Джон Найтингейл. Страницы из дорожного блокнота (СИ) - Дубинина Мария Александровна (чтение книг txt) 📗
— Мне грустно. Вам тоже. Я права?
Я опустил взгляд на испачканную страницу. Уже не разобрать, что за буквы были там раньше.
Наедине с мадемуазель Камелией я ощущал почти страх, иррациональное чувство опасности, беспомощности, ее глаза, необычные, почти фиалковые, смотрели прямо и печально. У Агаты был совсем другой взгляд. В нем было жизни столько, сколько мне сейчас не вынести.
— Что вы хотели? — спросил я хмуро, закрывая дневник. Образы, вызванные им, растворились в душном воздухе теплой каюты. Я вдруг почувствовал себя безумно уставшим.
— Я просто... — она отвернулась, переводя дыхание. Я видел, как судорожно поднялась и опустилась ее грудь. — Я хотела сказать, что я не она.
Дверь каюты уже давно закрылась, мягко и аккуратно, скрывая за собой строгую и прямую фигуру девушки, а я все не смел поднять глаза, потому что боялся увидеть совсем не то, что было на самом деле.
Но я сам хотел ошибиться.
— Постой, Джон. Это я, я вернулась к тебе!
Этот крик звенел в ушах точно церковный колокол. На долю секунды мне показалось, что я ошибся, но Реджинальд стрелой влетел обратно по ступеням, едва не сметая меня с пути:
— Вы слышали? Слышали? Да не стойте же столбом!
Я обернулся, скорее подчиняясь приказу, чем осознавая свои действия, и увидел все ту же мадемуазель Камелию, стоящую с безвольно опущенными руками посреди комнаты. Взгляд ее был тускл и безжизненен, но губы улыбались, и было в этом столько жути, что даже я, привыкший, казалось бы, ко всякому, ужаснулся. Но этот голос...
— Джон.
— Агата?..
Кроуфорд подтолкнул меня в спину, и из теплого коридора я будто бы окунулся в вечную мерзлоту. Слишком знакомое ощущение.
— Пожалуйста, любимый, не задавай вопросов, просто слушай, — вновь заговорила кукла, иначе я не мог ее назвать. — Тебе нужно спешить.
— Куда? — от волнения слова застревали в горле. Я замер в нерешительности, едва перешагнув порог. — Это правда... ты?
— Не плачь, прошу.
Она всегда чувствовала меня, и даже сейчас, с той стороны бытия, она знала все, о чем я думал и чего хотел. И по-прежнему жалела меня. А что делал я?
— Агата...
Она мягко улыбнулась, я не видел этого, ибо губы Камелии не дрогнули ни на миг, но помнил ту улыбку, что всегда озаряла прекрасное лицо моей невесты.
— Мало времени, — вздохнула она. — Вернись обратно, к истоку, пока они не догадались. Она знает, куда идти. Скорее, Джон! Вернись обратно!
— Не догадался кто? Куда мне вернуться? — я силился разглядеть в лице медиума знакомые мягкие черты. — Агата?
— Джон!
Окрик Реджинальда заставил меня вздрогнуть. В ту же секунду мадемуазель Камелия с тихим стоном осела на пол. Ее руки и ноги сотрясались в конвульсиях, побелевшие пальцы царапали ворс дорогого ковра. Мое тело отреагировало быстрее разума. Следуя моим указаниями, Реджинальд обездвижил девушку, а я сунул ей в зубы первое, что попалось под руку.
Была ли мадемуазель Камелия эпилептиком, я, разумеется, не знал, да и едва ли то был приступ эпилепсии, однако времени на раздумья не оставалось. Кроуфорд едва сдерживал напор хрупкой француженки, и вот, наконец, она, обессиленная, затихла.
— Я не спрашиваю вас, Джон, что все это было, — деликатно начал Реджинальд, — быть может, вы сами решите мне рассказать, однако, признаюсь, я в замешательстве.
Я безмолвно с ним согласился и взглядом поблагодарил за тактичность. Виконт перенес девушку на софу и позвонил в колокольчик, вызывая служанку.
Мы покинули особняк в молчании, думая каждый о своем, и думы мои были тяжелее гранита.
Завтрак после бессонной ночи показался мне безвкусным и пресным, несмотря на то, что повар Кроуфорда как обычно постарался на славу. Реджинальд принялся за чай, не дожидаясь меня, однако взгляд его, внимательный и цепкий, в противовес лениво расслабленной позе, то и дело будто бы случайно скользил по моему лицу, выискивая подходящий для беседы момент. Признаться, мне было несколько неловко, пользуясь его гостеприимством, держать друга в неведении, и все же, обдумывая это ночью, я все никак не мог подобрать подходящих слов.
— Джон...
— Реджинальд...
Мы оба сконфуженно замолчали, уступая первенство друг другу. Непринужденно рассмеявшись, виконт продолжил:
— Джон, я вижу по вашему лицу, что вы пребываете в мучительных раздумьях, и могу предположить, что отчасти являюсь их причиной. Я прав?
Хваленая проницательность Кроуфорда снова пришла мне на помощь. Не выпуская чашки из рук, будто она могла помочь мне разобраться в собственных мыслях, я признался:
— Правы. Не стану скрывать, я хотел бы и в дальнейшем хранить молчание, однако едва ли это возможно, учитывая обстоятельства.
Виконт не торопил меня, воздавая должное отлично заваренному чаю и ароматным коричным булочкам, и я был сердечно благодарен ему за это. Мой собственный чай давно остыл, а к сладкому я и вовсе не притронулся. С каждым днем мой аппетит все слабел и слабел.
— Что ж, видимо, больше нет смысла хранить мои тайны от вас, — наконец, вымолвил я.
Та же история, рассказанная неоднократно, как правило с каждым повторением теряет изрядную долю своей первоначальной притягательности. В моем случае, стоило бы предположить, что на сей раз произнесенные слова не отзовутся в сердце все той же тянущей болью, однако, заканчивая свое скорбное повествование, я убедился, что это не так. Невыплаканные слезы скапливались где-то в горле, мешая говорить и будто бы приглушая мой голос, и без того уныло тихий и невыразительный.
— Этот адрес все, что у меня есть, — подвел я итог, с сожалением отставляя остывший чай в сторону. Жаль, глоток горячего мне бы сейчас отнюдь не помешал. — Уверен, что наше знакомство с мадемуазель Камелией ни в коем разе не является случайностью. Я отдаю себе отчет в том, что вы в праве указать мне на дверь после всего услышанного, можете усомниться в моем рассудке или назвать лжецом и выдумщиком. Но я не придумал ничего, все это было на самом деле.
Кроуфорд уже успел раскурить трубку со столь любимым им вишневым табаком. Лицо виконта не выражало ни одной из эмоций, что я ожидал на нем увидеть — ни отрицания, ни неверия, ни ужаса, и я с удивлением отметил, что это молчание ранит меня куда сильнее, чем открытая насмешка.
— Вам нечего мне сказать? — пальцы мои сцепились в замок, и стоило определенных усилий скрыть дрожь, охватившую меня в ожидании приговора.
— Отчего же, — Реджинальд качнул головой, и легкая улыбка, наконец, тронула его губы. — Но ведь вам же не нужна моя жалость? Уверен, ее вы получили сполна. Поверьте, я знаю взгляд человека, которому она становится ненавистна. И знаю, какая за этим таится боль.
Наши взгляды пересеклись, но слова не понадобились. Не уверен, что сумел бы описать облегчение и радость, что охватили меня тогда, будто бы я все это время нес на себе тяжелый мешок со своим прошлым, и вот добрался до места, где смог, хоть и не надолго, присесть и сбросить надоевший груз к ногам.
— Вижу, вы собираетесь меня благодарить, — усмехнулся виконт и замахал руками. — Право, оно того не стоит. Как только мы добьемся ответов у мадемуазель Камелии, тогда и вернемся к этой теме.
К счастью моему, долго откладывать не пришлось, и уже к вечеру того же дня вышколенный лакей, постучавшийся в наши двери, отдал дворецкому запечатанный сургучом конверт с оттиском стилизованного цветка камелии. Не стоило и голову ломать, чтобы определить отправителя сего анонимного послания, благо все было ясно и так. С жадным любопытством мы оба приникли к надушенному листку бумаги с изящной вязью букв, увы для меня, совершенно точно складывающихся во французские слова.
Я ждал, когда Кроуфорд переведет мне их, ибо опасался от возбуждения, захлестнувшего меня, перепутать значения. И точно назло моим натянутым нервам, он молчал, бегая глазами по ровным строчкам.
— Хм, — наконец, многозначительно хмыкнул он, складывая листок и вручая его мне. — Надеюсь, вы закончили завтракать, Джон? Мы срочно едем в гости к мадемуазель Камелии.
