Голубое поместье - Джонс Дженни (читать хорошую книгу .txt) 📗
— Это сделать нетрудно, — сказал Питер Лайтоулер. Он взял стопку бумаг. — Забудем об этом на мгновение. Вспомним о самом недавнем предательстве. Насколько я понимаю, Том, Алисия так и не сказала тебе, кем был твой отец, хотя она всегда знала это. Она не объяснила тебе, что является твоей бабушкой. Она позволила тебе расти в невежестве и бедности. Не надо думать, что Лоре Джеффри это давалось легко. Конечно же, нет. Но оставим на миг прошлое. Четыре дня назад Алисия прислала тебя сюда и бросила — без малейшего представления о том, что здесь происходит. Она свела тебя с отцом и ничего не сказала!
Том молчал. Отрицать было нельзя. Алисия скрыла от него многое, усложнив этим знакомство с Кейт и Голубым поместьем.
— Но почему? — прошептал он. — Почему она сделала это?
— Она хотела, чтобы ты написал историю дома. И этим ты и занят, правда?
— Да.
— Так вот, Том. Мой внук Том. Позволь мне сказать тебе одну-единственную важную вещь. А потом можешь решать сам… Голубое поместье полно нечистой силы, ты это знаешь. Всякий мужчина, который жил в этом доме, не испытывал по этому поводу даже малейших сомнений. Здесь поселилось зло, потому что дом задумывали, строили и населяли женщины, мечтавшие свести счеты. Женщины, ненавидевшие мужчин. Таких можно звать ведьмами. Запомни это: дом другого не знает. Он помнит ненависть Розамунды к ее мужу, отвратительному Альфреду. Он был мерзавцем. Я в этом не сомневаюсь. Неистовый ханжа, ревнующий к славе своей жены. Она правильно поступила, расставшись с ним, никто не винит ее в этом. Только дело этим не кончилось… Дом этот представляет собой памятник ненависти Розамунды и ее страху перед мужчинами. И эта ненависть распространяется на всех нас, кто сидит сейчас вокруг стола, в сердцевине этой… испытательной площадки, которой является Голубое поместье. — Он указал на манускрипт. — Мне незачем читать его, я знаю, что в нем написано. Но я прошу тебя помнить: у этих женщин были причины жаловаться на мужчин. Не стану отрицать этого. Многие женщины в тот или иной момент своей жизни могут утверждать это. И Альфред, и Родерик, и я вели себя достаточно скверно. Я, например, к собственному позору, анонимно звонил в этот дом, пытаясь переговорить с Кейт. — Он задрал подбородок, словно они могли обвинить его. — И не стану отрицать, что мои друзья, мои слуги, мучили Рут аналогичным образом… Но вот этого мы не делали! — Он хлопнул пачкой бумаг по столу. — Все было совсем иначе. Дом преувеличивает, как кривое зеркало искажает события и эмоции! Конечно, ты тоже ощутил это!
Он оглядел стол. Том, младший, прятал голову в руках, локти его опирались на стол. Саймон смотрел на отца с интересной смесью ненависти и надежды. Физекерли Бирн, только что листавший сборник стихов, опустил книгу. Он не был растроган. Эти звонки и расстройство Рут он помнил чересчур ясно.
Взгляд Лайтоулера остановился на нем.
— Ну а вы, садовник, человек посторонний. Но вас тоже затянуло сюда — да-да, — хотя в ваших жилах не течет даже капли этой проклятой крови.
— Вы кое о чем забываете. — Бирн посмотрел ему в глаза. — Рут умирает, Розамунда, Элизабет и Элла мертвы. Вы обвиняете людей, не способных защитить себя перед нами.
— Вы не знаете всего. Вы жестоко ошибаетесь, по крайней мере в одной части вашего заявления. Сам дом является доказательством моей правоты! — Лайтоулер впервые возвысил голос. — Посмотрите на доказательства! Они вокруг вас. — На мгновение он умолк, и они сконцентрировали свое внимание на Голубом поместье.
Сделалось едва ли не темно. Окна и двери были прикрыты зелеными живыми ветвями. Обступивший поместье лес не позволял шевельнуться в нем даже воздуху. В доме запахло грязью, сыростью и тленом. В коридорах первого этажа стало темнее, чем ночью. Они уходили в другие крылья дома черными тоннелями, пробуравившими сердце живого организма.
