Час ведьмовства - Райс Энн (книги онлайн читать бесплатно .txt) 📗
Любовь Майкла к домам была сродни любви моряков к своим кораблям – иногда казалось, что они представляют для него гораздо большую ценность, чем люди. После работы он часто в одиночестве бродил по комнатам, которым подарил новую жизнь, и с нежностью трогал подоконники, медные ручки и ровную штукатурку стен, словно ведя с ними неспешную беседу.
Через два года Майкл получил звание магистра истории. Но еще раньше он сдал экзамены на подрядчика и основал собственную компанию. Эти события в его жизни совпали по времени со студенческими беспорядками в университетских городках Америки. Молодежь активно протестовала против войны во Вьетнаме и еще более активно употребляла галлюциногенные наркотические препараты, ставшие поголовным увлечением юных обитателей сан-францисского Хейт-Эшбери.
Мир «детей цветов» – хиппи, мир политических революций и трансформации личности через наркотики никогда особо серьезно не трогал Майкла, оставался чуждым и не до конца понятным ему. Да, он танцевал в «Авалоне» под музыку «Роллинг Стоунз», пробовал курить «травку», постоянно жег ароматические палочки. Да, он крутил пластинки с записями Бисмиллы Кан и Рави Шанкара. Он даже ходил с одной своей молоденькой подружкой на «Погружение» – многолюдное сборище в парке Голден-Гейт, где Тимоти Лири призывал новообращенных «настроиться, включиться и выпасть из реальности». Но все это вызывало у него лишь сдержанное любопытство.
Майкл-историк не мог поддаться на раздававшуюся со всех сторон пустопорожнюю, а зачастую и глупую революционную риторику. Он только посмеивался втихомолку над доморощенным марксизмом своих друзей, которые, похоже, сами ничего не знали о человеке труда. А видя, как мощные галлюциногены разрушают душевное спокойствие, а иногда и вовсе лишают разума тех, кого он любил, Майкл приходил в ужас.
Однако стремление понять происходящее и в этом случае позволило ему кое-чему научиться. Галлюциногены провоцировали у людей сильную тягу к цвету и узору, к восточной музыке и восточной эстетике, и, конечно же, Майкл не мог избежать такого влияния. Впоследствии он утверждал, что переворот в сознании, вызванный «великими шестидесятыми», благотворно сказался на каждом жителе страны. Реставрация старых домов, возведение величественных общественных зданий в окружении цветников и парков и даже строительство современных торговых центров с мраморными полами, фонтанами и клумбами – все это напрямую было связано с теми поворотными годами, когда хиппи Хейт-Эшбери развешивали ветки папоротника в окнах своих квартир и украшали убогую мебель красочными индийскими покрывалами, когда девушки вплетали цветы в свои длинные волосы, а юноши сменили унылые деловые костюмы на яркие рубашки и отрастили кудри до плеч.
Майкл ни на секунду не сомневался, что тот период всеобщего смятения, повального увлечения наркотиками и экзотической музыкой самым непосредственным образом отразился на его карьере. По всей стране молодые семьи, уставшие от прямоугольной формы домиков в безликих пригородах, прониклись новой любовью к деталям, фактуре и богатству форм и начали проявлять неподдельный и активный интерес к восхитительно красивым старинным зданиям в центральных кварталах городов. В Сан-Франциско таких зданий было великое множество.
Компания «Большие надежды» никогда не испытывала недостатка в заказчиках. Ее специалисты умели обновлять, воссоздавать и строить заново буквально из ничего, а потому очередь нетерпеливо ожидающих клиентов не уменьшалась. Майклу приходилось обеспечивать реставрационные работы во всех частях города. Ничто не доставляло ему такого удовольствия, как зайти в какой-нибудь ветхий, замшелый особняк, скажем, на Дивисадеро-стрит и с гордостью произнести: «Да, я могу за полгода превратить эту развалину в дворец». Деятельность Майкла была отмечена несколькими наградами. Великолепно выполненные детальные проекты принесли ему известность и славу. Зачастую он вообще обходился без помощи архитектора.
Наконец-то исполнялись все его мечты!
