Непорочная пустота. Соскальзывая в небытие - Ходж Брайан (читать полные книги онлайн бесплатно txt, fb2) 📗
За дверью оказался короткий коридор, залитый мерзким желтушным светом сорокаваттной лампочки. Миновав следующую дверь, уже отпертую и распахнутую, они вышли на выложенную плиткой площадку и спустились по лестнице.
— У меня и самого есть к этому небольшая способность. Я думаю, она возникла после того, как я попал в аварию на школьном автобусе. Дело кончилось пожаром.
Под таким углом — Аттила был сзади, на четыре ступеньки выше — ошейник казался удавкой. Таннер делал каждый шаг осторожно; он не для того так далеко зашел, чтобы сломать себе шею или повредить гортань.
— А у Дафны, думаю, талант проявился в тот день, когда ее… ну, мне, наверное, не обязательно заканчивать? Было бы жестоко продолжать тыкать тебя носом в тот случай, а я человек не жестокий.
Они миновали уже два лестничных пролета и оставили позади первый этаж. Его вели в подвал.
— И на что же вы, по-вашему, охотитесь?
— Всего лишь на высшую форму гриба. Только учти, лакомые кусочки и редкие деликатесы — понятия относительные. Все зависит от размеров. Опять-таки дело в масштабе.
В подвале царил такой же полумрак, как и наверху, а места было еще меньше. Они подошли к шлакоблочной стене; даже в таком тусклом свете старой она не выглядела. Дом стоял на этом месте десятилетиями, однако стену, похоже, построили несколько лет назад — она была чистой и гладкой, выкрашенной в индустриальный красный цвет. А стальная дверь посередине, снабженная кодовым замком? Определенно недавнее добавление.
Аттила открыл эту дверь и провел Таннера внутрь.
— Давай назовем их божьими трюфелями.
Первым делом он почувствовал холод.
А потом увидел клетки — шесть клеток, и лишь четыре из них были пустыми.
Друг от друга у нас с Бьянкой секреты тоже имелись.
Когда кто-нибудь показывает тебе нечто вроде той скалы в горном лесу за Часовней на камне, это нечто начинает принадлежать вам обоим. Оно становится «нашим местом», и отправиться туда в одиночку — маленькое предательство.
Я все равно это сделала. Я подумала, что Бьянка даже сможет меня понять. В конце концов, с Греггом она туда больше не возвращалась.
До конца лета я ездила к скале в среднем раз в неделю — этакие мини-отпуска. На высоте в несколько тысяч футов обычно было прохладнее — спасение от сухой жары внизу. Дожди шли редко, однако лето все равно выдалось самым облачным на моей памяти, как будто Земля пыталась спрятаться… и кто стал бы винить наш бедный каменный шарик? То было время великих тревог после исчезновения Европы и Альфы Центавра… хотя, если сама планета и боялась, ее обитатели просто пожали плечами. Солнца и луны — что-то вроде геноцида в Африке, явления столь далекие, что их едва замечают, каким бы чудовищным ни было случившееся.
Что до меня — я обзавелась персональной скалой, с которой могла пообщаться; она всегда ждала меня там, в разреженном воздухе, и нам двоим пел серенады хриплый шепот ветра в соснах. Эта скала, как я начинала подозревать, помнила, как была стеной, столбами, колоннами, архитравом.
Теперь я знала, что это за камень: конгломерат, который некоторые считают разновидностью песчаника, хотя на самом деле это не так. Песок в нем иногда присутствует, но кроме него там есть еще и мелкие камушки, и гранулы известняка, и кварц, и другие минералы — осадки трехсотмиллионнолетней давности, перемешанные и склеенные глубоким временем.
Но как он может что-то помнить?
Особенно такое давнее. В те времена не было никаких каменщиков. Никто не высекал колонны и не воздвигал столбы. Тогда даже динозавров еще не было. Только болота и вулканы, и мелкие теплые моря, и суша, которая из космоса выглядела совершенно не так, как сейчас. Мои Скалистые горы? Они были сном о еще не воплотившемся будущем. Это был мир без людей, идеальный и чистый. И все же…
Он обладал воспоминаниями. Упрямыми залежами памяти.
