Чувствуй себя как дома (СИ) - Британ Мария (читать лучшие читаемые книги TXT) 📗
Коса обматывает Хлопушкину шею.
Улиц измерен конец, но всякий раз
Взгляд упирается в стену квадратных глаз.
Нет, нет!
Тора летает под потолком. Ее тело словно забыло о гравитации.
Я хочу прекратить это, выключить то, что принадлежит лишь мне, но Хлопушка прижимает палец к губам и приземляется рядом.
Песня заканчивается.
— Он похож на человечка с огромными глазами. — Тора поглаживает проигрыватель, как уличного кота. — А что, если… — И, достав из кармана фломастер, рисует на подарке улыбку. — Настоящий человечек.
— Я бы назвал его Вячеславом Геннадьевичем.
Через дыры в крыше за нами следит луна. Ворон притворяется, что спит, — не скрипит, не трещит, не плюется в нас штукатуркой. Даже Zahnrad тикают тише обычного.
Тора скользит пальцами по моему животу. Она — мой кролик. Ждет у норы, а я никак не осмелюсь нырнуть в ее мир.
Закрой глаза. Хлопушка говорила, что это помогает перебарывать страхи.
Пошли на три буквы сомнения. Живи. Позволь себе жить.
Я мысленно повторяю совет Торы, как молитву.
Ее пальцы добираются до лица и застывают у губ.
Мир Хлопушки совсем близко.
Ближе, чем луна.
Я целую Тору. На вдохе, сжав кулаки до дрожи. Жмурясь так, что во тьме начинают мерцать звезды.
Закрой глаза — и ты увидишь ночное небо.
Закрой глаза — и ты увидишь кролика.
Мягкие-мягкие локоны. Хрупкое-хрупкое тельце. В сантиметре от меня бьется сердце. Если протяну руку, прикоснусь к нему. Оно мое.
Мое.
Я обнимаю Тору. Хотя нет — я обнимаю вечность. Млечный Путь, северное сияние, тонкие ростки травы.
Хлопушка отстраняется и поглаживает мое запястье мизинцем.
— Я бы поселилась здесь. Не пожалела бы денег на ремонт. Купила бы кучу пластинок и граммофон. Танцевала бы под твои любимые песни. Ты бы жил со мной? Пожалуйста, я не смогу без твоих веснушек.
— Да.
А я — без аромата яблок.
— Ворон… Ты бы играл в прятки с нашими детьми?
Вопрос дается Торе с трудом. Она выплевывает его, как раскаленную колючую проволоку.
Ворон хлопает оконной рамой. Значит, согласен.
— У меня гениальная идея, — шепчет Тора. — Обведем наши ладони, как те люди, что жили здесь? Я принесла мелки.
Ворон не реагирует на эту «гениальную идею», и я, чувствуя, как пылают щеки, уточняю у него:
— Ты же не против?
Наверху хлопает дверь. Ворон разрешает. Иногда он общается с нами знаками. Ленивый балбес. Один раз — да. Два — нет.
Я прислоняю ладонь Торы к стене, над Облаком. Здесь обоев нет, и я надеюсь, что наши отпечатки продержатся как можно дольше.
Мне страшно испортить рисунок, поэтому я обвожу пальцы Хлопушки медленно. Дрожу всем телом и ругаю себя за трусость.
— Когда-нибудь я вернусь сюда. Если наши отпечатки по-прежнему будут здесь, я пойму, что ты не забыл о… нас, — роняет Тора.
Ее слова заставляют меня замереть.
— А почему я должен забывать о нас? Ты думаешь, что когда-нибудь мы будем навещать Ворона по отдельности?
Тора стискивает мое запястье и достает из кармана новый мелок. Ее очередь рисовать.
— Я трезво смотрю на вещи.
— Тогда я пьяный в стельку. Объясняй.
Чирк — мелок царапает камень.
— Когда много-много раз кипятишь воду в чайнике, на дне образуется накипь. Если нальешь такую воду в стеклянный стакан, заметишь, что в ней плавают частички. Это значит, что пора покупать новый чайник.
— Круто, — вскидываю брови я. — В учебнике по химии вычитала?
Мы отступаем от стены. Рисунок получился идеальный.
— После точки кипения ничего не бывает по-старому.
Я навожу Облако огрызком мелка.
— Ясно. По твоей теории я — чайник. Выкидывай прямо сейчас, не обижусь.
— Захар… — Тора упирается лбом в мое плечо. — Если бы ты был чайником, я бы хранила тебя до смерти. И не обращала бы внимания ни на какую накипь.
— Тогда в чем проблема?
Zahnrad с каждой секундой тикают все громче. Я различаю в этом ритме робкое «успокойся».
