Головолапная (СИ) - Гофер Кира (книги онлайн бесплатно txt) 📗
Выскочив на темный проспект, на свежем воздухе она остановилась, выровняла сбившееся дыхание. Прошептала несколько раз «Я спокойна, я спокойна».
Но спокойной не стала. В мысли вместе с этим скандалом попал червячок: в прозвучавшие хоть и не в ее адрес слова «пожелаешь зла, против себя обернешь» сама вселенная будто собрала ее последние дни. Дни, неприятности в которых начались именно с ее глупого порыва, с ее дурного черного желания. И сегодня оно, это желание — что скрывать и отнекиваться — обернулось ведь!
Глава 9
1
Ночью шел дождь — обычная вода, обычные осадки. Иногда ветер порывами забрасывал горсти дождя в окно, и тогда казалось, что кто-то стучится снаружи. В такие моменты тревога заставляла Гату сжиматься под одеялом в комок страха.
Уснуть Гата не могла долго. Поначалу ей думалось, что дождь пошел из-за нее, что это мир недоволен и огорчен ею, что она живет сама, злится и злит других людей, и что глядя на эту расползающуюся злость, кто-то плачет на небе такими вот шумными слезами.
«Глупости полные, — не выдержала Гата таких тягостных мыслей, — совершенные глупости».
И открыла на смартфоне Википедию — статью о дожде.
Там доходчивым образом, словно бы именно для таких, как Гата, потерянных и сомневающихся в природных явлениях, было сухо и понятно изложено, откуда и почему льет дождь.
Когда она в пятый раз читала «Выпадение капель происходит, когда капельки воды сливаются в более крупные капли, или когда капли воды замерзают на кристалле льда», стало очевидно, что страх мистического ушел, а сон, наконец-то, наступает. Гата выключила смартфон и завернулась в одеяло, крепко закрыв глаза.
Сон не принес ей облегчения. Несмотря на то, что часто говорят «то, что вы делаете или читаете прямо перед сном, потом отразится в ваших сновидениях» ничего про дождь Гата не видела. А видела она себя.
Ей снилось, что она стоит в темноте, посреди большого помещения со смутно просматривающимися стенами. Пахло чем-то протухшим, воздух был тяжелый и вязкий. Хотелось открыть окна, впустить сюда хоть небольшой ветерок и свет, которые разогнали бы дурной запах и сумрак. Есть ли окна, Гата не поняла, но, желая подойти к стене и узнать, качнулась, начиная шаг.
Тело захрустело и задрожало, ненадежное.
Вот она хотела повернуть голову, посмотреть, что справа от нее, — плечо треснуло, рухнуло на пыльный пол. Стоило Гате с ужасом посмотреть вниз, как она увидела уже не свое округлое плечо, а белого краба, лениво шевелящего вывернутыми лапами. Краб выглядел неправильно плоским, словно бы кто-то большой наступил на него и раздавил. В агонии краб нелепо дергался и царапал Гату за щиколотку.
Она невольно качнулась назад, прочь от краба, прочь от этой гадости, — из живота вывалился комок, похожий на обожженного дикобраза. Закричав, Гата упала на спину и попробовала отползти. Рука против ее желания потянулась к комку, будто хотела подобрать его и запихать обратно в живот — сколь бы отвратительного вида ни был этот комок, покрытый коростой и сажей, он недавно был частью ее, Агаты Гришиной.
Каждый раз, когда от нее отрывалась часть, злой голос выкрикивал «Кто ты такая!», и Гата сжималась от страха, не зная ответа, но осознавая, что кем бы они ни была, она уменьшается, а тому, ничтожно малому, что от нее остается, нечем дышать.
Охваченная ужасом и отвращением, Гата металась по полу, поднимая серые мутные облака пыли и не зная, что ей делать.
Вот два пальца оторвались от руки и, встав на шаткие тонкие ножки, поплелись куда-то в темноту, качаясь и заваливаясь.
Вот правое ухо скользнуло по боку и повисло у талии, топорщась обломанными, но острыми иголками...
Вокруг копошились жуткие обожженные комки, плоские крабы, раздувалась зеленой пеной лужица, бывшая ее лицом.
Душно, душно…
Она проснулась от нехватки воздуха и обнаружила, что во сне забилась под подушку. Задрожав, Гата скинула с головы подушку, ногами сбросила одеяло и долго лежала, вспотевшей кожей ловя прохладный воздух и прислушиваясь к дождю за окном.
2
Из зеркала в ванной на нее смотрело усталое лицо с приопущенными веками, с розоватым следом от подушки на щеке и с напряженной линией поджатых губ. Гата разглядывала себя внимательно. Обычно по утрам перед сменой она быстро красилась, отработанными движениями нанося на лицо привычную косметику. В такое время не до деталей и не до анализа. Максимум на что хватает внимания — окинуть лицо в зеркале общим взглядом: не сильно ли отекшее и надежно ли корректор замазал темные круги под глазами.
Сейчас она отметила, что рот у нее выглядит злым и будто готовым укусить даже отражение, а глаза, напротив, смотрят затравленно.
Она не могла вспомнить себя улыбающуюся, себя счастливую. Пыталась — и все никак не всплывало в памяти ее собственное лицо: как оно выглядело в моменты радости? Самое время было обратиться к старым фотографиям, вот только Витя не любил фотографировать и фотографироваться, а после него Гате было не до радости...
Даже умывшись холодной водой, она не получила желаемого облегчения, хотя старалась убедить себя, что вода смоет всю ее ночную усталость, дурной сон и ужасы. Да, ужас отступил, но руки в напряженном волнении плохо слушались, пару раз Гата промахнулась мимо дозатора для мыла.
Голова гудела как уличный генератор рядом с тележкой мороженого.
«Страхи, галлюцинации, паранойи, кошмары… Приплыли. И все из-за чего?.. Самое время начать заливать уши», — вздохнула Гата и выключила воду.
3
Сарказма в этом вздохе не было. То, что она называла «заливать уши» наверняка нашло бы подходящее название, если бы Гата поговорила с психотерапевтом об этом своем приеме. Но она ужасно не любила прибегать к средству, которое считала последним, и тем более с кем-то его обсуждать.
Более открытый человек и правда пошел бы на разговор со специалистом по тому, что творится в человеческой голове. Но Гата привыкла, что самые убедительные аргументы она выдвигает себе сама, а прочие видит сомнительными или спорными.
Прием заключался в том, что Гата закрывала окна в комнате, чтобы не доносился дворовый шум, выключала телевизор, компьютер, а на кухню даже запирала дверь, чтобы внезапный гул включившегося холодильника не потревожил ее. Отключала телефон и садилась в кресло воображать разговор.
Лида была права, говоря, что выразить то, что внутри, Гате тяжело. Но это не означало, что Гата не нуждалась в выражении чувств и переживаний. Вот только, как и многие люди, Гата очень красноречиво умела разговаривать про себя, а вслух все усложнялось многочисленными поправками: на собеседника, на обстановку, на сосредоточение, на настроение, на необходимость говорить о чем-то своем личном вообще, особенно, на ситуацию, когда другой хочет не слушать сам, а чтобы послушали его…
И вот, не мучаясь с реальными откровениями, Гата в воображении вызывала какое-либо место, подходящее для откровенного разговора незнакомых людей. Обычно посетители бара выкладывают свои тревоги и печали бармену — а тот с видом вселенской мудрости слушает и кивает. Но вся его мудрость, как правило, сводится к тому, чтобы, когда разговорившийся клиент делает паузы в речи, предложить ему еще выпить. У клиента возникает иллюзия, что его понимают, клиент выпивает еще — и его воззвание к вселенской мудрости в лице бармена возобновляется.
Гата раньше представляла, как она сидит за высокой барной стойкой из темного дерева, на красивом стуле с кожаной обивкой, и рассказывает молодому бармену (с непременно испанской внешностью), как сложна ее жизнь. Тонкость такой воображаемой ситуации была в условии, которое Гата сама себе выдвинула — бармен не знал русского языка.
В своем внутреннем монологе, произносимом в несуществующем баре к нереальному бармену Гата говорила-говорила-говорила… Не задумываясь, насколько логично строится ее речь, не ушла ли она от того, с чего начала, не противоречит ли она себе… Потом же, когда поток ее мысленных откровений заканчивался, она спрашивала бармена: «Ты меня понимаешь?» На что тот неопределенно качал головой, а для Гаты это было сигналом, что в свою «жилетку» она выплакалась достаточно, чтобы с полегчавшей душой открывать глаза и жить дальше.
