Темная половина - Кинг Стивен (читать хорошую книгу полностью .TXT) 📗
Три человека на крыльце этим субботним утром не были поклонниками таланта ни Бомонта, ни Старка, она это сразу определила, да и никак не смахивали на сумасшедших... скорее это были патрульные полицейские из полиции штата. Она открыла дверь, чувствуя то невольное замешательство, которое испытывают даже ни в чем не повинные люди, когда у них без какого-либо приглашения появляется полиция. Она подумала, что если бы ее дети были постарше и могли бы играть этим утром где-то снаружи, она бы очень удивилась, узнав, что они ничего там не натворили.
— Да?
— Вы миссис Элизабет Бомонт? — спросил один из визитеров.
— Да, я. Чем могу служить?
— Ваш муж дома, миссис Бомонт? — задал вопрос второй полисмен. Оба эти человека были одеты в одинаковые серые дождевики и носили фуражки полиции штата.
— Нет, вы слышите машинку привидения Эрнеста Хэмингуэя, — собиралась она ответить, но конечно же, не сделала этого. Сперва мелькнула мысль, не сделал ли кто-то из них чего-то незаконного, затем кто-то неизвестный дал ей саркастический совет на ухо сказать полицейским, неважно какими словами: Подите прочь. Вас здесь не ждут. Мы ничего плохого не сделали. Идите и поищите настоящих преступников.
— Могу ли я спросить, зачем он вам нужен?
Третьим полицейским был Алан Пэнборн.
— Это дело полиции, миссис Бомонт, — заявил он. — Так можно нам поговорить с ним?
Тад Бомонт не вел постоянный дневник, но он иногда делал записи о событиях в его жизни, которые оказались самыми интересными, забавными или опасными. Он вносил эти отчеты в переплетенную амбарную книгу, и жена никогда особо не интересовалась ими. На самом деле они приводили ее в содрогание, но она никогда не говорила Таду об этом. Большинство записей были странно бесчувственны, словно какая-то часть его самого отошла в сторону и безучастно сообщала о жизни Тада, увиденной своими собственными, всегда безразличными ко всему глазами. После визита полиции утром 4 июня, он записал длинный отчет об этом событии с сильным и очень необычным волнением, явно проступавшим в тексте.
"Я понимаю «Процесс» Кафки и «1984» Оруэлла теперь немного лучше (писал Тад). Если расценивать их как политические романы и не более того, вы сделаете серьезную ошибку. Я полагал, что нет ничего страшнее депрессии, пережитой мной по окончании «Танцоров», и открытия, что мне нечего ожидать после них, — исключая выкидыш у Лиз, поскольку это — самое тяжелое событие в нашей семейной жизни, — но то, что произошло сегодня, кажется мне еще хуже. Я пытаюсь доказать себе, что это из-за того, что впечатления слишком свежи, но подозреваю, что здесь есть нечто, намного более опасное. Я считаю, что мрачный период моей жизни и потеря первых близнецов в конце концов были исцелены временем, оставившим только шрамы в моей душе, и эта новая рана будет также исцелена... но я не верю, что время полностью сотрет все это. Конечно, останется след, может быть короче, но и глубже, как от внезапного удара острым ножом.
Я уверен, что полиция действует согласно принимаемой присяге (если только они как и раньше приносят ее, хотя я догадываюсь, что там вряд ли что могло сильно измениться). По-прежнему меня преследует ощущение, что я в любой момент могу попасть в лапы бездушной бюрократической машины, не людей, а именно машины, которая методично сделает свое дело, разжевав меня до мелких кусочков... поскольку именно это разжевывание людей является главным занятием машины. И все мои вопли и мольбы не помешают и не отсрочат эту машинную операцию.
Я могу сказать, что Лиз была взволнована, когда поднялась ко мне в кабинет и сообщила, что полиция хочет видеть меня по какому-то делу, но не пожелала говорить с ней по этому поводу. Она сказала, что один из пришедших — Алан Пэнборн, местный шериф. Я мог ранее встречать его раз или два, но я узнал его лишь потому, что время от времени его физиономия появляется в программе «Вызов» здешнего кабельного телевидения.
