Противостояние - Кинг Стивен (книги бесплатно без онлайн .TXT) 📗

Доктор говорит, он просто толстый мальчик. С железами у него, слава Богу, все в порядке. И он такой умный.

Наблюдая, как слова множатся, буква за буквой. Наблюдая, как предложения множатся, слово за словом. Наблюдая, как абзацы множатся, и каждый являл собой кирпич в громадном бастионе, имя которому – язык.

Это будет мое величайшее изобретение, уверенно заявил Том. Посмотри, что произойдет, когда я вытащу эту плиту, но, ради Бога, не забудь прикрыть глаза!

Кирпичи языка. Камень, лист, ненайденная дверь [205]. Слова. Миры. Магия. Жизнь и бессмертие. Власть.

Я не знаю, откуда это у него, Рита. Может, от дедушки. Он был рукоположенным священником и, говорят, читал удивительные проповеди…

Наблюдая, как по прошествии времени буквы становятся красивее. Наблюдая, как они соединяются друг с другом, как печатание уходит в прошлое, уступая место письму. Собирая мысли и сюжеты. Весь мир, в конце концов, состоит из мыслей и сюжетов. В итоге он заполучил пишущую машинку (к тому времени для него не осталось практически ничего другого; Эми училась в старшей школе: Национальное общество почета [206], группа поддерж ки спортивных команд, драматический кружок, дискуссионный клуб, прощайте, брекеты, лучшая подруга – Фрэнни Голдсмит… и ее младший брат, который так и остался толстяком, – и начал пользоваться громкими словами для самозащиты, осознавая, какова на самом деле жизнь: один большой котел с варварами, в котором он – единственный миссионер, медленно варящийся вместе с остальными). Пишущая машинка открыла ему новую жизнь. Первое время он печатал медленно, совсем медленно, и постоянные ошибки безмерно его раздражали. Словно машинка активно – из озорства – сопротивлялась ему. Но постепенно он начал понимать, что представляла собой пишущая машинка на самом деле: магический канал связи между его разумом и чистым листом, который следовало покорить. Когда разразилась эпидемия, он уже мог печатать больше ста слов в минуту и наконец-то поспевал за мчащимися мыслями, укладывал их на бумагу. Но он никогда не прекращал писать от руки, помня, что «Моби Дик» был написан от руки, как и «Алая буква», как и «Потерянный рай».

За долгие годы практики он пришел к методу, образчик которого Фрэнни нашла в его дневнике: никаких абзацев, никаких пробелов, никаких пауз для глаза. Это была работа – тяжелая, до судорог, – но работа в радость. Он с удовольствием и часто пользовался пишущей машинкой, однако всегда думал, что главные мысли лучше всего записывать от руки.

Гарольд поднял голову и увидел медленно кружащих в небе стервятников, словно возникших из фильма с Рэндолфом Скоттом, какие показывали на дневных субботних сеансах, или из романа Макса Брэнда. В голову пришли строчки, которые могли бы войти в его роман: «Гарольд увидел стервятников, кружащих в небе, ждущих. Какое-то время спокойно смотрел на них, потом вновь склонился над своим дневником».

Он вновь склонился над своим дневником.

В конце жизни ему вновь пришлось вернуться к корявым буквам, какими он писал в самом ее начале. Они так остро напомнили ему о залитой солнечным светом кухне, стакане холодной колы, старых, пахнущих плесенью книгах о Томе Свифте. И теперь – наконец-то – он подумал (и записал), что сумел исполнить мечту родителей и осчастливить их. Во-первых, похудел. А во-вторых, пусть формально и остался девственником, на практике доказал, что никакой он не гомосексуалист.

Гарольд открыл рот и прохрипел:

– Вершина мира, мама [207].

Он исписал полстраницы. Взглянул на написанное, потом на свою ногу, вывернутую и сломанную. Сломанную? Слишком мягко сказано. Раздробленную. Он уже пять дней сидел в тени этой скалы. Еда закончилась. Он бы еще вчера или позавчера умер от жажды, если бы не два сильных ливня. Нога гнила. Позеленела, дурно пахла и раздулась, натянув джинсовую ткань, которая теперь напоминала оболочку сосиски.

Надин давно уехала.