В тридцать два года Майкл приобрел старинный особняк на Либерти-стрит, полностью отреставрировал его и перебрался туда вместе с матерью и тетей. Для себя он отделал комнаты верхнего этажа, откуда открывался чудесный вид на центр города. Именно о таком жилище Майкл всегда мечтал: книги, кружевные занавески, пианино, антиквариат… Специально оборудованная большая наклонная площадка позволяла вбирать в себя капризное солнце Северной Калифорнии. Постоянный туман, наползавший на город с океанского побережья, зачастую рассеивался, не успев достичь здешних холмов. Майклу казалось, что он владеет не только роскошными и изящными вещами, которые там, на Юге, лишь издали видел сквозь окна чужих домов, но и небольшой долей тепла и солнечного света. Воспоминания о жарком южном солнце оставались с ним всегда.
К тридцати пяти годам Майкл превратился в весьма благополучного образованного человека, который, как говорится, «сам себя сделал». Свой первый миллион он надежно и выгодно вложил в муниципальные ценные бумаги. Майкл любил Сан-Франциско – этот город подарил ему все, о чем он когда-либо мечтал.
Хотя Майкл, как, впрочем, и многие другие жители Калифорнии, создал сам себя и свой имидж в соответствии с общепринятыми представлениями о том, каким должен быть вполне независимый и деятельный человек, в чем-то он всегда оставался упрямым мальчишкой с Ирландского канала. Тем самым мальчишкой, который куском хлеба загонял горошину на вилку.
Майкл так и не избавился до конца от своего резкого ирландского акцента, а временами, общаясь с рабочими, вообще переходил на родной говор. Он вынужден был признать, что так и не сумел отказаться от некоторых прежних привычек и представлений.
Однако выбранный им стиль поведения превосходно подходил для Калифорнии – Майкл просто не пытался скрывать свои мелкие недостатки. В конце концов, они тоже были составляющей частью его личности. Зайдя в дорогой ресторан с изысканной новомодной кухней, он мог запросто спросить, пробежав глазами меню: «А где же у вас мясо с картошкой?» (надо сказать, он действительно любил мясо с картошкой и ел его при всяком удобном случае, предпочитая эту пищу многим другим блюдам). Иногда он разговаривал с людьми, прилепив к верхней губе сигарету, как делал его отец.
Друзья Майкла отличались широтой взглядов и были людьми без предрассудков. Ему удавалось неплохо ладить с ними – главным образом благодаря нежеланию участвовать в их спорах. Когда приятели за кружкой пива кричали до хрипоты, обсуждая положение дел в странах, которых никогда не в глаза не видели и в которых никогда не побывают, Майкл рисовал на бумажных салфетках эскизы домов.
Если он и высказывал свои мысли, то делал это весьма завуалированно, в абстрактной форме, словно вынося суждение со стороны, поскольку и в самом деле чувствовал себя аутсайдером в Калифорнии, да и в Америке двадцатого столетия тоже. А потому его ничуть не удивляло, что люди обращали на него мало внимания.
Как бы то ни было, но наиболее близкие и искренние отношения складывались у Майкла с ремесленниками, художниками, музыкантами – словом, с людьми такими же страстными, как и он сам, одержимыми каким-нибудь делом или идеей. Удивительно, но в числе его друзей и любовниц было немало евреев, эмигрировавших из России. Такое впечатление, что именно они лучше всех других понимали его главное желание: прожить жизнь, исполненную смысла, внести в этот мир пусть маленькую, но свою лепту, собственные представления о жизни. Майкл мечтал о возведении громадных зданий по собственным проектам, о перестройке целых городских кварталов, о создании в старых пригородах Сан-Франциско целых районов с кафе, книжными магазинчиками и небольшими гостиницами.
Время от времени – особенно часто после смерти матери – Майкл вспоминал Новый Орлеан и свою прежнюю жизнь, но постепенно события тех лет казалась ему все более нереальными и фантастичными. Здесь, в Калифорнии, люди считают себя свободными, но до чего же они похожи друг на друга. И вот что странно: все, кто переезжает сюда, будь то из Канзаса, Детройта или Нью-Йорка, попадают под влияние местного населения, становятся приверженцами тех же либеральных идей, перенимают тот же стиль в мышлении, одежде, чувствах. Иногда подражание доходило просто до смешного. Друзья, например, вполне серьезно могли спросить: «Не тот ли он человек, которого нам на этой неделе следует бойкотировать?» или «А разве здесь нам не нужно занять отрицательную позицию?»
