Противостояние - Кинг Стивен (книги бесплатно без онлайн .TXT) 📗
Она наклонилась над соседней грядкой и принялась полоть. Вокруг чирикали воробьи, а с шоссе 1, проходившего меньше чем в квартале от их дома, доносился постоянный гул транспортного потока. Его громкость, конечно, еще не достигла июльского максимума, когда между их городом и Киттери почти ежедневно случались аварии, но росла с каждым днем.
Питер рассказал ей о том, как прошел день, и она задавала правильные вопросы и кивала в нужных местах. Увлеченный прополкой, он не видел кивков дочери, но краем глаза замечал, как кивает ее тень. Он работал на большой сэнфордской фирме по производству автомобильных запчастей, самой крупной к северу от Бостона. Возраст его приближался к шестидесяти четырем, и до последнего года работы перед уходом на пенсию оставалось всего ничего. Короткого года, потому что у него накопились четыре недели отпуска, который он намеревался взять в сентябре, после отъезда дачников. Жизнь на пенсии не выходила у него из головы. Он старался не думать о ней как о бесконечном отпуске, рассказывал Питер дочери, ведь у него хватало друзей, уже вышедших на пенсию, и они говорили, что все это выдумки. Но он сомневался, что будет скучать, как Харлан Эндерс, или жить в постыдной бедности, как Кейромы, – бедняга Пол проработал всю жизнь в магазине, и тем не менее им с женой пришлось продать дом и переехать к дочери и ее мужу.
Питеру Голдсмиту не нравилась система социального обеспечения; он никогда не доверял ей, даже раньше, когда она еще не начала трещать под ударами экономического спада, инфляции и увеличения числа людей, получающих пособие. В тридцатых и сороковых годах в Мэне было не так уж много демократов, говорил он дочери, но ее дедушка принадлежал к ним и, видит Бог, уж точно сделал демократа из ее отца. Из-за этого в лучшие дни Оганквита Голдсмиты выглядели в некотором роде париями. Однако его отец следовал принципу столь же твердокаменному, как и республиканская философия Мэна: не доверяй сильным мира сего, ибо они – и их правительства – поимеют тебя, даже если наступит конец света.
Фрэнни засмеялась. Ей нравилось, когда отец разговаривал с ней на подобные темы. Такое случалось не часто, потому что иначе одна женщина – его жена и ее мать – выжгла бы ему язык кислотой, которая легко и непринужденно стекала с ее собственного языка.
– Ты должен доверять самому себе, – продолжал отец Фрэнни, – и пусть сильные мира сего пытаются как могут поладить с людьми, которые их выбрали. В большинстве случаев получается не очень, но это нормально: они стоят друг друга… Твердая валюта – вот ответ, – объяснял он Фрэнни. – Уилл Роджерс говорил, что земля – единственное, чего больше не делают, но то же самое можно сказать о золоте и серебре. Человек, который любит деньги, – мерзавец, заслуживающий ненависти. Человек, который не заботится о деньгах, – дурак. Ненавидеть его нельзя – только жалеть.
Фрэн задалась вопросом, а что отец думает о бедном Поле Кейроме, своем старинном друге, но решила промолчать.
В любом случае он не говорил ей о том, что потратил немало лучших лет своей жизни, чтобы обеспечить им всем сносное существование. Нет, Фрэнни он говорил другое: что она никогда не была им обузой, в хорошие времена или в плохие. Своим друзьям отец с гордостью рассказывал, что отправил дочь в колледж. Если же, говорил он им, его деньги и ее мозги где-то оказывались бессильны, она добивалась своего проверенным временем способом: сгибая спину и натирая стул ягодицами – или, если избавиться от свойственной этой стране политкорректности, работая, и работая на совесть. Ее мать не всегда это понимала. Жизнь женщин менялась вне зависимости от того, нравилось это им или нет, и Карла с трудом могла уяснить, что учеба Фрэн в университете Нью-Хейвена – не охота за мужем.
– Она видит, что Эми Лаудер выходит замуж, – рассуждал Питер, – и думает: «На ее месте следовало быть моей Фрэн. Эми симпатичная, но рядом с Фрэн она смотрится как старое треснувшее блюдо». Твоя мать всю жизнь пользовалась старыми мерками, и теперь ее не изменишь. Вот почему вы иногда сцепляетесь так, что искры летят, будто кремень о сталь. Винить в этом некого. И помни, Фрэн: она слишком старая, чтобы меняться, а ты – достаточно взрослая, чтобы это понимать.
