Противостояние - Кинг Стивен (книги бесплатно без онлайн .TXT) 📗
Надин проснулась, как кошка в темноте, через двадцать минут после того, как Ларри Андервуд и Люси Суонн вернулись в лагерь, через десять после того, как они закончили заниматься любовью и начали засыпать.
Туго натянутая струна ужаса звенела в ее венах.
Кто-то хочет меня, подумала она, прислушиваясь к быстрому бегу сердца. Ее глаза, широко раскрытые и полные темноты, смотрели на ветви вяза, занавешивавшие небо кружевами теней. Да. Кто-то хочет меня. Это правда.
Но… он такой холодный.
Ее родители и брат погибли в автомобильной аварии, когда ей было шесть лет; в тот день она не поехала с ними к дяде и тете, ее оставили дома, отправили поиграть к подружке, которая жила на другой стороне улицы. Родители больше любили брата, она это помнила. Брат кардинально отличался от нее – малышки, взятой из приюта в четыре с половиной месяца. У брата с происхождением вопросов не возникало. Брата – фанфары, пожалуйста! – они родили сами. Но Надин всегда и навеки принадлежала только Надин. Она была ребенком мира.
После той аварии ее взяли к себе дядя и тетя, потому что других близких родственников у нее не осталось. Белые горы в восточном Нью-Хэмпшире. Она помнила, как на ее восьмой день рождения они на фуникулере поднялись на гору Вашингтона, на большой высоте у нее пошла носом кровь, и они сильно на нее рассердились. Тетя и дядя были очень старыми, им давно перевалило за пятьдесят, когда ей исполнилось шестнадцать. В тот год она бегала по росистой траве под луной – пьянящей ночью, когда мечты конденсировались в разреженном воздухе, как ночное молоко фантазии. Ночь любви. И если бы юноша поймал ее, она отдала бы ему все, что только могла отдать, а потому разве имело значение, поймал он ее или нет? Они бегали по росе, вот что было самым важным!
Но он ее не поймал. Облако закрыло луну. Роса стала холодной и неприятной, пугающей. Привкус вина во рту сменился привкусом чего-то кислого, словно через слюну пропустили электрический ток. С ней произошла какая-то перемена, появилось ощущение, что ей следует – что она должна – подождать.
И где он был тогда, ее суженый, ее темный жених? По каким ходил улицам, по каким темным дорогам, окутанный мраком сельской ночи, когда в городах звяканье кубиков льда и болтовня за коктейлем разбивали мир на аккуратные фрагменты здравомыслия? Какие холодные ветра обдували его? Сколько шашек динамита нес он в потертом рюкзаке? Кто знал, как его звали в тот год, когда ей исполнилось шестнадцать? И сколько ему тогда было лет? И когда он родился? И что за женщина кормила его грудью? Она лишь чувствовала, что он такой же сирота, как и она, и его время должно прийти. Он шагал по дорогам, которые еще не проложили, а ей только предстояло на них ступить. Перекресток их встречи находился далеко впереди. Он был американцем, она это знала, человеком, которому нравится вкус молока и яблочного пирога, который может оценить уют хлопковой ткани в красную клетку. Вся Америка служила ему домом, и бродил он по ней по тайным тропам, по никому не ведомым дорогам, по подпольным путям с указателями, написанными рунами. Она еще не видела этого человека, не видела его лица, знала лишь, что он крутой парень, темный человек, Странник, и стоптанные каблуки его сапог стучали по благоухающим трассам летней ночи.
Кто знает, когда придет жених?
Она его ждала, запечатанный сосуд. Едва не оступилась в шест надцать, а потом в колледже. Оба мужчины ушли злые и в недоумении, как сейчас Ларри, чувствуя перепутья ее души, догадываясь о существовании предопределенного, мистического перекрестка.
Боулдер был тем местом, где расходились дороги.
Время близилось. Он позвал, требуя, чтобы она пришла.
