Спящий в песках - Холланд Том (первая книга .TXT) 📗
С этими словами фараон схватил царевича за руку и повелел подать колесницы и оружие.
Лучшие охотники и воины во главе с главным колесничим и дядей царевича могучим Эйэ сопровождали царя и его сына. Войско встало лагерем среди песков. В тени утеса был разбит великолепный шатер, где на роскошных коврах и подушках фараон Аменхотеп предался, как это у него водилось, чревоугодию и пьянству, вкушая яства с золотых блюд и вино из золотых кубков.
Эйэ при этом отсутствовал, а когда появился и шепнул что-то фараону на ухо, тот, удовлетворенно хмыкнув, поднялся на ноги. С помощью двоих слуг он взошел на колесницу, а сыну повелел ехать рядом с ним.
На гребне кряжа царь остановил лошадей и указал вниз, на стадо диких коз, испуганно бившихся в устроенном охотниками загоне. Царевич огляделся, высматривая, что могло их так напугать, и увидел трех припавших к песку черногривых львов.
Неожиданно один из них прыгнул, мгновенно подмяв козу тяжестью своего тела. Следом, оскалив клыки и огласив пустыню голодным ревом, прыгнули двое других – и в их безжалостных когтях затрепетала добыча.
Глядя на то, как темная густая кровь пятнает тусклый песок, фараон удовлетворенно рассмеялся и ткнул царевича локтем в бок.
– Ну что, сын мой, надеюсь, теперь ты видишь, как в действительности устроен мир?
Царевич не ответил, но вспомнил, как и мать говорила ему, что со временем он неизбежно станет носителем смерти.
Царь Аменхотеп, неверно истолковав молчание сына, снова издал смешок, а затем, натянув вожжи, направил колесницу вперед. Возле изгороди он остановил лошадей. Эйэ, отличавшийся чудовищной силой, согнул лук, нацепил тетиву и передал оружие фараону. Аменхотеп выстрелил.
Пушенная из мощного лука стрела задела бок одного из хищников. Лев зарычал, а когда на желтой шкуре выступила кровь, прыжками помчался к колеснице. В ярости он бросился на изгородь, но она оказалась чрезвычайно прочной и высокой, и вырваться из загона хищнику не удалось.
Прицелившись, Аменхотеп выпустил еще одну стрелу и, оставив раненого льва биться о неодолимую преграду, погнал колесницу вокруг загона, выпуская стрелу за стрелой в остальных хищников.
Когда все три льва были ранены, он вручил свой лук и полный колчан стрел сыну и, указав на обезумевших от боли и ярости зверей, приказал:
– Прикончи их.
Царевич воззрился на лук, словно не понимая, что держит в руках.
– Прикончи! – взревел фараон. Волосы его заблестели от пота, жирные складки плоти заколыхались.
Но юный наследник уронил лук на песок.
Фараон вытаращился, словно не мог поверить своим глазам.
– Трус! – заорал он, и его крик, отдавшись эхом от утесов, был поглощен тишиной пустыни.
Царевич заметил, что все воины и охотники застыли как статуи, а его дядюшка Эйэ отвел глаза.
– Трус! – повторил Аменхотеп с таким видом, словно готов был задушить сына, но тот, ловко спрыгнув с колесницы, поспешил к ограде загона, представлявшей собой натянутую на жерди прочную сеть.
Выхватив нож, царевич проделал в ней дыру, а потом направился к одному из львов, который, пытаясь вырваться, запутался в повалившейся сети и уже почти задохнулся.
Два других льва, почувствовав свободу, с пеной ярости на мордах устремились к царевичу, но, когда тот повернулся и бестрепетно взглянул в их пылающие глаза, озадаченно замерли, а потом, огрызаясь, медленно отступили.
Подойдя к отчаянно бившемуся в сети льву, царевич освободил его от пут, а заодно и от вонзившихся в бок стрел. При этом он гладил огромного зверя по гриве, а тот, прикрыв глаза, урчал от удовольствия. Избавив от стрел и двух других хищников, царевич вернулся к проделанной им в ограждении дыре и резким рывком раздвинул ее края.