От взаимоотношений в семье он вернулся к работе, рассказывая о том, как один их сотрудник едва не лишился большого пальца, работая на малом прессе, потому что думал о бильярдной, пока его чертов палец находился под штампом. Хорошо, что Лестер Краули вовремя оттащил его. Но, добавил отец, придет день, когда Лестера Краули не окажется рядом. Вздохнул, словно вспоминая, что и сам скоро покинет цех, потом лицо его прояснилось, и он начал рассказывать дочери о своей идее: упрятать антенну в элементы отделки капота.
Питер продолжал перескакивать с одного на другое, и его голос звучал приятно и успокаивающе. Тени отца и дочери удлинились и двигались по грядкам перед ними. Все это убаюкивало Фрэн, как и всегда. Она пришла сюда, чтобы кое-что сказать, но часто бывало, что, придя сказать, она оставалась, чтобы слушать. Отец не нагонял на нее скуку. Насколько она знала, никому не было с ним скучно, за исключением разве что ее матери. Он был прирожденным рассказчиком.
Она осознала, что отец замолчал. Он сидел на камне в конце своей грядки, набивал трубку и смотрел на нее.
– Что тебя тяготит, Фрэнни?
Мгновение она не отрывала от него глаз, не зная, как начать. Она пришла, чтобы во всем ему признаться, но теперь не знала, сможет ли это сделать. Молчание повисло между ними, принялось разрастаться, угрожая превратиться в пропасть, и этого она вынести не смогла. Прыгнула.
– Я беременна.
Он перестал набивать трубку и только смотрел на нее.
– Беременна, – повторил он так, будто никогда не слышал этого слова раньше. – Ну, Фрэнни… это шутка? Или такая игра?
– Нет, папочка.
– Подойди-ка ко мне и сядь рядом.
Она послушно повиновалась. Каменная стена отделяла их землю от городской площади. За стеной росла спутанная, сладко пахнущая живая изгородь, которую давно уже никто не подстригал. Болела голова, ныл желудок.
– Это точно? – спросил он ее.
– Точно! – ответила она, а потом – без всякой наигранности, просто не смогла сдержаться – громко разрыдалась.
Долго, очень долго он обнимал ее одной рукой. Когда слезы понемногу начали иссякать, она заставила себя задать вопрос, который беспокоил ее больше всего.
– Папочка, ты по-прежнему любишь меня?
– Что? – Он в недоумении посмотрел на нее. – Да, конечно, я по-прежнему очень люблю тебя.
От этих слов она снова разрыдалась, но на этот раз он предоставил ее самой себе и принялся раскуривать трубку. В воздухе поплыл аромат «Боркум Рифф».
– Ты огорчен? – спросила она.
– Я не знаю. У меня никогда раньше не было беременной дочери, и я толком еще не понимаю, как это следует воспринимать. Тот самый Джесси?
Она кивнула.
– Ты сказала ему?
Опять кивок.
– И что он говорит?
– Что женится на мне. Или заплатит за аборт.
– Женитьба или аборт. – Питер Голдсмит затянулся. – И нашим, и вашим.
Она смотрела на свои руки. Грязь в складочках кожи на костяшках и под ногтями. «Руки дамы выдают ее привычки, – зазвучал в голове голос матери. – Беременная дочь. Мне придется выйти из церковной общины. Беременная дочь. Руки дамы…»
– Я бы не хотел задавать лишних вопросов, но неужели он… или ты… неужели вы не соблюдали какие-нибудь предосторожности? – спросил ее отец.
– Я принимала противозачаточные таблетки, – сказала Фрэнни. – Они не подействовали.
– Тогда, похоже, винить можно только вас обоих. – Отец всматривался в нее. – И я не могу этого делать, Фрэнни. Не могу винить. В шестьдесят четыре нетрудно забыть, каково оно было в двадцать один. Поэтому о вине мы говорить не будем.
Она испытала такое огромное облегчение, что едва не лишилась чувств.
– Твоя мать найдет, что сказать тебе о вине, и я не стану ее останавливать, но не стану и поддерживать. Ты это понимаешь?
