Лучшее за год. Мистика, магический реализм, фэнтези (2003) - Линк Келли (книги без регистрации бесплатно полностью сокращений TXT) 📗
Она разводит смесь водой из полого камня и добавляет туда собственной слюны. Это ей неприятно, в детстве ее учили не плеваться, но она представляет себе, как плюнула бы в лицо королю в тот первый раз, когда он вошел в лавочку, облокотился о прилавок и улыбнулся в золотистую бороду:
— Знал бы я, какая хорошенькая лавочница в этой деревне, давно пришел бы за покупками.
Она вспоминает: покрытые золотистым пушком ягодицы в белоснежных складках белья, как две половинки персика на салфетке.
— Иди ко мне, Мадлен. — Дворец просыпается, свежий утренний воздух звенит от цокота лошадиных копыт, переклички мальчиков-пажей. — Ты никогда больше не будешь нуждаться, слышишь? — Ожерелье из жемчужин, с ее ноготь каждая, золотая филигранная застежка. — Нравится? Гибернийская работа, при осаде Лондона взяли. — Только потом она заметила, что крученая шелковая нить в одном месте пропитана кровью.
Она накрывает смесь чистой салфеткой и оставляет на ночь.
Идет в другую комнату — их в домике всего две — и садится к столу, за которым пишет письма. Берет жестянку из-под леденцов. Как гремит. И не снимая крышки, она знает, что жемчужин осталось всего пять, а через месяц, когда она заплатит за дом, их будет четыре.
«Назло врагам», — думает она, подслеповато щурясь в тусклом свете, и морщинки на лбу раньше времени превращают ее в старуху, какой она и без того скоро станет.
2. Королева
Лепестки опадают со склоненных над ручьем кустов «Императрицы Жозефины» и «Славы Дижона»: им не нравится расти у воды. Все в этом уголке сада должно напоминать о деревне: искусственный ручей с декоративными рыбками, грушевое дерево, которое еще ни разу не цвело, колокольчики, старательно высаженные по весне садовником. Именно здесь больше всего любит бывать королева, но розам не нравятся ни она сама, ни ее романтичные воздушные платья, ни ее лепет, ни ее стихи.
А вот и она, читает Теннисона.
Королева подставляет руки ветру, чтобы затрепетали широкие рукава, и представляет себя прекрасной Элейн, [64] плывущей вниз по реке к Камелоту. Нелегко быть лилейной девой — с таким-то животом.
О своем животе она старается не вспоминать, не прикасаться к нему, делает вид, будто его не существует. Уж конечно, у лилейной девы Элейн никакого живота не было, думает она, забывая, что Галахад как-то ведь родился. (А может, он тоже вышел из озера?) Ее собственный живот представляется ей пещерой, во мраке которой растет что-то отдельное от нее самой, чуждое и враждебное.
Всего двенадцать месяцев назад (вообще-то четырнадцать, но с цифрами у нее плохо) она была принцессой Елизаветой Гибернийской, носила розовый атлас, сплетничала с подружками про учителя верховой езды, танцевала с братьями в развалинах Вестминстерского собора, объедалась тортом на свой семнадцатый день рождения. А теперь она стала пещерой, и внутри нее растет что-то противное, не имеющее к ней, лилейной деве Астолата, никакого отношения, но ей не хочется об этом думать, и она гонит эту мысль на задворки памяти, туда, где живут слизняки, лягушки и прочие противные твари.
Она тянется за розой, громадной «Славой Дижона», но та в порыве раздражения втыкает шипы ей в палец. Королева вскрикивает, сует палец в рот и, как обиженный ребенок, плюхается на землю. Край ее воздушного платья собирает грязь на берегу ручья.
3. Волшебник
Вольфганг Маг вставляет в петлицу сорванную утром розу и смотрит на себя в зеркало. При виде пугала в линялом шерстяном костюме, с поникшими седыми усами он хмурится, в точности как нахмурился бы его учитель, герр доктор Амброзиус. Жалкий вид для придворного волшебника.