Над ними царил страх. Сломанные перила бросали острые зубастые тени на потолок. Из длинного коридора доносился сквозняк, подобный дыханию огромного зверя… кислому и вонючему дыханию плотоядного зверя.
В доме не было ничего свежего и здорового. Пятна, оставленные ремонтом, крашеная дверь в ночлежную, полированный буфет в холле, причудливая резьба — все было покрыто пылью; источенное червем дерево растрескалось.
— Представьте себе другую версию событий — более привычную для меня. — Питер Лайтоулер посмотрел на стол, на бумаги, полные слов, историй, слухов и сплетен. — Без сомнения, здесь написано, что Родерик самым жутким образом обошелся с сестрой. Разве не так?
Он поглядел на Тома. Тот кивнул, бледный и несчастный.
Лайтоулер продолжал, не отрывая глаз от лица Тома.
— Предполагаю, он изнасиловал ее. Здесь всегда поговаривали о некоем тайном преступлении, обвиняли, но никто ничего не мог доказать… Хорошо. Конечно, Элизабет ревновала к своему брату Родерику, симпатичному, популярному и богатому. Их разделяло десять лет. Как могли они стать друзьями, в особенности при жестких требованиях образования и стиля тех дней? Конечно, он дразнил ее, вполне возможно, относился к своей младшей сестре недоброжелательно и с презрением. Она всегда раздражала его, нечестно отвлекая на себя внимание матери… А Элизабет, несомненно, была ребенком, склонным к фантазиям. Объясняет ли твоя история происхождение Лягушки-брехушки и Листовика? Того самого Листовика, который окружает нас сейчас?
Плющ, тянувшийся сквозь замочную скважину входной двери, достиг пола. Лайтоулер бросил на ветку быстрый взгляд.
— Наверное, у меня не столь уж много времени. Ограничусь немногим… Теперь относительно брака Элизабет и Дауни, горького унылого калеки. Нечего удивляться, что Элла была такой сложной девушкой; ведь ее воспитывала разочарованная Элизабет — в изоляции. Элле было запрещено разговаривать с мужчинами, вы не знали об этом? Элизабет преднамеренно лишила ее… Что касается Алисии, то у нее были свои причины. Я не был ей верен. — Он улыбнулся, радуясь воспоминаниям. — Я никогда не мог устоять против их чар, понимаете, и не пропускал ни одной. Восхитительные особы, гулены, деревенские девчонки, девицы 50-х годов, с осиными талиями и полными юбками. Милашки, красотки… немногие жены сумели бы примириться с этим, а Алисия никогда не славилась терпением. О, я никогда не винил ее в том, что она захотела развестись со мной. Я был рад освободиться от нее… Вы видите, к чему я клоню? Понимаете? Женщины Банньеров не любили мужчин вполне обоснованно: им не нужно выдумывать извинения. Но та история, которую написал дом через Тома, составляет собой сборник выдумок. Ничего такого просто не могло быть… Скажи мне, Том. Ты нашел здесь какие-то дневники, беседовал с кем-нибудь из персонажей твоей истории?
— Нет, — был негромкий ответ.
— Насколько мне известно, из всех персонажей твоего повествования лишь я еще жив. Я был там, и события непосредственно задевают меня. Спрашивай меня, если хочешь. Я более чем готов объяснить тебе, как все происходило на самом деле.
Том посмотрел на деда и увидел искренность в его старых мудрых глазах. Он видел, как стиснул руки Саймон, как смотрит он на Питера Лайтоулера — с болезненной концентрацией, с робкой надеждой.
Они хотели поверить ему, более того, нуждались в этом. Питер Лайтоулер предлагал выход из охвативших всех сомнений и несчастий.
Том встал, забрал рукопись у деда и подошел к камину. На доске над ним лежал коробок спичек, и, чиркнув, он поджег первый лист.
Так одну за другой он сжег все страницы своей первой книги. История Элизабет Банньер взвилась к небу облачком дыма.
37
— И какого черта, по вашему мнению, вы здесь делаете? — прозвучала знакомая всем едкая нотка. В дверях, ведущих в библиотеку, стояла Алисия. Сучок застрял в ее волосах, на жакете трава оставила пятна, блузка порвана, брюки испачканы. Без макияжа, с пустыми руками, она казалась какой-то полоумной мешочницей, ее едва можно было признать.
Сразу заметив Тома возле камина, она охнула, словно получив смертельную рану. Старательно избегая Питера Лайтоулера, она бросилась к Тому и, выхватив последнюю обугленную страницу из его рук, прошипела:
