Противостояние - Кинг Стивен (книги бесплатно без онлайн .TXT) 📗

Пункты по созданию похоронной и энергетической команд прошли с поправкой от Гарольда Лаудера, который, похоже, основательно подготовился к собранию. Он предложил добавлять в команды по два человека при увеличении населения Боулдера на сто человек.

За поисковую команду проголосовали сразу, но дискуссия об исчезновении матушки Абагейл затянулась. Перед собранием Глен посоветовал Стью не ограничивать это обсуждение без крайней на то необходимости. Данная тема волновала всех, особенно мысль, что их духовный лидер упрекает себя в каком-то грехе. Глен полагал, что они все должны выговориться.

На обратной стороне своей записки старая женщина указала две библейские сноски из Книги притчей Соломоновых: из главы одиннадцатой, стихи с первого по третий, и главы двадцать первой, с двадцать восьмого по тридцать первый. Судья Феррис проштудировал эти сноски с дотошностью адвоката, готовящего документы для представления в суд, и в начале дискуссии зачитал их хрипловатым и пессимистическим старческим голосом. В главе одиннадцатой говорилось: «Неверные весы – мерзость перед Господом, но правильный вес угоден Ему. Придет гордость, придет и посрамление; но со смиренными – мудрость. Непорочность прямодушных будет руководить их, а лукавство коварных погубит их». В строках из двадцать первой главы речь шла примерно о том же: «Лжесвидетель погибнет; а человек, который говорит, что знает, будет говорить всегда. Человек нечестный дерзок лицом своим, а праведный держит прямо путь свой. Нет мудрости, и нет разума, и нет совета вопреки Господу. Коня приготовляют на день битвы, но победа – от Господа».

После того как Судья зачитал эти отрывки, разговор зачастую уходил далеко в сторону, а случалось, вызывал смех. Один мужчина зловеще заявил, что при сложении номеров глав получается тридцать один, а это число глав в Откровении Иоанна Богослова. Судья Феррис снова поднялся, чтобы сказать, что в книге Откровений только двадцать две главы, по крайней мере в его Библии, да и в любом случае одиннадцать и двадцать один в сумме дают тридцать два, не тридцать один. Честолюбивый нумеролог что-то пробормотал себе под нос, но вслух уже ничего не сказал.

Еще один мужчина заявил, что ночью, перед днем ухода матушки Абагейл, видел в небе огни, а пророк Исайя подтвердил существование летающих тарелок… и потому им лучше набить все это в коллективную трубку и выкурить, пустив по кругу. Опять поднялся Судья Феррис, чтобы указать, что выступавший последним господин перепутал Исайю с Иезекиилем и в точной цитате речь идет не о летающих тарелках, а о колесе, находящемся в колесе [176]. По мнению самого Судьи, доказано существование только тех летающих тарелок, которые иногда летают во время семейных ссор.

Немало времени ушло на обсуждение снов, которые, насколько все знали, прекратились полностью и становились все призрачнее. Человек за человеком вставали, чтобы опротестовать обвинение в гордыне, которое матушка Абагейл выдвинула против себя. Все говорили о ее вежливости и умении подбодрить человека буквально одним словом или фразой. Ральф Брентнер, который казался потрясенным таким количеством собравшихся и едва не лишился дара речи, – но был полон решимости сказать все, что хотел, – говорил в том же духе чуть ли не пять минут, добавив в конце, что не встречал лучшей женщины с тех пор, как умерла его мать. А когда сел, едва не расплакался.

Но в общем и целом дискуссия Стью не понравилась. Она показывала, что в своих сердцах они уже наполовину похоронили матушку Абагейл. И, вернувшись, Эбби Абагейл обнаружила бы, что ее принимают с распростертыми объятиями, ее общества добиваются, ее слушают, но при этом, по мнению Стью, она бы также обнаружила, что положение ее чуть изменилось. И если бы дело дошло до столкновения между ней и постоянным комитетом Свободной зоны, заранее уже не представлялось возможным ставить на то, что она выиграет, с правом вето или без оного. Она ушла, а общество продолжало существовать. И общество никогда этого не забудет, тогда как люди уже наполовину забыли могущество снов, какое-то время определявших их жизнь.