Гарольд взял пистолет, который лежал рядом с ним, пересчитал патроны. Только в этот день он пересчитывал их больше ста раз. Во время ливня укрывал пистолет своим телом, чтобы он оставался сухим. Патронов осталось три. Двумя он выстрелил в Надин, когда та смотрела на него сверху вниз, сказав, что собирается уехать одна.

Они проходили поворот серпантина: Надин – по внутреннему радиусу, Гарольд на своем «триумфе» – по внешнему. На западной стороне Скалистых гор, по-прежнему в Колорадо, но уже в семидесяти милях от границы Юты. По внешнему радиусу поворота было разлито машинное масло, и все последующие дни Гарольд много размышлял об этом масляном пятне. Откуда вылилось масло? Конечно же, в последние месяцы здесь никто не проезжал. За это время любое масло давно бы высохло. Получалось, что его красный глаз постоянно следил за ними, выбирая наиболее удачный момент, чтобы разлить масло и вывести Гарольда из игры. Оставил его с ней в горах, на случай возникновения каких-то проблем, а потом избавился от него. Гарольд, как говорится, сделал свое дело.

Заскользивший на масле «триумф» ударился о рельс ограждения, и Гарольд перелетел через него, как букашка. Почувствовал жуткую боль в правой ноге, услышал влажный хруст ломающейся кости. Закричал. Потом каменистый склон поднялся ему навстречу. Каменистый склон, который под крутым, вызывающим тошноту углом уходил в ущелье. Со дна доносился плеск быстро бегущей воды.

Он ударился о склон, его высоко подбросило, он опять закричал, снова приземлился на правую ногу, услышал, как сломалось что-то еще, затем его опять подбросило, потащило вниз, он покатился – и внезапно уперся в засохшее дерево, сломанное давнишним ураганом. Если бы не это дерево, летел бы до самого дна пропасти и достался бы на закуску горной форели, а не стервятникам.

Он написал в блокноте корявыми, детскими буквами: Я не виню Надин. Написал правду. Но тогда он ее винил.

Шокированный, потрясенный, ободранный, с вопящей от боли правой ногой, он собрался с силами и пополз вверх по склону. Высоко над собой увидел Надин, перегнувшуюся через рельс ограждения. Ее лицо, бледное и маленькое, лицо куклы.

– Надин! – крикнул он. Голос больше напоминал хрип. – Веревка! В левой седельной сумке!

Она продолжала смотреть на него. Он решил, что она его не услышала, и уже собрался повторить просьбу, когда увидел, как ее голова двинулась налево, направо и снова налево. Очень медленно. Она качала головой.

– Надин! Мне не подняться наверх без веревки! У меня сломана нога!

Она не ответила. Только смотрела на него сверху вниз, теперь даже не качая головой. И у него вдруг создалось ощущение, что он на дне глубокого колодца, а она смотрит на него через край.

– Надин, брось мне веревку!

Снова медленное покачивание головой, столь же ужасное, как медленное движение двери склепа, закрывающейся и отсекающей от мира живых человека, который еще не умер, а находится в состоянии каталепсии.

– НАДИН! РАДИ БОГА!

Тут ее голос донесся до него, тихий, но отчетливо различимый в горной тишине:

– Все подстроено, Гарольд. Я должна ехать. Мне очень жаль.

Но она не сдвинулась с места, осталась у оградительного рельса, наблюдая за ним, лежащим в двухстах футах ниже. Уже появились мухи, деловито снимающие пробу его крови с камней, о которые он ударялся и сдирал кожу.

Гарольд пополз вверх, волоча раздробленную ногу. Поначалу он не испытывал ни ненависти к Надин, ни желания всадить в нее пулю. Хотелось только подобраться достаточно близко, чтобы разглядеть выражение ее лица.

Едва миновал полдень. День выдался жарким. Пот капал с лица на острые камушки и булыжники, по которым он полз. Гарольд продвигался вверх, отталкиваясь локтями и левой ногой, словно искалеченное насекомое. Воздух, как горячий напильник, рвал горло. Он понятия не имел, как долго полз, но раз или два ударялся израненной ногой о каменные выступы и кричал от дикой боли, едва не теряя сознание. Случалось, что соскальзывал вниз с беспомощным стоном.