Чувствуй себя как дома (СИ) - Британ Мария (читать лучшие читаемые книги TXT) 📗
И снова — лоза винограда, тонкая тропка, забор-барбекю, пустая улица.
Ди продолжает охоту. Разувается. Стопы исчезают в засохшей траве. Ди нравится обжигаться, нравится царапаться о колючие стебли — такой радостной я ее не видела ни разу.
Наверное, я сплю. Или мир окончательно свихнулся, и это — тест на нормальность. Поселок устроил его, чтобы убедиться в моей адекватности. Жаль, но мне придется его расстроить.
Высокий дом, миниатюрный, разваливающийся, давящийся мхом — как воры-профессионалы, мы бесшумно проникаем в самое сердце чужих секретов и крадем лишь воспоминания. Меня тошнит от грязных чашек и цокающих часов. Ди — в восторге.
— Почему бы не фоткать… цветы? — Я плетусь за ней в очередную ванную комнату. — Зачем тебе зубные щетки?
— Я коллекционирую все мрачное. Прячу необратимое в снимках. А цветы… Ими и в реальности наслаждаться можно. Необратимым ты вряд ли насладишься в реальности, верно?
К двенадцати люди начинают возвращаться с моря. Мы шагаем в сторону нашей «Свежести», но не успеваю я выдохнуть, как Ди хлопает меня по плечу и шепчет:
— Последний.
— Нет.
— Тогда проваливай.
Проклиная себя за нерешительность, я поворачиваю за ней. Налево, к участку без огорода. К белому дому и веранде, украшенной разноцветными плитками. К потрескавшейся тропке. Вячеслав совсем недавно клялся, что живет здесь, и теперь история повторяется — на этот раз с Ди.
Мне не повезло: я — единственная постоянная в море переменных. Единственная, кто лазает в чужие дома не по своей воле, а по воле психов.
Выдуманных психов.
Та скрипка играет в висках до сих пор.
— Давай сама, Ди. Мне нехорошо… — Сердце барабанит в ритм мелодии, звенящей в ушах.
— Мы ненадолго.
Нет, ее не переубедить. Вымышленные психи не действуют в одиночку.
Как ни странно, Ди тоже в курсе, где лежат ключи.
— Чего глаза выпучила? У нас никто никого не боится. Если ты не дом, естественно.
Она сбрасывает сандалии и включает фотоаппарат. Мы изучаем каждую комнату, каждую трещинку на обоях, каждую пылинку. У меня сводит скулы и кружится голова.
— Чей это дом? — в раз миллионный за сегодня спрашиваю я.
— Глупейший вопрос.
— Почему?
Ди направляется в кукольную комнату. Мне больно, как же мне больно идти за ней. В ушах — Паганини, в висках — барабаном сердце, в мозгах — тиканье. Я звеню. Я — будильник.
Но кого я бужу и стоит ли?
Ответ всплывает быстро: стоит. Ради книги. Я должна, обязана проломить все двери поселка. Рассмотреть все песчинки.
— Чем занимается эта женщина? У нее есть дети? Если нет, зачем ей детская комната и… скрипка?
Щелкнув что-то на фотоаппарате, Ди оглядывается ко мне.
— Так ты знакома с ней.
— Почти.
Ди каменеет, и мое «почти» разбивается, врезавшись в острые плечи. Она — часть дома. Ее не существует за пределами этого участка.
— Кто она? — повторяю я.
— Без понятия, — мямлит Ди и возвращается к съемке.
— Что? Ты рассказала мне о половине поселка, а сейчас включаешь заднюю?
Но Ди не обращает на меня внимания и продолжает фотографировать. С яростью и остервенением, метко, рывками. Боится, что я отниму камеру? Нет, скорее, что украду ее воспоминания.
— На пенсии она, — морщится Ди, будто эти слова галькой раздирают ее горло.
Чем дольше я вдыхаю яблочный аромат и шатаюсь из угла в угол, тем быстрее исчезаю. Сердце-барабанщик грезит о гастролях без меня, мысли трансформируются в скрипку. Я слепну и в то же время вижу четко. Только не то, что мне нужно.
Я замечаю под столом синюю квадратную карточку. Ди увлечена снимками. Почему-то я не хочу делиться с ней находкой и, нагнувшись, притворяюсь, что рассматриваю рисунки на обоях, а сама поднимаю потрепанную… визитку? В левом верхнем углу прикреплена фотография Вячеслава. Фамилия и имя как назло стерты — бумага явно не новая, давно протерлась.
Я сую карточку в карман.