После собрания более двух десятков человек еще какое-то время посидели на лужайке у «Чатокуа-холла». Дождь прекратился, облака разошлись, в ночи разлилась приятная прохлада. Стью и Фрэнни сидели с Ларри, Люси, Лео и Гарольдом.

– Ты чуть не выбил нас из игры этим вечером, – сказал Ларри Гарольду. Ткнул в бок Фрэнни. – Я говорил тебе, что он молодец, так?

Гарольд улыбнулся и скромно пожал плечами:

– Пара идей, ничего больше. Вы всемером привели все в движение. И должны иметь право довести дело до конца.

Теперь, через пятнадцать минут после того, как они покинули эти импровизированные посиделки, когда до дома оставалось еще десять минут ходьбы, Стью повторил свой вопрос:

– Ты действительно хорошо себя чувствуешь?

– Да. Ноги немного устали, ничего больше.

– Хочешь немного отдохнуть, Фрэнсис?

– Не называй меня так, ты знаешь, я это ненавижу.

– Извини. Больше не буду, Фрэнсис.

– Все мужчины такие ублюдки!..

– Я постараюсь исправиться, Фрэнсис… честное слово.

Она показала ему язык, но Стью почувствовал, что Фрэнни не увлекает эта словесная перепалка, и прекратил ее подначивать. Она выглядела бледной и апатичной, являя разительный контраст с той Фрэнни, которая несколькими часами ранее вкладывала всю душу в пение национального гимна.

– Что-то тебя гнетет, дорогая?

Она покачала головой, но ему показалось, что в ее глазах стоят слезы.

– Что это? Скажи мне.

– Ничего. В этом-то все дело. Именно ничего меня и волнует. Все кончилось, и я наконец-то это осознала, вот так. Почти шестьсот человек пели «Звездно-полосатый флаг», и вот тут до меня дошло. Никаких лотков с хот-догами. На Кони-Айленде этим вечером не будет крутиться чертово колесо. Никто не пропустит стаканчик на посошок в ресторане на вершине «Космической иглы» в Сиэтле. Кто-то наконец нашел способ очистить от наркотиков «Боевую зону» в Бостоне, а Таймс-сквер – от проституток. И то и другое было ужасно, но я думаю, что лечение принесло куда больше вреда, чем сама болезнь. Понимаешь, о чем я?

– Да, конечно.

– В моем дневнике я завела маленький раздел «Запомнить». Чтобы ребенок узнал… о том, чего ему никогда не увидеть. И это меня гнетет, мысли об этом. Мне следовало назвать этот раздел по-другому: «То, что ушло». – Она всхлипнула, остановилась, поднесла ко рту тыльную сторону ладони, чтобы сдержать рыдания.

– Все чувствуют то же самое. – Стью обнял ее. – Очень многие будут сегодня плакать, пока не заснут. Можешь мне поверить.

– Я не знаю, как можно скорбеть об ушедшей стране, – слезы полились сильнее, – но получается, что можно. Эти… эти мелочи то и дело всплывают в памяти. Продавцы в автомобильных салонах. Фрэнк Синатра. Олд-Орчард-Бич в июле, забитый людьми, по большей части из Квебека. Этот глупый парень на Эм-ти-ви… Рэнди. Так, кажется, его звали. Времена… Ох, Господи, все это напоминает стихотворение этого тре-тре-трехнутого Рода Мак-Маккуэна.

Он обнимал ее, похлопывал по спине, вспомнив, как разрыдалась его тетя Бетти из-за того, что не поднялось тесто. Она носила под сердцем его маленького кузена Лэдди, была на седьмом или восьмом месяце, и Стью помнил, как она, вытирая глаза кончиком посудного полотенца, говорила ему, что ничего страшного не произошло, а любая беременная женщина – достойный кандидат в психиатрическую палату, потому что вещества, которые выделяют железы, лишают ее разума.

– Ладно, ладно, – сказала Фрэнни через какое-то время. – Мне уже лучше. Пошли.

– Фрэнни, я тебя люблю, – ответил Стью, и они покатили свои велосипеды дальше.

– А что ты помнишь лучше всего? – спросила она. – Самое-самое?

– Что ж, знаешь… – Он замолчал, рассмеялся.

– Нет, не знаю, Стюарт.

– Это безумие.

– Расскажи мне.

– Не знаю, хочется ли. Ты начнешь искать парней со смирительными рубашками.