Я был заинтересован всем случившимся и даже благодарен за перерыв в машинописи, поскольку я совсем не хотел ею заниматься всю эту неделю и делал это только по настоянию жены. Если я что и думал по поводу полиции, то только то, что визит, видимо, как-то связан либо с Фредериком Клоусоном, или со статьей в журнале «Пипл».
Я не уверен, что смогу правильно передать тон и атмосферу нашей встречи. Я не помню даже некоторых вещей, о которых шла речь, поскольку именно тон был здесь намного важнее. Они стояли у подножия лестницы в холле, трое крупных мужчин (неудивительно, что народ зовет их быками), и вода струйками стекала с них на паркет.
— Вы Тадеуш Бомонт? — один из них (это был шериф Пэнборн) задал мне вопрос, и с этого момента начались те самые эмоциональные изменения, которые я хочу описать (или хотя бы как-то обозначить). С несчастного машинописца очень быстро слетело все его оживление, сочетавшееся с любопытством и даже некоторым удовольствием от внимания к себе. Сразу же возникло некое беспокойство. Называется мое полное имя, но без слова «мистер». Подобно судье, обращающемуся к подсудимому, которому он вынес приговор.
— Да, правильно, — сказал я, — а вы шериф Пэнборн. Я это знаю, потому что у нас есть домик у озера Кастл.
Затем я протянул ему руку, старым автоматическим жестом хорошо воспитанного американца.
Он только взглянул на нее, и на его лице появилось такое выражение, словно он только что открыл дверцу холодильника и обнаружил, что купленная им к ужину рыба вдруг протухла.
— У меня нет желания пожимать вашу руку, — ответил он, — поэтому лучше уберите ее и избавьте нас обоих от ненужных затруднений.
Это было чертовски странно слышать, слишком грубы были эти слова, но не столько они обескуражили меня, сколько тон, которым они были произнесены. Этот тон вполне соответствовал бы тому, что он считал меня свихнувшимся психопатом.
И почувствовав это, я ужаснулся. Даже сейчас я с трудом могу поверить, как быстро, как чертовски быстро, мои чувства перешли от обычного любопытства и некоторого тщеславия к голому страху и ничему более. Я мгновенно осознал, что они не собираются разговаривать со мной о чем-то, они здесь лишь потому, что уверены в том, что я действительно что-то сделал, и в самую первую секунду охватившего меня ужаса — «я не собираюсь пожимать вашу руку» — я был сам уверен, что я что-то сделал.
— Это то, что я должен объяснить.
В ту секунду наступившей мертвой тишины после отказа Пэнборна пожать мне руку я осознал, что в действительности я сделал уже все... и будет слишком бессмысленно не признавать своей вины.
Тад медленно опустил руку. Уголком глаза он мог заметить Лиз, сжавшую побелевшие ладони на груди, и вдруг ему захотелось разъяриться на полицейского, которого дружески пригласили в дом, а он в ответ отказался пожимать руку хозяину. Этому копу платили жалованье, хотя и в очень малой степени, из налогов, вносимых Бомонтами за владение домиком в Кастл Роке. Этот коп напугал Лиз. Этот коп напугал его.
— Очень хорошо, — ровным голосом произнес Тад. — Если вы не желаете здороваться за руку, то, может, будете любезны объяснить мне, почему вы оказались в моем доме.
В отличие от полисменов штата Алан Пэнборн носил не дождевик, а водонепроницаемую накидку, которая доходила ему только до пояса. Он полез в задний карман, вынул карточку и начал читать по ней. В какой-то миг Таду показалось, что он слышит фрагмент уже прочитанного им когда-то романа сюрреалистического толка.
— Как вы сказали, меня зовут Алан Пэнборн, мистер Бомонт. Я шериф графства Кастл. Я здесь, поскольку должен допросить вас в связи с уголовным преступлением. Я буду задавать вопросы в полицейской казарме штата в Ороно. Вы имеете право не отвечать...
— О милостивый Боже, что здесь происходит? — спросила Лиз н остановилась на полуслове, услышав голос Тада: «Минутку, обожди, черт побери, минутку». Он собирался прореветь это во весь голос, но даже его мозг не смог заставить язык и легкие набрать достаточно воздуха и ярости, и все, что он смог, было очень мягким возражением жене, которое Пэнборн даже и не заметил.
