Старое кладбище - Романова Марьяна (книги онлайн без регистрации полностью txt) 📗
А я знаю, кто тебя тревожит. И знаю, что делать нужно, – только вот все равно не поверишь ты мне, скажешь, что я просто деревенский неуч, возомнивший о себе мальчишка с фантазией.
Мне знакомы те, кто тебя тревожит. Мы таких называем – шатуны.
Мертвецы, которые застряли в бардо – кто-то из них смерти своей неожиданной испугался и уцепился остатками сознания за мир живых, кто-то и при жизни был настолько эмоционально туп, что не нашел в себе сил продолжить естественный, природой самой уготованный путь. Остался на пересадочной станции, а поезд уже давно отбыл, и его удаляющиеся огни сокрыл густой туман.
У них уже давно нет ни памяти, ни привязанности к прошлому, ничего, кроме растерянности и тоски, они похожи на радугу, которая вот-вот развеется, но от исчезновения из мира смерти готовы уклоняться с такой же яростью, с какой цеплялись за иллюзию жизни в те времена, когда у них еще был шанс. Для того чтобы продолжить это серое существование, им нужно питаться – и твое тепло, твой страх, твое внимание – это то, что помогает им быть на плаву. Открой им сердце, и они с готовностью поплывут к тебе, прицепятся к тебе, как древесный паразитирующий нарост, пока не вымотают окончательно.
Шатуны часто привязываются к людям с тонкой психикой, особенно к тем, кто мучается апатичной бессонницей. Привык просиживать часами над книгой в состоянии между сном и бодрствованием. Сначала присутствие их бывает почти неощутимым – они мягко подкрадываются и как будто бы пробуют тебя на вкус, но если ты позволяешь им пойти дальше, становятся все более требовательными, пьют твои силы. А ты в это время ищешь проблему в плоскости материи – пьешь антидепрессанты и свежевыжатые соки, ходишь в спортзал и удивляешься, почему у тебя с каждым днем силы тают? А надо всего лишь шатуна прогнать – и постепенно выкарабкаешься.
Ольге было уже за тридцать, но она относилась к тем редким из живых, кого время как будто бы недолюбливает, не замечает и не оставляет своих поцелуев. Всё, что было ею прожито, никак не отразилось ни на ее наружности, ни на походке, ни на той общей легкости, которую она сообщала миру одним своим появлением. В сумерках ей можно было дать и тринадцать лет – маленькая, хрупкая, без единой морщинки на бледном лице.
Красивой она не была, но в ней было что-то от аристократок той эпохи, когда культом вынужденно стали вырожденческие черты. Высокий круглый лоб, покатые плечи, бесформенные тощие ноги и рахитичный животик, обрисованный простым ситцевым платьем. Тонкие рыжие завитки у лица, волосы волной уходят за плечи, на длинном носу веснушки, веки синеватые, как у человека, которому хронически не хватает сна. И тихий шелестящий голос, и болезненная бледность, и выпирающие птичьи косточки на плечах.
Если мне вообще мог понравиться кто-то из земных женщин, то только такая, как она.
Работа с мертвым миром меняет восприятие – меня очаровывали бестелесность и потусторонняя слабость. Мне казались красивыми только люди, которые выглядели так, словно они живут на лодочной станции у Стикса, и за ними вот-вот прибудет Харон.
Меня привлекала печать смерти, а сочная кипучая жизнь, напротив, отталкивала – до брезгливого отвращения. Мне казались уродливыми и полнокровный румянец, и сытая стать тех, кто ошибочно считает, что мир им принадлежит. И даже хороший аппетит. Вот чьи-то крепкие белые зубы вгрызаются в яблоко, летят крошечные капельки сока, в глазах на мгновение появляется тень блаженства – это сладость расходится по языку, а челюсти пережевывают сочащуюся мякоть. А меня корежит, я едва могу лицо спокойным удержать, мне хочется упасть на колени, и чтобы наизнанку вывернуло – очиститься, отгородить себя, не иметь к этому отношения – и в голове пульсирует: свиньи, какие же свиньи!
