй, еще одно доказательство, что он не спит. Никогда в жизни ему не приснилось бы что-то подобное, у него просто нет таких мыслей в голове, нет таких картинок. Но, оказывается, в голове нет, а в действительности есть.
Дональд уже приготовился заорать, чтобы они прекратили, как вдруг заметил, что в вагончике стало светлее. Мрак за окнами начал рассеиваться.
И дождь прекратился.
Леннарт и Улоф отлипли друг от друга, и даже Майвор подняла голову и посмотрела вокруг, как будто только что проснулась и не понимает, где она и что с ней.