Ноги подкашиваются. Ди бросает на меня встревоженный взгляд.
— Тебе не место здесь.
— Тебе тоже.
— Я о поселке.
— Да что вы заладили! — вспыхиваю я и уже собираюсь сбежать из этого безумия, как вдруг Ди догоняет меня, толкает в угол и касается моего подбородка.
— Что ты слышишь?
— Тебя, — выплевываю я.
Скрипка в голове играет все нестерпимее. Сегодня музыкант во мне фальшивит как никогда.
— Что ты, черт возьми, слышишь, кроме моего голоса?
Фотоаппарат гаснет. Ди не сводит с меня глаз.
Я бы зажала уши, но мишеням не положено двигаться. Вопрос Ди обесточивает меня, выдергивает вилки из розеток, выключает свет.
Мои внутренние колонки выкручены на максимум, и я боюсь, что женщина-воздушный-шарик все услышит.
— Скрипку, — признаюсь я. — И тиканье.
— А еще?
— Иногда… Вроде бы чей-то шепот. Да, я псих… Тебя не существует, Ди.
— Ты… О господи, какая же ты дура. Вся в свою мамашу.
Вся в свою мамашу.
Я — чайный пакетик. Меня окунули в кипяток. Чаинки крутятся, крутятся во мне, а я горю в аду.
— О чем ты?
— Ты… часовщик. — Ди отстраняется и настраивает фотоаппарат. Делает пару кадров — с мультяшной картиной и с шатающимся крохотным стулом. — Я сразу догадалась. Но молчала, немного сомневалась. Да не трясись ты так! Я тоже слышу.
— Кого?
— Дома.
— Это безумие.
— Безумие — это тащиться сюда, чтобы дописать гребаный роман. Мой тебе совет — не связывайся, — цедит она. — Я устала. Пойдем.
Мы просачиваемся на веранду. По улице шастает компания туристов, и нам приходится прятаться то за виноградом, то за яблонями.
Спустя, наверное, вечность, люди исчезают между прогнившими хижинами. Мы перепрыгиваем через забор.
— Беги.
— Что? — вскидываю брови я.
Ди замирает, так и не обернувшись ко мне.
— Ничего. Я молчала.
— Ладно, — сдаюсь я. — Показалось, значит.
Но мерзкое «беги» уже растворяется в крови. Оно настоящее и требует, чтобы я подчинилась.
Нет, чушь. Я просто… переволновалась.
Мы бредем в сторону «Свежести». Солнце медленно превращает поселок в гриль.
— Посмотрим снимки? — Ди приземляется на лавочку под раскидистой вишней. — Лучше здесь, чем в номере. Он чересчур… современный для этих фоток. А еще — никто не в курсе, чем я занимаюсь.
— Зачем тогда разболтала мне?
Ди косится на мои родинки и включает фотоаппарат.
Получилось красиво. По крайней мере, красивее, чем в реальности. Ди нашла в умирающих домах, сырых спальнях и заплесневевших ваннах то, чего не увидела я. Стручок засохшего гороха под диваном, тапочки с помпонами, ворох помятых простыней на стуле. Их место — в фотоаппарате. Должно быть, объектив фокусируется на чем-то скрытом, притрушенном пылью.
Наши снимки заканчиваются, и Ди демонстрирует мне старые. А на старых — тот самый заброшенный дом. Покореженный граммофон, разбитые пластинки, бутылки из-под пива — ничего необычного, если бы не кое-что яркое, зацепившееся за подоконник.
Мое полотенце.
Персиковое, с вышитой буквой «А». Я отдала его Илоне, чтобы она постирала. Чтобы вывела пятно, которое сама же поставила.
— Когда ты это сняла?
Мишеням не положено бояться.
Мишеням нельзя спрашивать.
Мишени не знают, кто в них целится.
— Дня три назад.
Мой внутренний музыкант затихает. Я поднимаюсь. Ди окликает меня, но все, на что я способна — шагать и до боли сводить лопатки. Если в поселке что-то и происходит, то это «что-то» зовут Илона.
Я встречаю ее на веранде и подзываю к себе. Она как ни в чем не бывало улыбается, будто ее губы парализовало.
— Где мое полотенце?
Ты… часовщик.
Безумие — это тащиться сюда, чтобы дописать гребаный роман.
Монстр из шестеренок бегает передо мной, а я не могу схватить его за хвост и загнать в клетку.
— Ой, совсем забыла, сейчас! — Илона растворяется в полумраке дома и через минуту выносит полотенце. Персиковое. С вышитой буквой «А».