За четыре лета в доме Колдуна я отвык от благодати телесных наслаждений – это было похоже на взятую высоту. Я сбросил с себя эту нужду, как змея сбрасывает старую кожу. И тело, обнаруженное под ней, было другим – оно быстрее думало и реагировало, ярче чувствовало, в нем было больше понимания, чем знаний, оно таило в себе разбуженные звериные инстинкты. У меня в голове не укладывалось, как можно было обменять это волшебство пробуждения на короткое удовольствие от пережевывания вкусностей.
И Колдун мне говорил: первая дверь, которую должен взломать Искатель, – это всего лишь круг еды. Казалось бы, какая мелочь. Но для большинства людей еда – это нечто большее, чем просто топливо для поддержания сил. Они как будто бы жрецы священного культа, жрецы-пожиратели, биологические фабрики по переработке пищи.
Меня отвращали густые запахи человеческих тел – кислинка пота, соль и мускус кожи, сальные волосы.
Ольга же была как будто бы дитя кровосмесительного союза человека и призрака.
Я заметил ее за несколько минут до того, как она впервые переступила порог моей квартиры – увидел из окна и поначалу удивился, что по обычной городской улице может вот так запросто идти настолько нездешнее существо. Потом мелькнула мысль, что надо бы выбежать и как-то ее удержать, ей же тоже, вероятно, редко доводится встретить «своих», и только потом я понял, что ничего не должен делать, она и так идет ко мне.
Пока она поднималась по лестнице, я успел умыться ледяной водой и пригладить ладонью волосы.
Она была старше меня лет на десять, но стеснялась как девочка, и с самой первой минуты было ясно, что этот вальс веду я, это я – Солнце, а она – Луна, я – искра, она – форма.
Я отступил на шаг, пропуская ее в квартиру, и она сначала сняла туфли и аккуратно поставила их у стены и только потом заговорила со мной. Голос ее оказался тихим. А каким еще может быть голос у полупризрака? Она сказала, что ее зовут Ольга, и что она в отчаянии, и возможно, кем-то проклята. Она слышала обо мне и моих талантах и очень надеется, что я смогу ей помочь. Потому что вообще-то она по образованию учительница, преподает школьникам физику, в потусторонний мир не то чтобы не верит, но, как выяснилось, готова впустить его в свою жизнь в статусе последнего шанса.
Я пригласил ее в кухню и предложил чаю с медом.
Ольга смотрела преимущественно в чашку, я же беззастенчиво изучал ее лицо. Так рассматривают произведение искусства, красота которого настолько обезличена, что не требует по отношению к себе деликатности.
Мне было интересно, в чем ее проблема, что могло привести такого человека в мой дом, и конечно, я рассчитывал услышать вовсе не то, что было ею произнесено.
– Понимаете, Егор… Всё это так сложно, и я даже не знаю, с чего начать. Банально звучит, но жизнь – такая сложная штука…
Разумеется, на самом деле всё оказалось проще сваренного вкрутую яйца, и даже первое очарование схлынуло, когда она, мямля и всё время обращаясь к ненужным деталям, наконец изложила свою проблему. Ольга всего лишь была влюблена. Всего лишь безответная влюбленность, с которой она не могла справиться четвертый год подряд, которая была для нее и наркотиком, и эшафотом, а по ее словам – ещё и глубоким настоящим чувством. Когда она сказала о чувстве, я едва удержался от ухмылки, хотя за недолгие месяцы городской жизни успел привыкнуть, что большинство людей называют любовью нагромождение иллюзий. Чем иллюзорнее происходящее, тем больше оно трогает замусоренное сознание тех, кому неведом мир чистых чувств.
История Ольги была пошлой, как бульварный роман.
Средневековая красавица с рыжими кудряшками и просвечивающей венкой на лбу и женатый учитель истории, да еще и по имени Потап Потапович. Просто глупая комедия, нарочно не придумаешь…
– У нас ничего и не было, – шелестела она, не чувствуя моего разочарования и раздражения. – Он бы никогда не стал… Но я чувствую… Нет, даже не так – я ЗНАЮ, что всё это неслучайно.
– Четыре, говорите, года? Хм. Что же помешало ему проявить чувства, если они, как вы утверждаете, есть? – Я держался подчеркнуто холодно, но она этого не замечала, настолько была погружена в мрачные мысли о своем несуществующем романе.