Мощные звери осторожно миновали юношу и уже за пределами загона застыли, поигрывая хвостами и не сводя горящих глаз с фараона, остолбеневшего от ужаса в своей колеснице. Еще через несколько мгновений они, напоследок тряхнув великолепными гривами, прыжками умчались прочь.
Царевич подошел к собственной колеснице. Эйэ поднял с земли лук, собрал стрелы и вручил оружие сыну фараона. Лицо главного колесничего оставалось бесстрастным, но в глазах его промелькнуло выражение безмерного удовольствия.
Когда царевич вернул лук и стрелы отцу, тот ничем не выдал своего отношения к случившемуся, но поднял руку и, коснувшись лица сына, прошептал:
– Твои щеки становятся впалыми. Тебе следует проявить осторожность, сын мой, иначе... – Тут толстые губы фараона сложились в некое подобие улыбки. – Иначе скоро от твоей хваленой красоты не останется и следа.
С этими словами он повернулся, взметнул бразды колесницы и отдал приказ возвращаться во дворец. На протяжении всего пути по пустыне царь не проронил больше ни слова, но по прибытии в Фивы велел сыну сопровождать его в храм Амона.
Когда они вместе въехали на передний двор храмового комплекса, Аменхотеп снова потянулся к лицу своего наследника, а потом, заставив его наклонить голову, прощупал затылок.
– Да, – прошептал фараон, – время пришло. Ибо, я говорю это тебе снова, сын мой, ты не можешь перестать быть тем, кем являешься, а значит, вынужден будешь признать ту непреложную истину, что мир зиждется на крови.
Потом он рассмеялся, словно бы торжествуя, а лицо его при этом – так, во всяком случае, показалось царевичу – выдавало нетерпение, граничившее с неистовством.
Наследник позволил взять себя за руку и увлечь вглубь храма, однако в этот момент он еще меньше, чем обычно, боялся отца и благоговел перед тайнами, на которые вечно намекали его родители.
Да и сам храм при всем его монументальном величии показался ему не столь грандиозным, как во время прежнего посещения. Почему-то сегодня во внутренних дворах почти не видно было жрецов, а из помещений куда-то удалили многих идолов и элементы роскошного убранства.
Бросив взгляд на пустой постамент, где, судя по всему, прежде стояла статуя, царевич подумал о том, как легко такой «бог» может быть удален и со своего пьедестала, и из людской памяти. А когда он приблизился к раздвижной металлической двери, в голову пришла иная мысль: если можно заставить людей забыть даже имя бога, то уж изменить обычай, каким бы древним он ни был, и вовсе не составит труда.
Эта мысль не оставила наследника трона и после того, как отец открыл ему страшную и отвратительную тайну священного бассейна.
– Этого я делать не стану! – решительно заявил царевич, глядя на дно каменной чаши. – Ни за что и никогда!
– Но ты должен! – вскричал его отец, в голосе которого ярость смешалась с мукой и отчаянием. – Взгляни, каким ты станешь, если откажешься. – Он указал на стены, на изображения уродливых богов. – Разве ты сможешь жить в столь безобразном обличье?
– А разве у меня есть иной выбор? – ответил вопросом на вопрос царевич. – Если речь идет о том, стать мне уродом, как они, или убийцей, как ты, я выбираю первое. Несчастным пленникам не потребуется проливать кровь, только лишь ради того, чтобы мне нравилась собственная внешность.
С этими словами он бросил последний взгляд на бассейн, на миг встретился глазами с отцом и покинул святилище. Больше он туда не возвращался, а когда спустя месяцы и годы перемены в его внешности стали заметны, он не попытался скрыть их, а, напротив, нарочито демонстрировал как свидетельство своей непреклонной приверженности «жизни по правде».
Было также замечено, что после того памятного дня фараон Аменхотеп с трудом выносил присутствие сына и старался видеться с ним как можно реже. Он окончательно удалился от дел и предавался исключительно развлечениям, так что наследник престола стал практически единоличным правителем Египта.
Но тут Гарун заметил приближение утра и прервал свой рассказ.
– О повелитель правоверных, – молвил он, – приходи сюда вечером, и я поведаю тебе, как были открыты некие ужасные тайны.
Халиф поступил, как было предложено. На закате он вернулся в мечеть и поднялся на минарет.