Как я это поняла? Не знаю. Наверное, это было скорее не понимание, а чутье, игра ума вроде той, когда Эйнштейн вообразил, как верхом на луче света подлетает к часам и видит, что время идет в обратную сторону. Но он-то знал, как развить свою мысль, а вот я понятия не имела.
А если уж я понятия не имела, то вышедший из леса медведь — тем более.
Медведи тихо не ходят, но он все равно оказался на поляне раньше, чем я его заметила. Черный медведь, не такой охренительно жуткий, как, скажем, йеллоустонский гризли, но все равно пугающий. Если бы он стоял на задних лапах, а не на всех четырех, то мог бы оказаться одного роста с Аттилой.
Меня всегда предупреждали, что от медведей нельзя убегать, поэтому я замерла, и вскоре испуг сменился любопытством и даже восторгом. Главное, что я знала о черных медведях, — они не хотят иметь никаких дел с нами, едва покрытыми шерстью двуногими. Есть восьмидесятилетние старики, которые всю жизнь гуляли по этим горам и ни разу ни одного не встретили.
И тем не менее, пока я сидела, окаменев, на трухлявом стволе упавшего дерева, этот медведь прокосолапил мимо, словно я была всего лишь незначительным новшеством, заслуживавшим только того, чтобы взглянуть на меня, понюхать воздух и чуть раздраженно фыркнуть. Может, это было и его место тоже. Переключив внимание обратно на скалу, он принялся пыхтеть и сопеть. Он смотрел на нее, прохаживался на похожих на когтистые бейсбольные перчатки лапах и снова смотрел, и, о боже, Бьянка возненавидела бы меня навечно за то, что я это видела, а она — нет.
Отойдя футов на десять, медведь тяжело плюхнулся на задницу. Он уставился на скалу печальными карими глазами; я чувствовала его шерстяной лесной запах. Время от времени медведь постанывал, и, хотя я знала, что неправильно приписывать ему человеческое поведение, он все равно казался мне озадаченным. Как будто, несмотря на то что он не имел ни малейшего представления о колоннах и архитравах, эта скала тоже была для него загадкой, и медведь возвращался к ней снова и снова, чтобы сидеть рядом и гадать, как ему доскрестись до ответа.
Дважды он взглянул в мою сторону. Ты тоже, да? Ну мы с тобой и парочка. Он скулил — звук, больше подходящий озадаченной собаке, не понимающей, куда подевался мячик.
Когда упала птица, медведь был точно так же озадачен, как и я.
Птица тоже была большой и черной — то ли ворона, то ли ворон; она косой рассекала небо, прежде чем нырнуть в прогал между вершинами сосен, сложить крылья и без колебаний рухнуть на вершину скалы. Она упала с мягким шлепком, подняв облако перьев, отскочила и, обмякнув, свалилась на землю.
И эта птица была лишь первой.
Они собирались в небе над нами, слетаясь со всех концов света, и даже с земли мне было видно, что все они разные. «Одного полета птицы любят стаями водиться»? Что ж, мама, вот и еще одно из твоих высказываний, оказавшееся совершенной неправдой — как и то, что никакие чудовища меня никогда не поймают. Большие и маленькие, черные во́роны и белые чайки. Когда они посыпались из туч, я разглядела кардиналов и голубых соек, чьего-то ярко-зеленого попугайчика, крошечных бурых крапивников и толстых куропаток, красноголовых грифов-индеек и еще множество тех, чьих названий я не знала, — настоящие Объединенные Нации птиц, желающих одного.
Самоуничтожения.
Птицы обрушились, как обрушивается град — сначала несколько, и каждый удар был отдельным событием, потом звуки начали накладываться друг на друга, все ускоряясь, и наконец слились в непрерывный поток шлепков мяса о камень. Разбитые тела рикошетили и, вращаясь, падали на землю или прилипали к покрывшей скалу смеси крови и дерьма, а следом за ними медленно опускался разноцветный снегопад из перьев.
Погибло, должно быть, пятьдесят птиц, прежде чем я опомнилась от шока и соскочила с бревна, чтобы убраться из зоны поражения брызгами под прикрытие деревьев. И сделала это как раз вовремя — за несколько секунд до того, как лопнул, оросив землю кровью, гусь. Даже медведь испугался, и ему хватило ума смотаться раньше меня — он перекатился на четыре лапы и неуклюжим галопом умчался в сосны.