Закрой глаза — и увидишь звездопад.
Закрой глаза — и загадай желание.
Закрой. Глаза.
Вдох-выдох.
— В чем проблема? — повторяю я.
— Не ты чайник, Захар. Не ты, а я. Мы с тобой как варежки на резинке. Но что, если ее разрежут?
Рисунки светятся в бликах фонарика. Секунду назад мы с Торой были, а сейчас… Я не понимаю эту девчонку с растрепанной косичкой. Если бы не предки, я бы запер ее у себя в комнате и заплетал бы вечно.
Мы бы кипели вместе. И вместе бы покрывались накипью.
А резинку от варежек завязали бы на бантик.
— Мне… пора.
Тора выскальзывает из дома, и когда ее белое платьице превращается в маленькую точечку у ворот, Ворон спрашивает:
— Ты дурак?
А я отвечаю:
— Полный.
И пинаю ботинком прогнившие доски, ныряю в ночь, спотыкаюсь. Догнав Тору у подножия холма, я притягиваю ее к себе, неумело, грубо и рычу на ухо:
— Не отпущу.
Она же… моя. Сладкая-сладкая вата, громкая-громкая Хлопушка, маленькая-маленькая девочка.
За нами наблюдают окна Ворона. Крыльцо просело, местами проломилось, выгнулось кошкой. Наш друг улыбается.
Я провожаю Тору домой и всю дорогу молчу. Хлопушка — тоже. Готов поспорить, если бы наша кожа была прозрачной, люди бы заметили в нас накипь.
— Спасибо за… Вячеслава Геннадьевича. — Тора целует меня в щеку и исчезает в объятиях Ласточки.
Я натягиваю капюшон — промозгло — и спешу к себе домой. Проскальзываю в спальню на цыпочках, но предки преграждают мне путь. Батя протирает очки рукавом и нахлобучивает их на нос.
— Ты опять лазал непонятно где?
— Да.
— А твоя подруга? Неужели тоже?
— Нам нравятся заброшки, — хлопаю ресницами я. — Ничего криминального.
Я давно вышел из того возраста, когда хочется кричать о дружбе с домами. Теперь я прячу свое «что-то не так» под подушкой, в кармане, под половицами, но предки чуют его за километр. Хорошее обоняние.
— Захар. — Матушка внезапно обнимает меня. Впервые за миллиарды лет. — Пожалуйста, перестань себя так вести! Иначе мы запретим тебе общаться с Викой!
— С Торой, — поправляю я. — Вы же мечтали, чтобы я дружил со сверстниками.
— С нормальными сверстниками, — добавляет батя. — Сынок, мы с мамой решили, что… В общем, заканчивай школу, и переедем в город. Там поступишь в университет. Все наладится.
Закрой глаза — и ты увидишь бездну.
Закрой глаза — и ты увидишь, как дождь смывает контуры двух ладоней.
Да, мам.
Да, пап.
Спокойной ночи.
Я нормальный.
Вопросы душат меня, но я стискиваю зубы. Рано паниковать. Лишь в одном я уверен: пока Тора живет здесь, я никуда не уеду.
И пусть наш чайник хоть трижды с накипью.
Всю ночь я не могу уснуть. Страшно, черт побери. В ушах пищат гадкими комарами сомнения. Из-за предков. Из-за Торы.
Из-за кролика.
Дождись меня, помоги попасть в волшебную страну.
На следующий день мне везде мерещится Хлопушка. Мы учимся в разных частях школы, но пьяница-мутант связывает нас. Я вплел себя в ее косу.
После занятий, на крыльце школы, я все выкладываю Торе. Она кивает и, заправив прядь за ухо, как ни в чем не бывало интересуется:
— На какую специальность?
— Не знаю.
— Нужно ведь репетиторов нанимать. Определяйся скорее.
— А как же ты?
Я вцепляюсь в лямки рюкзака. Топчусь, как дурень. Шмыгаю носом — хронический насморк.
Да кого я обманываю.
Хроническое одевчачивание. Сопли розовые, только и всего.
— Мало ли, вдруг и я куда-то уеду.
Весь вечер я стараюсь стереть из мыслей ответ Торы. Предки, ужин, уроки — отдаляются от меня, расслаиваются прокисшим молоком. Что со мной не так?
Что с ними не так?
Теперь мы с Торой не говорим о переезде. Мы молчим о нем, как об опухоли. Ощущаем ее и боимся.
И все же мы не унываем. Тора часто играет на скрипке и поет мне свои песни — волшебные, удивительные. И дрожит, краснеет, невпопад смеется, будто они способны нас разлучить. А впрочем, так и есть. Пишет Тора чаще всего о расставании.
