Голубое поместье - Джонс Дженни (читать хорошую книгу .txt) 📗
Трепет пробежал по деревьям парка. Волна пробежала от сада к лесу, на опушке которого неожиданно запищала лесная мелочь, и птицы вдруг взлетели во тьму, отбросив ветви деревьев, чтобы начать свое расширяющее кружение.
Все кружило и плясало вокруг. Неслись машины по кольцу дорог, искрились огни фар в своем бесконечном потоке. Вращалась Земля — крошечная точка в кружащем вихре спиральной галактики.
На севере мерцало, искрилось звездное кольцо.
Но в Голубом поместье, в сердце всего, ничто не переменилось.
Наверное, прошли часы, прежде чем кто-то пошевелился. Бирн побрел через холл из кухни, не в силах скрыть свое горе. Он открыл дверь ночлежной, поглядел на Саймона, стоявшего там между кресел спиной к окну. Он отодвинул занавеси.
Небо уже светлело. Снаружи скоро начнется день. Силуэт Саймона вычерчивался на сером окне, сутулые плечи его горбились. Саймон не шевельнулся — только заморгал от внезапного света.
Бирн сказал:
— Я был свидетелем. Вы не виновны в случившемся.
— Невиновных на свете нет. — Пустые слова, мелодраматические. Он уставился глазами на Бирна. — Вы тоже виноваты. Вы любили ее, разве не так? — Лишенный выразительности, его голос был едва ли не академическим и сухим.
Бирн не мог найти слов. Шагнув вперед к стоящему перед ним мужчине, он повторил:
— В случившемся не было вашей вины. — И положил руку на плечо Саймона.
Тот чуть вздрогнул. Бирн ощутил под пижамой его кости — хрупкие, как стекло.
— Грехи отца да отметятся… — Саймон обратил свой взор на Бирна. — Почему вы не оказались на месте? Это же ваша роль, или вы не поняли? Садовник всегда все исправляет. Почему же вы не спасли ее? Где вы были и почему не сумели выполнить свою работу? — Поток слов убыстрялся. — И куда запропастилась Лягушка-брехушка, почему она не оказалась рядом, почему не выполнила свою работу? — Саймон уже кричал. — Боже, куда подевались все эти проклятые хранители… Листовик, тварь, садовник, и никто — ни один из вас — не смог предотвратить несчастье.
Бирн стоял, не зная, что делать. Он видел, что Саймон дрожит. За открытой дверью Том недвижно сидел за кухонным столом.
Время идет быстро. Каким-то образом его следовало заполнить делами и словами.
— Вы замерзли, — сказал Бирн. — Ступайте одеваться. Я заварю чай. — Все они явно замерзли, воздух в поместье сделался ледяным.
Снаружи солнце уже сжигало росу.
Позже на кухне, за следующим чайником, Саймон и Том завели разговор. Бирн же обнаружил, что не в силах оставаться на месте. Он вышел в холл и бесцельно слонялся там от книги к журналу, подбирая их и возвращая на место.
Он видел, как Саймон делает то же самое: бродит по безжалостному дому. Косые ранние лучи осветили вымытый кухонный стол, заставленный кружками и стаканами. Никто не спал (чему удивляться?), но Том уже зевал.
Саймон отодвинул кресло назад, согревая руки о наполовину наполненную кружку.
— Итак, теперь мы здесь. Нас трое. Порядок не нарушен. — В голосе слышалось возбуждение, даже безрассудство.
— Дом бдит? Вы это хотите сказать? — устало отозвался Том.
— Нас здесь столько, сколько нужно дому. Вы должны были заметить это: вы у нас наблюдатель, историк.
— Я не понимаю вас.
— Подумайте, в этом доме живут лишь трое людей. Вас выставили отсюда через три ночи, правда? — Тяжелые веки прикрывали глаза, обращенные к молодому человеку. — Это случилось потому, что вы стали четвертым. Здесь не нужно четверых. Дом этого не любит. Ему нравится, когда здесь трое: мать, отец и дитя, или мать, сын и кузина, или женщина, муж и любовник. — Внезапно дрогнув, голос его умолк. А потом послышалось негромкое: — Ну, вы знаете, как это происходит. Боже, как я ненавижу это место. Как я ненавижу все эти правила.
— Здесь всегда было так? — Том обнаружил, что ищет листок бумаги и карандаш, чтобы записать слова. Раз он не может уснуть, следует воспользоваться ситуацией. Материал этот пригодится для книги.