— Gott in Himmel, [65] — бормочет Вольфганг Маг по детской привычке, которую хранит больше как память о родине, ведь он атеист, хотя и не убежденный. Он знает, что Бог тут ни при чем, а виноват король, который платит так мало. Платили бы ему, скажем, на шиллинг больше в неделю. Хотя что толку, он и это отсылал бы чахоточной сестре, умирающей на водах в Берне. Ее лицо, бескровное и бледное, преследует его неотступно, словно призрак, и Вольфгангу стоит немалого труда изгнать его сейчас из памяти.
Он берет в руки томик стихов Гете, заботливо перевязанный розовой ленточкой, и вздыхает. Ну и подарок принцессе на крестины!
В часовню он входит робко, потупившись. Там людно и шумно, придворные обмениваются последними сплетнями. Когда он идет по проходу, какая-то герцогиня задевает его своим шелковым шлейфом, а виконтесса тычет эгретом в глаз. Шпага благоухающего водой «Наполеон» маркиза запутывается у него в ногах, и он едва не падает в объятия баронессы, которая мерит его взглядом через лорнет. Бочком он выбирается из давки и отступает в угол часовни, где прячется весь остаток вечера.
Крестины начались, думает он, из угла ему слышно, как архиепископ бубнит что-то на плохой латыни, но не видно ничего, кроме чучел птиц на дамских шляпах да блестящих от макассарового масла мужских голов. Да, архиепископу не мешало бы поучиться у герра доктора Амброзиуса! И Вольфганг, как это с ним часто бывает, переносится мыслями в берлинский дом, в лабораторию, где крепко пахнет мылом, потрескивают угли в жаровнях, пыхтят перегонные кубы, а среди книг в траченных молью переплетах дремлет чучело василиска. Он вспоминает свою постель на чердаке и сестру, которая служила горничной в доме герра доктора, чтобы он мог учиться на волшебника. Ее лицо, бледнее простыней на водах в Берне, снова встает у него перед глазами, и он опять думает, как дорого обходятся лекарства.
Кажется, он что-то пропустил? Толпа подалась вперед, несут подарки: конь-качалка под красным кожаным седлом, серебряный бокал, чепчик, вышитый монахинями Ионы. Свой томик Гете он прячет за спину.
Внезапно он видит знакомое лицо. Как-то раз она пришла к нему в сад, села рядом и стала расспрашивать о сестре. Да, вспоминает он, незадолго до этого у нее умер брат, и, когда он заговорил о своем одиночестве, в ее глазах встали слезы. Даже он, человек далекий от придворных интриг, знал, что эта женщина была любовницей короля.
Она исчезает за надушенным маркизом и появляется снова, совсем рядом с алтарем, где королева, неловко прижимая белоснежный сверток к груди, принимает подарки принцессе. Король тоже заметил ее, и золотая борода не смогла скрыть недовольной гримасы. Вольфганг Маг, который ничего не знает о нынешних отношениях короля с бывшей любовницей, недоумевает, почему тот сердится.
Она поднимает руку, совсем как архиепископ. Что это за аромат, такой таинственный и сладкий, от которого мгновенно проясняется в голове и хочется чихнуть? Он бессознательно принюхивается: фиалковый корень, чернильный орешек, розовый лепесток, помет летучей мыши с легкой примесью уксуса.
Разговоры стихают, умолкают даже деревенщины-баронеты у дальней стены часовни.
Она произносит:
— Вот мой подарок принцессе. В семнадцатый день рождения она уколет веретеном палец и умрет.
Надо ли говорить, что за переполох тут поднялся! Встревоженный и несчастный, Вольфганг Маг наблюдает за происходящим из своего угла, покусывая ус. Какие крупные слезы стояли у нее в глазах тогда, в саду. В суматохе ему наступают на ногу.
И тут неожиданно его зовут.
— Где этот чертов волшебник?! — Затянутые в перчатки руки выталкивают его на середину часовни.
Он оказывается прямо перед королем, чье багровое от гнева лицо утратило всякую привлекательность. Королева лежит в обмороке, ей подносят флакон с нюхательными солями. Архиепископ держит принцессу, как куль с овсом, который откуда ни возьмись свалился ему прямо в руки.
— Что это такое, Маг, колдовство или глупый розыгрыш?
Вольфганг нервно потирает ладони. Он перестал заикаться еще в детстве, но тут вдруг запинается:
— Д-да, ваше величество. Колдовство.