После колледжа она с головой ушла в работу, поселившись в доме, снятом вместе с двумя другими девушками. Какими? Они приходили и уходили. Только Надин жила и жила в этом доме, вежливая и обходительная с молодыми мужчинами, которых приводили ее меняющиеся соседки, но сама без кавалера. Она полагала, что они обсуждают ее, называют старой девой, может, даже предполагают, что она – тщательно законспирированная лесбиянка. Все это никоим образом не соответствовало действительности. Она всего лишь оставалась…
Целкой.
В ожидании.
Иногда ей казалось, что перемены грядут. В конце дня она убирала игрушки в затихшем классе – и внезапно замирала, со сверкающими и настороженными глазами, держа в руке забытого чертика из табакерки. И думала: Перемены грядут… поднимается ветер. Иной раз, когда такая мысль приходила к ней, она оглядывалась, словно человек, которого преследовали. Потом ощущение это пропадало, и она невесело смеялась.
Ее волосы начали седеть на семнадцатом году жизни, в тот год, когда за ней гнались, но не поймали; сначала несколько прядей стали не седыми, нет, это неправильное слово… белыми, они стали белыми и фантастически смотрелись в ее черных волосах.
Несколько лет спустя она пришла на вечеринку в подвальном зале студенческого общежития. Свет притушили, и какое-то время спустя гости начали расходиться по двое. Большинство девушек – и Надин в том числе – предупредили дежурных в своих общежитиях, что на ночь не вернутся. Она пришла на вечеринку с твердым намерением пройти через это… но что-то, все еще запрятанное под толщью месяцев и лет, удержало ее. И на следующее утро, в холодном семичасовом свете, она посмотрелась в одно из длинного ряда зеркал в туалете общежития и увидела, что белизны прибавилась буквально за одну ночь, хотя, разумеется, быть такого не могло.
И по мере того как проходили годы, отсчитывались сезоны эпохи консервации, накатывали чувства, да, чувства, и иногда, в глубокой могиле ночи, она просыпалась, одновременно замерзшая и разгоряченная, купаясь в поту, полная жизни и волнующе бодрая, лежа в продавленной кровати, думая о необычном темном сексе, полном экстаза. Катаясь в горячей жидкости. Кончая и кусаясь одновременно. И после такой ночи, подходя утром к зеркалу, она видела, что белизны в волосах вроде бы снова прибавлялось.
Внешне все эти годы она оставалась только Надин Кросс: мягкой, доброй к детям, умело выполняющей свою работу, одинокой. Когда-то такая женщина вызывала пересуды и любопытство соседей и коллег, но времена изменились. И ее удивительная красота свидетельствовала о том, что она имела полное право жить, как ей того хотелось.
Но теперь временам снова предстояло перемениться.
Теперь перемены надвигались, и во снах она начала узнавать своего жениха, немного его понимать, хотя так и не увидела его лица. Он был именно тем, кого она ждала. Она хотела пойти к нему… и не хотела. Она предназначалась ему, но он ее ужасал.
Потом появился Джо, а после него – Ларри. И все вновь страшно усложнилось. Она начала ощущать себя призовым кольцом на перетягиваемом канате. Она знала, что ее чистота, ее девственность по каким-то причинам многое значили для темного человека. И если бы она позволила Ларри овладеть ею (или если бы она позволила любому мужчине овладеть ею), темные чары рухнули бы. А ее тянуло к Ларри. Вот она и решила вполне осознанно позволить ему взять верх – вновь собралась через это пройти. Пусть он познает ее, пусть это закончится, все закончится. Она устала, и Ларри был прав. Она слишком долго ждала другого, слишком много лет никого не подпускала к себе.
Но Ларри был не прав… или ей так поначалу казалось. Она с некоторым пренебрежением пресекла его первоначальные ухаживания, как кобыла, отгоняющая хвостом надоедливую муху. Она помнила, что думала: Раз все это предназначено не ему, кто может винить меня за то, что я отвергаю его?
Впрочем, она последовала за ним. Это факт. Но ее тянуло к другим людям, не только из-за Джо, а потому, что она уже находилась на грани того, чтобы бросить мальчика и одной уйти на запад, к темному человеку. Останавливала Надин лишь укоренившаяся за долгие годы привычка нести ответственность за детей, вверенных ее попечению… и осознание того, что Джо, предоставленный сам себе, умрет.