Он осадил себя, ругая за подобные мысли, за жуткий эгоизм: ведь Рут сейчас в больнице и умирает.
Но Кейт вместе с Алисией отправилась в отель, и повесть звала Тома. Он нуждался в ней или в некотором откровении. Повесть объясняла причины его пребывания в поместье, придавала ценность самому его существованию.
Саймон, похоже, ничего не заметил. Если Том хотел писать, он хотел выговориться. Взяв бокал с бренди, Саймон отпил добрую треть его.
— О'кей. Значит, нам нужно каким-то образом скоротать эти часы. Это самое худшее в смерти. В неотвратимой смерти. Надо дождаться ее прихода. А потом привыкнуть к ней, Боже милосердный. Потом… всегда наступает это «потом». На него уходят годы. Так мне сказали (в действительности это сделала Рут) в те далекие дни, когда мы еще любили болтать. Эти бедные ублюдки, которые ей звонят, очень горюют. А не кажется ли вам, мой новорожденный писатель, что горевать — это почти все равно что любить? Правда, схожие чувства? Мучает бессонница, не хочется есть, все вокруг не так и не на месте. И как медленно тянется время!
Саймон остановился, взгляд его мельком пробежал по лицу Тома.
— Ну что ж, все знают об этом, так? А потому давайте подыщем нейтральную тему, сухую и академическую. Не провести ли урок истории, чтобы заполнить некоторые пробелы? У вас есть чем писать? — Он покопался среди груды газет сбоку от себя. — Вот возьмите.
И протянул ему перо и блокнот, в котором Рут иногда записывала перечень покупок. Рука его дрожала.
— Готовы? Будем считать, что вы интервьюер, а я знаменитость… «Мистер Лайтоулер, когда вы впервые осознали, что этот дом отнюдь не относится к ординарным сооружениям?» Это вы говорите. А я отвечаю: «Я просто люблю этот дом, ребенком я обожал приезжать сюда и хочу остаться здесь навсегда». — Крайняя искусственность покинула голос. — А теперь, похоже, так и будет. — Саймон умолк, основательно приложившись к бренди. — Не хотите ли? Помогает при шоке, так говорят… По-моему, это началось, когда я вернулся сюда в 60-х годах. В Оксфорде я вел себя плохо. Виновата была Рут, хотя говорить об этом в нынешнем положении бестактно; такие вещи не рассказывают в милых семейных беседах. Тогда она не хотела связываться со мной. Сказала, что слишком молода, словом, что-то в этом роде. И с меня уже было довольно. Потом… Девушка, которую я знал в университете, забеременела… — Он нахмурился. — Рут это тоже не понравилось. Я думал, что Лора избавилась от ребенка. Мама сказала, что она так и поступила, но, возможно, случилось иначе… Она не хотела брать от меня денег. В общем, одни неприятности в Оксфорде и неудача в любви. Потом я сочувствовал оставленной мной Лоре.
Он посмотрел на Тома.
— Мне было только двадцать. Немногим старше, чем сейчас Кейт. Я хотел академического успеха и Рут. Но она не желала меня, и эта девушка заполнила пробел.
— Так, значит, ее звали Лора?
Ничего не замечая, Саймон пожал плечами.
— Да, это была жуткая ошибка, первая в долгом-долгом ряду. Черная дыра на совести, повод не спать по ночам. Пятно на карме, если хотите. По-моему, я расплачиваюсь за нее до сих пор. Впрочем, не только занес…
— А где вы познакомились с ней?
— Не помню. В Оксфорде, но неважно… во всяком случае, я вернулся сюда в поместье. Здесь был папаша. — Он взял бокал и пригубил бренди. — Великий негодяй Питер Лайтоулер. Он перебрался сюда в деревню, в Красный дом, и я был рад его обществу, был рад какой-то… защите.
— Защите? — Но ум Тома был обращен к другому. Он мчался по совсем неожиданной тропе. Шариковая ручка выпала из его рук. Он прекратил писать.
— Этот дом! — прошипел Саймон. — Этот проклятый, запятнанный кровью дом! Он напоминает бифштекс… Красный, сырой, кровоточащий. Смешанный из событий, не пропеченных как надо… не годный, не подготовленный. С этой Лягушкой-брехушкой, Листовиком и странными колесами, шелестящими по ночам, — о, вы их тоже слыхали? Наверное, в третью же ночь. Дом выкатил всю артиллерию. — Саймон помедлил. — Какие же выводы, Том, сделает из этого ваша юная головушка?
